Это только в книжках умильно пишут про «золотую пору», жизнь нередко бывает гораздо прозаичнее. Не каждому ведь повезет встретить старость в здравом уме и на своих ногах. И не у каждого есть родные, готовые стать опорой в трудные минуты. В очереди в психоневрологические дома–интернаты — полтысячи человек по всей стране. Количество пенсионеров увеличивается, продолжительность жизни — тоже, а значит, все больше будет вокруг нас немощных и все острее потребность в тех, кто может о них позаботиться. Увы, и сейчас «чужих рук» на всех не хватает. Младший медперсонал — на вес золота. Здесь никогда не было и, наверное, не будет конкуренции. Профессия неденежная, неперспективная. Тяжелая и психологически, и физически. Впрочем, и тут, как ни странно, есть свои семейные династии. И в такой работе кто–то находит свое призвание.
— Работают мама с дочкой, муж с женой, есть у нас санитарка Надежда Тиханович, которая уже почти 40 лет нам помогает, с 15 лет — одна запись в трудовой книжке, — полностью разрушил мои стереотипы заместитель директора — врач ГУ «Психоневрологический дом–интернат для престарелых и инвалидов № 2 г. Минска» Александр Глазко. — Так что мы не берем всех подряд.
— А меня возьмете? — всерьез спрашиваю.
— И что, будете выносить судна, подмывать лежачих, менять памперсы? — с недоверием посмотрел Александр Евгеньевич.
Я с готовностью надеваю халат.
— Давайте я вам для начала все покажу, и вы, может, сразу и уедете, — решает замдиректора и ведет в самое сложное отделение, где одни лежачие. С тяжелым ДЦП, после инсультов, с умственной отсталостью. Их нужно кормить с ложки, мыть, переодевать. А на одну санитарку — 20 больных. Есть, конечно, отделение полегче: его обитатели понимают, что делают, и контролируют себя. Но санитаркам выбирать не приходится.
— Как правило, сами их переводим с одного рабочего поста на другой, — замечает Александр Глазко, — чтобы не уставали, не выгорали. Но некоторые на одном месте много лет и уже как члены одной семьи, даже «ссобойками» с проживающими делятся, мед им приносят, подарки на день рождения.
«Котик мой золотой»
Отделение, в котором мне предстояло провести рабочий день, было «средней тяжести». 48 женщин. И молодые, и пожилые. Но фактически все — беспомощные. Недееспособные. Одна кривляется, другая, как неваляшка, покачивается, третья мяукает–гавкает, четвертая замерла перед телевизором с бессмысленным выражением лица. Несколько человек — в смирительных рубашках. Это для их собственной безопасности. Они не контролируют своих движений.
Мне отчаянно хочется отвести взгляд. А им, наоборот, — заглянуть мне в глаза. Они подходят, не стесняясь трогают меня, что–то мычат. Кто–то вдруг подбежит и поцелует меня в плечо, кто–то — упадет в припадке на ровном месте. Я в панике к ним кидаюсь: «Что случилось?» Это с годами вырабатываются олимпийское спокойствие и уверенность в своих действиях. А сразу от такой ответственности в горле пересыхает. Успевать надо к каждому. Чтобы кубарем не полетели с лестницы, чтобы раздетыми не выбежали на балкон, чтобы с улицы не притащили стекла, чтобы с собой ничего не сделали, — мысли–то разные появляются. Поэтому двери в палаты открыты и днем и ночью.
— Я жить не хочу, — причитает бабуля, пока мы ее заставляем пойти помыться и помогаем сменить запачканное белье. И нужно постараться сделать это так, чтобы не унизить человека. Чтобы он не видел в глазах неприязни, брезгливости. В общем, уж куда проще шваброй шуровать. Пусть хоть 10 палат и кровати тяжелые нужно двигать туда–сюда, но я впервые с удовольствием выжимала тряпку и выгребала из–под тумбочек мусор, таблетки, фантики. Это здесь, оказывается, самое легкое.
Нас четверо. Дима, Ася, Зинаида и я. Зина Пикулик — самая опытная. Она здесь уже 20 лет. Знает всех, как родных. К кому с какой стороны подойти, как уговорить, от кого что можно ожидать. Когда–то работала монтажницей радиоаппаратуры на заводе. Сюда позвала подруга. Сперва тоже, говорит, в глазах потемнело... А теперь все для нее — «мои девочки, мои красавицы». А они ее за руку хватают, голову ей на плечо кладут: «Котик мой золотой пришел». Бабушкам угодить бывает гораздо проще, чем их родственникам, которые думают, что к каждому проживающему должна быть приставлена сиделка.
— У нас 48 человек — и 30 из них нужно обслужить: и покормить, и переодеть, кровать перестелить, — потихоньку вводят меня в курс дела. — 9 человек сейчас в памперсах, меняем, как правило, через 12 часов. Вся одежда — в шкафу. На каждого — три комплекта (один на них, два в запасе). Но за день некоторых приходится переодеть раз пять. Остальные сами ходят в столовую, на прогулку, могут и в палате прибраться...
Болезнь не выбирает
Постепенно я начинаю смотреть на проживающих глазами тех, кто здесь работает. Как на детей. Переживать за них, жалеть их. Почти у всех психические заболевания — шизофрения, сосудистая деменция, органическое расстройство личности... Кто–то родился с суровым приговором, кого–то жизнь выбросила за борт в самом расцвете сил. В 20, в 40... Учителя, профессора, кандидаты наук, полковники, редакторы, медсестры. Люди часто заслуженные, уважаемые. Есть бывший почтальон, который каждый год получает пожизненную премию за выслугу — 40 лет работы! Есть бабушка — ветеран труда, которая в военные годы делала снаряды на заводе...
Человек остается человеком, даже когда его таким перестают считать самые близкие. У многих есть родные. Но навещают далеко не всех.
— Позвоните дочке, чтобы забрала, — просит бабуля. А ту за несколько лет никто ни разу не видел.
Впрочем, здесь далеко не все позабыты–позаброшены. Кого–то даже соседи навещают. А к одной старушке муж все время приходит. Сядет рядом и плачет. Она совсем слабенькая. Старику с ней не справиться, а сын — за границей, приезжает раз в год.
Зачем и почему
В интернате есть и караоке, и хор, и оркестр, и дискотеки проводятся дважды в неделю. Проживающие здесь картины пишут, вышивают, вяжут, клумбы оформляют. Но в нашем отделении таких, кого можно чем–то занять, — немного. Я надеваю им слюнявчики и кормлю с ложечки, кроша хлеб в суп и разминая котлеты. Одеваю на прогулку, завязываю шнурки, укладываю на тихий час. Санитары им даже книжки вслух пытались читать. Недаром говорят: старый — что малый. Их нужно уговаривать, проверять, не спрятали ли в носки–карманы конфеты, котлеты, булки, которые потом достанут ночью и начнут тихонько жевать. Они дуются, обзываются, дерутся.
— Думаете, нам просто так за вредность доплачивают и на пенсию на 5 лет раньше отпускают после 10 лет работы? — замечает моя напарница. — Иногда и нам достается: то укусят, то швабру схватят.
Говорят, уголь грузить и то проще, чем за беспомощным стариком весом под 100 килограммов ухаживать. Его надо несколько раз за день как минимум приподнять. Я просовываю руку под спину старушке, чтобы ее усадить и напоить соком. Не получается. Без физической силы тут вообще никак. Поэтому мужчины–санитары нарасхват.
— Ася, не уроните мне Марью Ивановну, — волнуется Зинаида, видя наши попытки переложить бабушку с коляски на кровать. — Дима, помоги им.
Принято считать, что идут на такую работу не от хорошей жизни. Когда больше некуда идти. Мол, здесь либо начинают свою карьеру, либо заканчивают. Неправда. Со мной рука об руку работали бывший военный, милиционер, строитель, предприниматель, экономист, журналист, обувщик...
— Зачем вам это? — задавала им глупый, по сути, вопрос.
— Неплохая работа, — пожимает плечами молодой санитар Александр Ермолович, выпускник колледжа бизнеса и права, который приезжает в интернат из Жодино. — Конечно, присесть некогда, но зато график удобный — 8 суток в месяц, можно еще где–то подрабатывать. Мне нравится. Люди — разные, общительные, они к тебе хорошо относятся, ты — к ним.
График у санитаров — сутки через трое. Но так как кто–то уходит в отпуск, кто–то болеет, да и вакансии заполнены не все, то всякое бывает. На работу выходят и через два дня, и через день. Никто не отказывается от подработки. Потому что оклад на одну ставку — всего полтора миллиона рублей.
— Конечно, «мама — санитарка» — не очень–то звучит, — рассуждает Зинаида, — куда лучше — «мама — главный бухгалтер», но я своим дочкам всегда говорила: «Везде надо работать».
— Любите свою работу?
— Можно и так сказать. Это, конечно, не мороженое, чтобы его любить. Бывает, что и махнула бы на все рукой. А потом посмотришь в эти глаза добродушные и...
***
Здесь все уверены: кто, если не мы? И все признаются: да, первое время хотелось сбежать. Но только поначалу здесь пахнет безнадежностью. А потом понимаешь, что без тебя в прямом смысле как без рук и без ног. Даже те, кто находил другую работу, в итоге возвращались. Потому что можно чувствовать себя вымотанным, испереживавшимся, уставшим... Но никогда — одиноким, и всегда — нужным. А это самое приятное чувство на свете. Есть чувство сострадания и терпение — тогда и работа не в тягость. К концу дня обитатели интерната № 2 уже беспрерывно переспрашивали: «Останешься, Машенька, с нами?» И я понимала, почему так странно реагировали на мои расспросы коллеги. Действительно, вопрос «зачем?» тут неуместен.
