Впервые это случилось в Варшаве, на премьере легендарного «Сотворения мира». Весь спектакль зрители сидели, как завороженные, а потом... публика взорвалась! Если есть на свете идеальное безумие, это было оно: оваций оказалось недостаточно — люди в зале восторженно... ломали стулья. Но были и другие, возмущенные католики, которым не по нраву пришлось финальное рукопожатие Создателя и Дьявола, Добра и Зла. Они в шоке молча покидали театр, чтобы потом излиться потоком критики. И так всегда — накал страстей, конфликт эмоций на сцене и в зале. Хореография Валентина Елизарьева никого не оставляла равнодушным. А в центре — поистине божественный состав, «елизарьевская плеяда» 1970–х: Троян, Бржозовская и Дьявол — Виктор Саркисьян.Это было его звездное время, сумасшедшее и изматывающее, всегда в прыжке, всегда в полете. Но эра беспокойного, порой суетливого, нервного дарения себя публике прошла. Недавно народному артисту Беларуси Виктору Владимировичу СаркисьЯну исполнилось шестьдесят. Что такое этот возраст для артиста балета? Бесконечно много. Ведь творческая жизнь среднестатистического танцовщика — всего двадцать лет. Конечно, Саркисьян — солист, его творческое долголетие могло продолжаться на десятилетие больше, но... Он решил уйти вовремя, именно потому, что лидер не имеет права на поблажку. Теперь у мастера балетной сцены другой темп жизни, преподавательский: Саркисьян обучает хореографии будущих актеров кино и театра.
— Отчего вдруг ваши студенты — драматические актеры? Вы устали от балета?
— Если бы устал, то оставил бы и хореографию, а от себя не уйдешь. Я сам выбрал такой профиль работы и объясню почему. Сегодня предостаточно актеров, которые вроде бы играют хорошо, а вот их пластика ничего не выражает. В итоге образ не клеится. Так и хочется подойти к ним, встряхнуть хорошенько, показать, как нужно работать телом, как использовать руки, ноги, наклон головы. Таким «встряхиванием» я и занимаюсь: учу студентов языку тела. Зато у моей жены, бывшей известной балерины Ольги Лаппо, есть свой класс, более того — в выпуске этого года у нее уже готовы ведущие балерины. Ольга замечательный педагог. Когда–то вечерами, после репетиций, мы могли часами обсуждать рабочие детали. И это счастье, когда муж и жена работают вместе. Однажды мне катастрофически не удавался один сложный образ...
— ...Это был, конечно, образ Дьявола?
— Вовсе нет. Как ни странно, короля Филиппа в «Тиле Уленшпигеле». Жена спасла меня: очень точно, схематично объяснила его. Дело в том, что я по натуре человек добродушный, а на сцене нужно было изобразить такого злодея, «паука», который плетет свои сети, все время строит какие–то козни. Елизарьев, как всегда, отлично поставил мне пластику, но внутренне войти в образ мне было очень непросто. Тогда жена взяла карандаш и нарисовала «паука»–Филиппа таким, каким она его видела. И попала в точку, поставила нужный акцент. Благодаря ей в «Уленшпигеле» я сыграл одну из самых удачных своих ролей. Кстати, 6 февраля у меня был юбилей, а 5–го наша с Ольгой дата — 40 лет вместе.
— Как вы уходили со сцены? Сделали это легко?
— Имел такое мужество. Это очень важно: уйти вовремя, достойно. Конечно, тяжело отправляться на пенсию в 39 лет. Возраст, когда мужчина в самом соку! Для любого артиста балета прощание со сценой — трагедия. Наступает своеобразный вакуум. И есть три способа его пережить. Первый — задержаться в балете. Сегодня очень многие перерабатывают, и это не приносит пользы ни искусству, ни им самим. Второй, самый распространенный, — уйти в преподавательскую деятельность. Ну а третий, когда человек не справляется со стрессом, и называть не хочется. После ослепляющих рамп, восторженных криков зрителя, постоянных репетиций, гастролей, бешеного темпа... Вдруг ты один. Утром встаешь — и, оказывается, тебе некуда идти. Это психологический удар невиданной силы. Многие считают: мы заранее готовим себя к пенсии, ищем место. Нет. Взаимная любовь со сценой забирала все время, некогда было об этом думать. В моем случае, на счастье, подвернулся четвертый способ — уехать. Три года мы с Олей жили в Сирии. Работали там в детской балетной школе, в студенческом театре танца.
— Вы ведь немало ездили на зарубежные гастроли, не было желания остаться в какой–нибудь стране? По творческим причинам...
— Ни разу за всю свою жизнь я не соблазнился идеей работать за рубежом. А предложения были. В каких только странах мы не танцевали! Особенно запомнилась Индия. Конечно, там нет понятия профессиональной хореографии, зато есть удивительные национальные балеты. Тогда наше шествие по миру было, можно сказать, триумфальным. Были и возможности заключить контракты в Европе, а во время дебюта в одной из Скандинавских стран у меня буквально выкрали авиабилет, чтобы я не смог улететь в СССР. Но я не хотел оставаться и не остался. И это не ложный патриотизм, а вполне рациональное решение: что бы я там делал? Ну, поработал бы пару лет, у меня появился бы автомобиль, возможно, шикарный дом. Но не о том мы думали, а — о творчестве, которого за границей, как нам казалось, не было. Искренне верили только в свою, советскую балетную перспективу. Помните, у Пушкина: «Душой исполненный полет»?.. Эту веру в особенную душевность советской школы я сохранил до сих пор. Однажды перед спектаклем один известный балетмейстер в Германии очень красноречиво уговаривал нас, так сказать, задержаться на немецкой сцене. Но случилось, что в этот момент в гримерку зашел Елизарьев, чтобы еще раз всерьез напомнить: «Ну, ребята, я на вас рассчитываю!» И сказал это так проникновенно, что все вопросы у немца сразу отпали.
— Ваш знаменитый триумвират Бржозовская — Троян — Саркисьян сформировался с приходом в театр именно Елизарьева?
— Была серьезная работа и до него, но именно Валентин Николаевич увидел и раскрыл в нас потенциал. Для меня он сделал Красса в «Спартаке», Тореро в «Кармен–сюите». Не думаю, что кто–нибудь другой смог бы работать так красиво. Настоящий художник: как он умеет показать, объяснить, какие у него приемы! В работе с ним все для нас было внове: пока освоили его технику, прошло два года. Елизарьев видел в актере его индивидуальную пластику и создавал образ под личность. Кстати, это он нам внушил, что танцовщик как артист должен расти на родине, на своей творческой базе.
— В вашей власти охарактеризовать три эпохи белорусского балета: в 1967–м вы пришли на сцену, были одним из создателей славы нашего театра, потом наблюдали сложные перестроечные годы, да и сейчас недалеки от театра...
— В белорусский балет я вошел вдохновенным мальчиком, только что из училища в Ростове–на–Дону. Дорогу в мир искусства мне еще не открыл, но показал главный балетмейстер того времени Отар Дадишкелиани. А эпоха... была несвободная. Нас постоянно загоняли в шоры, как лошадей. Неверный шаг на сцене — выговор. Так было и после, и всегда, пока существовала строгая советская школа. Зато у нас был прочный костяк, коллектив ведущих танцоров, солистов. Мы могли в любое время дня и ночи рвануть на репетицию — были очень целеустремленные! И речи не было никогда о зарплате, о добавке к жалованью, но очень хотелось, чтобы о тебе заговорили, написали... Сегодня я не вижу в балете такого сильного ядра. Вот на моем юбилейном вечере давали «Сотворение мира». Посмотрел я на 20–й состав (да, уже 20–й), на Дьявола — это не то. Подошел к солисту, объяснил, как надо. А он: «Я так не смогу». Наверное, так должно быть — у каждого актера своя пластика. Но под нее уже нужно переделывать весь образ. Впрочем, я верю в сегодняшнюю молодежь: она свободнее нас.
— А вы уверены, что взяли от периода своей звездности все?
— Далеко не все! Свой потенциал я не выработал. Это опять же вопрос системы — были спектакли, которые мы должны были играть. А мне так хотелось роли современной, героя своей эпохи! Не было такого героя. В этом мы были ограничены. Но что поделать: искусство я любил и люблю жертвенно.
Людмила Бржозовская, народная артистка, педагог–репетитор:
— Виктор на сцене был прыгуч, как кот. Или как пантера. Его я знаю всю свою балетную жизнь и могу сказать, что такого тайфуна, вихря на сцене, как Саркисьян, я не видела. Всех поражали стихийность его танца и необычные, «кошачьи» подходы к прыжкам. Он мог вдруг взвиться очень высоко прямо с места. У него были особенные, безумно мягкие ноги. Иные хорошо разогревались, взмахивали руками, чтобы выполнить сложный элемент, а прыжок нашего Дьявола возникал ниоткуда. И как артист он был открыт, непосредственен, во время танца его душа расцветала всеми красками. Повторить такой талант, безусловно, сложно.
