Переспа
На старой Переспе это одноэтажное зданьице, вытянутое по обе стороны от центрального и единственного входа, напоминало птицу с раскинутыми крыльями. Размещалась здесь поликлиника, если не ошибаюсь, под номером пять.
Мы, детвора прилегающих улиц и переулков, сюда не очень стремились, а если и попадали, то тянулись к этой женщине в белом халате, которую обычно звали тетя Док.
Маленькая и хрупкая, но очень проворная, она не ходила, казалось, а летала, пронзая все вокруг темно-жгучими искорками глаз.
Она все видела, все слышала, все понимала. Была очень доброй и чуткой, очень внимательной. От нее не ускальзала даже царапина на твоей ноге или руке.
Наша тетя Док не только принимала-лечила в своем аккуратном, стерильно-чистом кабинетике, но и ходила с визитами по домам. Может, даже больше ходила, потому что ее чуть ли не всегда – иной раз и в потемках – можно было встретить в наших дворах. Лично мне казалось, что она с моей Сторожевки и не уходит.
Помню, мы, малолетки, сидели кружком под развесистой яблоней и читали вслух по очереди сказку о Коньке-Горбунке. Никто и не заметил, как подошла тетя Док. Она тоже слушала. А потом, как все, бурно выражала свои чувства. Нам показалось, что она наша подружка. Но вскоре, посерьезнев, сказала:
— Это хорошо, детки, что вы так крепите дружбу, общий интерес, так вот читаете, познаете мир. А какие еще книги любите?
Мы хором закричали:
— Про войну, войну!.. А еще про финскую… «Бои на Карельском перешейке-е-е»!..
— И это хорошо, – тетя Док задумалась, помолчала, а затем грустно улыбнулась: — А вот про город родной, места, где живете, что-нибудь знаете?
Притихнув, мы недоуменно стали переглядываться. Затем кто-то, кажется, Ромка Вериго выкрикнул:
— А чего, Сторожевская – Сторожева, сторожить!
— Переспа вот. Переспать, двор ночлежный! – поддержал Ленька Ротштейн. – А Комаровка-а-а…
— Комаров много, и болото! – выкрикнула, заливаясь смехом, Лариса-крыса, как ее в нашем дворе прозвали.
— Ладно, ладно! – прожгла нас лучиками глаз тетя Док. – Ладно. Послушайте вот.
И она, словно читая, а может, и читая в памяти, негромко чеканила:
— При въезде в город Минск-Менск-Менеск (так он назывался) со стороны Старовиленского и Долгиновского трактов находилась сторожевая застава. От нее и пошло название района, улицы. В двадцатые годы девятнадцатого века возникло Сторожевское кладбище, где в 1847 году была построена церковь святой Марии Магдалины…
Мы заинтересованно молчали. Тетя Док просверлила нас взглядом и продолжала:
— Ну, а Переспа, Переспа? А-а?
— Переспать! Переспать! – снова загалдели мы и дружно расхохотались.
Когда смех стих, тетя Док, вытерев платочком глаза, уже серьезно промолвила:
— Переспа – старое название пригородной слободы. Там, конечно, можно было и переспать. Расположена она за сторожевской окраиной. А теперь вот в черте города. И, наверное, название пошло от речушки Переспы, – тетя Док перевела дыхание и продолжила: — По народному поверью в древние времена неподалеку от Виленского гостинца (дорога на Вильнюс) и речушки Переспы поселился богатырь, по имени Менеск. Он построил на реке Свислочь водяную мельницу и в результате основал наш город Менеск, ныне Минск. Город, известно, рос с каждым годом. В нем мы ныне и живем.
После этой встречи с тетей Док мы долго ходили под впечатлением чего-то необычного, стали разыскивать исторические места и книги и, конечно же, потом кружком читали вслух под любимым деревом.
Наши болезни
Наверняка, мои ровесники на вопрос, чем мы в детстве и в юности болели, улыбчиво пожмут плечами: а в самом деле, чем? Зима у нас была как зима: ложилась с морозами уже в начале ноября; весна как весна – уже с марта бегали босиком, пуская кораблики в ручьях; ну а лето – настоящее лето. Каждая пора года отвечала своему названию. Отсюда и здоровье. Главным недугом был нарыв на сбитой ноге: не смазав йодом, его потом приходилось в поликлинике резать-заживлять. Случались и простудные заболевания, а еще была и такая болезнь, как свинка. Откуда и отчего она свалилась, до сих пор не знаю. Накануне войны, ближе к весне, подхватил и я эту «свинку». Несколько недель просидел дома, лишь из окна наблюдая за дружками.
А так были мы здоровяки-здоровячки, хотя лакомым деликатесом были пучок зеленого лука с грядки да горбушка черного хлеба. Еще, конечно, молоко, которое на продажу приносили из пригорода тети-молочницы.
До сих пор убежден: нашему здоровью содействовали совершенно иной климат, чистота, как сейчас говорят, «атмосферы и продуктов питания», ну и закалка, скромность и неизнеженность нашего бытия. Да и отношение к своим обязанностям таких людей, как тетя Док, постоянная забота и предупреждение заболеваний.
Как-то мы протопили печку – тогда в Минске было в основном дровяное отопление – и рано закрыли вьюшку. А потом меня с сестрой Тамаркой и мамой что-то закружило-завертело, напрягло в тошноте, свалило с ног. Уж и не знаю, чем бы все кончилось, если бы не тетя Док, ее врачебные усилия.
Выпадали и другие горькие случаи и не только в нашей семье, а и в других, когда эта маленькая, как мама однажды сказала, «ртутная баронька-врач» оказывала всем нам спасительную помощь. И только ли? На расстоянии времени многое видится по-иному, шире и глубже. Тетя Док замечала в людях и вокруг себя до наивной детскости только самое лучшее и также наивно и щедро отвечала всем-всем, с кем общалась. Потому стремилась беспредельно умножить добро и любовь.
Последняя встреча
Грянувшая война все закрутила, все перемешала в своем адском котле. Наши светлые, солнечные, безрассудно-радостные майско-июньские деньки после занятий в школе, беззаботного отдыха, дворовых игр затянуло черное ненастье бомбежек, разрушений, смертей. Нашего города, за исключением деревянных окраин да отдельных зданий-везунчиков в центре, по существу, не стало. Он словно вымер, заглох. Полупустым выглядел город и после войны. Но постепенно жизнь налаживалась. Увидел я снова и тетю Док.
Сходила она со ступенек единственного входа-выхода одноэтажки-поликлиники. Она ли это? Усохшая, сгорбленная, чуть прихрамывающая. Как-то слышал, когда мама с соседками, взмахивая руками и тяжко вздыхая, переговаривались:
— А наша докторка, ой-ой, чего только не пережила. Чего не пережила.
— Да, слышала-слышала, — приложила платочек к глазам мама, — и доченьку с мужем потеряла, когда в толпе беженцев по шоссейке на Могилев двигались и негде было укрыться от падающих бомб. И как назад, в Минск, точно скот, гнали беженцев немецкие диверсанты-десантники. И как потом в еврейском гетто… Да-а… Чего только не было, чего, бедняга, не пережила.
— Всем нам досталось, а ей, считай, особенно, — проговорила тетя Нина. – Кто-то рассказывал, а может, и сама докторка, что если б ей вовремя не достали, ой, как его, аусвайс, паспорт такой, то еще сутки – и под расстрел: засекли, что она медикаменты партизанам переправляла. Вот ей и устроили побег к народным мстителям. А то…. и концы были бы.
— А видели, сколько у нее наград? – спросила мама. – И орден, и медали.
— Нет, не видели. Она их не надевает. Скромница.
Меня кто-то из дружков позвал, кажется, Ромка, и я вышмыгнул из палисадника. Из головы не выходила тетя Док. Через несколько дней во дворе ее перехватила малышня (мы уже более старшие были сдержанней) и загалдела:
— Те-еть До-ок, те-еть… А вы героиня. Правда, героиня?! Фашистский танк подорвали, нашего генерала спасли. Правда, правда. И сами были ранены?! Правда?!
Тетя Док тогда беззвучно и печально улыбалась. Из темно-жгучих, как и прежде, глаз по впалым щекам катились слезинки. Такой я еще ее никогда не видел. А потом тетя Док из моей жизни как-то совсем исчезла. Семья моя переехала на другую улицу, Торговую, а там уже была своя поликлиника. Да и к медикам не было нужды обращаться.
Но я с мамой все же заглянул на Переспу: нужна была какая-то справка. И вот, направляясь к центру до мелочей знакомого зданьица, мы вдруг остановились точно вкопанные. Она ли это? Темный костюм, туфли-лодочки на каблучках, а лицо, обращенное к нам, — грустно-натянутое в скорбной улыбке, в черноте глаз – безысходная печаль...
Но, пожалуй, поразило другое: впервые я увидел на груди у тети Док медали (целый ряд) и звезду-орден. Куда это она? Вроде и праздника никакого. И почему такая печаль? Чуть позади тети Док – двое мужчин в строгих бостоновых костюмах.
Мама, раскинув руки, подалась вперед, но тетя Док отшатнулась в испуге, подалась вбок, тихо и нервозно вымолвила:
— Иду на встречу. Важная.
Глаза ее потонули в слезинках, странных слезинках, словно горе-горькое гнало и гнало их. Но почему такой официально-торжественный наряд? Награды? Ответа сразу не нашлось. А тетю Док больше никогда так и не увидели.
Врачи-отравители
Через какое-то время поползли слухи – тихие, осторожные, с оглядкой, о каких-то врачах-отравителях, врагах народа. И хотя тетю Док не называли, но находились и такие, кто думал иначе. И проскальзывало это по многозначительности взглядов, недоговоренности. Для меня, подростка, и моих дружков-ребят, с которыми я общался, вся эта история была непонятна, особенно, когда вспоминалось прошлое и, конечно, тетя Док, без которой его, этого недавнего прошлого, как бы не существовало.
По прошествии лет история врачей-вредителей из свидетельских уст и архивно-печатных материалов всплыла с новой, поражающей трагизмом, болью.
В это вот окаянное время забрали нашу тетю Док прямо на Переспе, когда мы с мамой ее встретили. Уже через много лет у кого-то из знакомых мне попалась на глаза маленькая записочка: «Хожу в поликлинику в единственном для торжеств наряде с наградами. Почему? А чтобы никто не подумал, что я арестована, что просто иду, если меня возьмут, на какое-то важное собрание». Так писала тетя Док, в то время скитавшаяся по разным углам, так как дом ее разбомбили еще в начале войны.
Неустанно бежит время, которое рано или поздно, но все проясняет. Как и эту дикую травлю людей самой благородной профессии. Так, в 1989 году я прочитал в «Комсомольской правде», что уже в 1953 году (после смерти Сталина) главную разоблачительницу врачей-отравителей Л. Тимашук лишили ордена Ленина. Растоптанных, униженных клеветой, а то и уничтоженных грязной политикой и больным самомнением политиков и правителей, бедолаг реабилитировали. Реабилитировали и тетю Док.
По сей день меня заносят ноги на Переспу (улица Кропоткина) к этому зданьицу бывшей поликлиники, в котором сейчас духовная школа рядом с Храмом Святой Марии Магдалины. Чудится, где-то здесь покоится душа тети Док.
