В составе моторизованной группы 1892-й отдельный Уманско-Варшавский (потом стал и Берлинским) самоходно-артиллерийский полк, не ввязываясь в случайные бои, продвигался по тылам вермахта, чтобы, обойдя Берлин с севера, закрыть какую-то нишу в кольце окружения с запада. Вместе с самоходками шли автомашины с пушками и их расчетами, с пулеметчиками и автоматчиками, с боеприпасами и горючим.
Ласковое апрельское солнце уже нагрело броню, когда вся наша громыхающая колонна втянулась в небольшую деревню и укрылась под шатрами вековых лиственных деревьев. И аккуратные дворы, и чистая улица были безлюдны. Загнанные геббельсовской истерией и страхом отмщения за растерзанную нацистами Европу в бункеры и подвалы своих каменных особняков жители Германии, видно, не ждали милости "от рус Ивана". А из этой деревни все население вообще ушло куда-то.
Тем не менее остановка сулила сытный завтрак. Однако повара почему-то не успели сварить свою кашу. И пока штабисты рисовали на карте новые стрелы в обхват Берлина, мы, рядовые, заглядывали в тайники немецких кухарок в надежде чем-нибудь поживиться.
Мое внимание привлек белевший на вершине холма сарайчик, который мог быть коптильней. Добраться туда по каменным ступеням восходящей тропинки оказалось непросто. И когда я перевел дух и толкнул дверь, прямо на меня, кудахтая и хлопая крыльями, выпорхнула стая кур. От неожиданности я даже пальнул из автомата. Вырвавшись на волю, птицы разбежались в разные стороны. Но одну я все-таки подстрелил. Подобрав добычу, стал осматриваться и обнаружил, что по излому возвышенности тянется траншея. Эта возвышенность, господствовавшая над поймой реки, была сама по себе удобной для обороны, а оборудованная инженерными сооружениями, пулеметными и минометными гнездами, превращалась в крепкий орешек, обращенный фронтом к нашим западным союзникам. Но союзники оставались где-то за Эльбой, а занимавшую оборонительную линию немецкую воинскую часть, видимо, спешно перебросили на спасение Берлина, о чем свидетельствовали забытый карабин "маузер" и всякая амуниция.
Залюбовавшись безбрежной приречной равниной, по которой теплый ветер катил серебристые волны сочного разнотравья, я начал спускаться вниз, туда, где в объятиях густых крон светились красные островерхие крыши строений и где притаилась наша боевая группировка. Стояла тишина. Ни выстрела, ни всхрапа самоходки... И вдруг из серо-голубого апрельского марева вынырнул такого же серого цвета небольшой однопилотный самолет со свастикой на хвосте. Кажется, с такого вот, сбитого в первые дни войны возле нашей деревни, я во время оккупации сдирал дюралевую обшивку и делал гребешки и расчески, а из разбитого двигателя отливал ложки да миски, которые менял в окрестных селениях на ячмень и картошку, чтобы не дать умереть с голоду младшим братишкам, сестренке и матери.
Самолет, снижаясь, приближался и проплыл мимо, совсем рядом - метрах в десяти-пятнадцати. Запомнилось белое, вытянутое, бесстрастное лицо пилота, внимательно рассматривавшего меня. Неожиданно машина, набирая высоту, сделала крутой вираж на разворот. Почувствовав неладное, я бросился к траншее и спрыгнул туда. По брустверу захлопали пули.
За месяцы фронтовой жизни мне случалось бывать и под бомбежками, и под обстрелами. Но эта неожиданная атака словно нитью оказалась связана с событиями 41-го года. Тогда, после беспорядочного отступления наших войск, в лесу осталось много всякого добра. Лежали даже огромные кучи обгоревших денег гомельского Госбанка. Нагруженные скатками шинелей, бушлатами, вещмешками, мы, соколовские пацаны, с этими трофеями возвращались по картофельному полю домой. И вот тоже неожиданно, как сейчас, появился "мессершмидт", совсем низко пролетел, рассматривая нас, а потом несколько раз заходил от солнца и пикировал, выдирая пулями землю и срезая картофельную ботву. Когда все стихло и мы рванули домой, в борозде остался мой друг Володька Иванчиков. Он лежал неподвижно, и алая струйка сползала с виска на солдатский бушлат, подобранный в лесу...
Вырулив из пике, бледнолицый ариец опять повел машину на разворот. Поняв это, я вылез на бруствер и не придумал ничего лучшего, как подразнить его подбитой курицей, делая пропеллерные движения: дескать, накось выкуси... Я еще живой!
Самолет сделал повторный заход и, отстрелявшись, вновь проскользнул над траншеей, а я выпустил вслед все патроны, которые оставались в обойме немецкой винтовки.
Атаки повторялись. И каждый раз, когда самолет выходил из пике на разворот, я снова и снова дразнил его танцем смерти на бруствере. В последний раз обстрел был долгим и прицельным. Пули щелкали по брустверу. А когда угол обстрела у пилота иссяк, я поднялся и влепил длинную очередь из автомата в подбрюшье самолета. И тут же увидел, что на гладком самолетном теле появились разбросанные вмятины величиной с пятак. Как я теперь полагаю, это был, видимо, разведывательный вылет. Однако, охотясь за мной, пилот в злобе обо всем забыл. И я был охвачен каким-то азартом: кто кого...
После автоматной очереди самолет, к моему удивлению, не лег в разворот, а пошел по прямой над деревней, потом - над лугом. За ним, разрастаясь, потянулся шлейф дыма. Вот уже не стало видно и самого самолета, и на горизонте вскинулось черное облако, донесся тяжелый вздох взрыва.
- Это за Володьку Иванчикова, - подумал я.
Когда спустился в деревню, ребята воскликнули:
- Эге! Семенов курицу подстрелил!
- Смотри, мародерство пришьют, - предупредил командир машины лейтенант Николай Школьников.
- А я и петуха подбил.
- Где же он?
- Во-о-он, за горизонтом грохнулся.
- И чем достал?
- Автоматом.
Дружный взрыв хохота заставил меня усомниться в произошедшем: а вдруг еще кто-то стрелял? И я больше никому не говорил об этом поединке. И только когда много лет спустя "Известия" рассказали, как где-то на Ставропольщине нетрезвая компания сбила "кукурузник" бутылкой, в памяти всплыли события того апрельского дня, и я решил рассказать, что тогда произошло. Ведь победа ковалась не только в горниле великих сражений, но и в неизбежных поединках, которые также имеют право на свое достойное место в истории.
И еще об одном. Когда самолет шел по прямой к месту своей гибели, я наблюдал, выпрыгнет с парашютом летчик или нет. Но так ничего и не увидел. И вот теперь часто думаю: а вдруг ему удалось спастись? Высота, по-моему, для раскрытия парашюта была достаточной, а до места падения самолет тянул километров пять-шесть...
Иван СЕМЕНОВ, бывший наводчик орудия СУ-76 1892-го Уманско-Варшавско-Берлинского отдельного самоходно-артиллерийского полка, Чаусы.
