Таланты и недуги

С тех пор как Ломброзо заявил, что гениальность и помешательство имеют одну природу, никто уже и не ждет от творческого человека нормальности... Как раз наоборот. Если молодой белорусский поэт изрыгает на сцене только что выпитый томатный сок, а русский художник сажает себя в голом виде на цепь возле ночного клуба и кусает прохожих за ноги, это уже не дурачество, а высокое искусство, недоступное пониманию обывателя.

О «божественном безумии» поэтов говорили и Платон, и Аристотель. В светском салоне прошлых веков человеку, претендующему на звание поэта, просто неприлично было появляться с румяными щеками и улыбкой. Поэт должен быть чахоточно–бледным. Если румянец — то лихорадочный... Психолог Рольф–Дитер Херман в книге «Художник и интерпретатор» писал, что болезнь расширяет рамки психологического опыта художника, позволяет острее воспринимать мир... Многие, не обделенные от природы здоровьем, сознательно доводили себя до «пограничного состояния», дабы достичь «автоматического письма», новой реальности и т.д. вроде «веселой парочки» Рембо — Верлен. Так неужели прав Ницше, утверждавший, что невозможно быть художником и не быть больным? И гений «озаряет голову безумца, гуляки праздного»? Где в этом миф, а где правда?

Божественные безумцы

Чаще всего творческие люди страдают, как говорится, на голову. Что вполне естественно. Ведь во время творческого процесса случается всякое. Например, галлюцинации... Как у Микеланджело, увидевшего однажды прямо в воздухе таинственный треугольный знак с тремя лучами. Художник стал его рисовать, закончил — и знак исчез... Крамской во время работы над картиной «Христос в пустыне» увидел, как рядом материализовалась темная сидящая фигура, повторяющая нарисованный на холсте образ. Случаются патологии на физиологическом уровне: Горький, описывая, как его героя убивают ножом, упал бездыханный, напротив сердца у него появилась красная полоса. Флобер, как известно, переживал те же симптомы отравления мышьяком, что и госпожа Бовари. Впрочем, такие случаи — удел действительных талантов, чаще мы имеем дело с байками о себе, родном. Гофман воочию видел своих стихийных духов... Но он же написал забавный рассказ «Королевская невеста» о том, как деревенский юноша, поучившись в столичном университете, вернулся домой совершенно невменяемым поэтом, чьи стихи были способны даже зловредного короля гномов прогнать под землю. И только удар лопатой по голове исцелил несчастного.

Чудаки и эгоисты

На самом деле «законченных безумцев», то есть действительно сошедших с ума, среди поэтов было не так уж много. Ну Ницше, ну Баратынский, Гаршин... Тех, кто довел себя до «белых коней» наркотиками и алкоголем, считать не будем. К тому же часто к безумию приводили совсем другие болезни вроде «французской», как у Мопассана или одного из Гонкуров. Зато чудаков и мизантропов среди творческого люда — каждый первый. Моруа пишет, что Байрон «обладал болезненной впечатлительностью и таким моральным и физическим эгоизмом, в который трудно было поверить. Он мог без конца рассуждать о своем здоровье, о выпавшем волосе, об испортившемся зубе». Болеслав Прус боялся открытого пространства, Гоголь, наоборот, так опасался быть похороненным заживо, что, похоже, именно это с ним и случилось. Михаил Зощенко, бравый чекист, страдал жесточайшей депрессией. Возможно, поэтому его проза так остроумна? Кстати, это очень популярная гипотеза — о том, что любое творчество — способ для автора пережить то, чего он лишен в реальной жизни. Стендаль, которому изменила возлюбленная, создает образ герцогини Сансеверина, которая сходит с ума по юному Фабрицио. Генрик Сенкевич был субтильным интеллигентом, поэтому его удалые герои обладают необыкновенной физической мощью. И так далее...

Прекрасная смерть

Самой романтической смертью для поэта в XIX веке считалась смерть от чахотки. По свидетельству Александра Дюма, «страдать болезнью легких было в моде: все, особенно поэты, жаловались на чахотку; умереть до тридцати лет считалось хорошим тоном». Байрону принадлежат такие слова: «Я хотел бы умереть от чахотки... тогда бы все дамы в один голос говорили: «Ах, взгляните! Как очарователен Байрон перед смертью!» Американский писатель Генри Дейвид Торо, умерший от туберкулеза, написал: «Эта болезнь обычно красит человека: появляется... жаркий чахоточный румянец». Катулл, Сент–Бев, Джон Китс, Кюхельбекер, Белинский, Чехов, Леся Украинка, Александр Грин, Максим Богданович... Список жертв впечатляет. Но на самом деле ни романтического, ни красивого в этой болезни нет. Зоська Верас с жалостью описывает вид смертельно больного Максима Богдановича, приехавшего в Минск, его бледность, лихорадочно блестящие глаза... Поэт Надсон эксплуатировал этот образ до такой степени, что интеллектуалы, презиравшие его сентиментальные вирши о близкой смерти, стали уверять, что поэт вовсе и не болен, а симулирует, дабы привлекать внимание дам... Однако Надсон самым радикальным образом доказал свою правоту: умер.

Роза с зеленым лепестком

У Андерсена есть рассказ о судьбе розовых цветов. Одна из роз была с изъяном — зеленым лепестком внутри. Именно ее выбрали для эксперимента двое околонаучных джентльменов — позеленеет ли вся от табачного дыма? Роза преисполнилась гордости, что внесет вклад в науку, вдохновилась и позеленела. Да, история знает много случаев, когда у творческой личности некий угнетающий самолюбие изъян, тяжелая болезнь, прерывающая привычный образ жизни, вызывают всплеск творческой энергии, дают импульс воображению. Ведь главные условия для ухода в фантазию — одиночество и сосредоточенность. Практически все соглашаются, что врожденная хромота Байрона повлияла на его характер и творчество. Марсель Пруст стал писателем из–за болезни, которая не давала ему познавать мир, — и он создал свой вариант мира. Считается, что белорусский поэт Янка Лучина начал писать стихи после того, как в 33–летнем возрасте его разбил паралич. Другой наш поэт конца позапрошлого века, Карусь Каганец, был горбат из–за полученной в детстве травмы... Список можно продолжать, но зачем? Не менее длинен тот, в котором гении — вполне гармоничные и физически, и духовно личности... В принципе, у каждого есть физические недостатки, недомогания. Если и нет, то мы их себе придумываем. Но одно обстоятельство: тот, кому удалось заслужить в истории имя, обычно еще обладает и невероятной работоспособностью — от «гуляки праздного» Моцарта, который, если помните, жалуется Сальери на «мою бессонницу», во время которой приходят дивные созвучия, до буквально убившего себя работой Вальтера Скотта. Именно из–за напряженной работы — и писание, и государственная служба — Гофман получил поражение спинного мозга.

Танцы на трясине — искать соответствия между образами, порожденными воображением писателя, и его физическими страданиями. Слишком зыбкая почва для гипотез. Например, «Нос» Гоголя появился якобы потому, что у писателя был жуткий гайморит, «чудовищные персонажи» Достоевского были увидены им во время эпилептических припадков... «...Удивительное счастье для меня в том, что я так люблю свою болезнь, — это состояние, которое разрушает старую форму и готовит меня к новой форме бытия, — поистине жаль выздоравливать... Я смотрю на смерть как на переходную стадию, как на эпизод...» — писал Лев Толстой.

В общем–то писатель — это и есть диагноз. Болезнь неизлечимая. Что же касается всего остального — помните стихи Ахматовой о том, из какого сора растут стихи? То же и подробности биографий. То есть не обязательно в этом соре копаться. Ни болезнь, ни дурацкие выходки не наделят человека талантом. Но талант может оказаться лучшим средством для преодоления своего недуга.