Российский композитор Александр Журбин поставил Белорусскому государственному музыкальному театру “пятерку с плюсом”
В последнее время театральную жизнь Минска оживило немало премьер. Но спектакль, появившийся в репертуаре Белорусского государственного музыкального театра, по праву можно назвать событием и даже театральной сенсацией. Речь — об “Орфее и Эвридике” Александра Журбина, “взорвавшем” в середине 1970-х сценические подмостки страны Советов. В отличие от других постановок авторы минского спектакля предложили публике театральное ноу-хау, этакий синтетический триптих — рок-опера-балет. Из оркестровой ямы выплескивается симфо-рок, а на сцене синхронно поют и танцуют два Орфея, две Эвридики и пары остальных главных действующих лиц. Такого еще не было! Даже создатель этого музыкального произведения Александр Журбин, специально приехавший в белорусскую столицу оценить новую постановку, сказал, что ему нужно некоторое время, чтобы все это осмыслить. А художественный руководитель русского драматического театра им.М.Горького Борис Луценко, также присутствовавший в зале, по-доброму позавидовал коллегам и порадовался за них: “Они подняли такую махину! Это что-то невероятное...”
— Предпринят очень серьезный, я бы даже сказал, очень рискованный эксперимент, — отметил Александр Журбин. — Думаю, подобное сделано впервые. Раньше это произведение ставилось и как опера, и как балет — под фонограмму. Но чтобы одновременно от начала до конца спектакля каждая вокальная строчка дублировалась хореографией, как в зеркальном отражении, да еще под симфонический оркестр! Такого я лично никогда и нигде не видел. Все это настолько необычно и неожиданно! Я еще до конца не осознал увиденное, надо подумать, осмыслить, понять. Но вместе с тем даже по первому просмотру могу сказать, что достигнуто некое совершенно новое качество — переплетение хореографии и живого пения. И никакой фонограммы! Даже в лучшие свои времена “Поющие гитары”, впервые воплотившие это произведение в жизнь, все равно в той или иной степени использовали фонограмму. И сейчас используют. Вообще в России это больное место — все так или иначе выступают под фанеру. А здесь — стопроцентный живой звук! Очень смело. Потому что добиться хорошего звукового баланса, когда все играют вживую, очень тяжело, необходимо огромное мастерство. И оно здесь налицо. Все исполнители блестяще справляются с поставленной задачей. Я очень удивился, узнав, что Алексей Гриненко, поющий Орфея, нигде не учился вокалу. А ведь у Орфея — сложнейшая партия. Когда я ее писал, думал, что никто не споет в таком диапазоне. Там есть такие ноты, как “ре” и даже “ми”, которые для теноров никогда не пишутся. Но Альберт Асадулин, первый исполнитель партии Орфея, взял все ноты с легкостью. Он тоже, кстати, не имел музыкального образования, учился на архитектора. Бывают такие самородки. Очень хороши в минском спектакле и Эвридика, и Хорон, и Фортуна, да и все остальные. И инструментовка сделана достойная. Кроме того, сейчас идут первые премьерные показы, а спектакль, как говорил Мейерхольд, окончательно вызревает только где-то к двадцатому показу.
— Ваша рок-опера “Орфей и Эвридика” ставилась в разных городах. Какая из постановок больше всех легла на душу?
— Пожалуй, самая первая, осуществленная Марком Розовским в Ленинграде. Может, потому, что это был мой первенец, а первенцев всегда любят особенно. В этом спектакле главные партии исполняли Ирина Понаровская и, как я уже говорил, Альберт Асадулин. Но минский спектакль — совсем другой, он отличается и от харьковского, и от уфимского, и от второго питерского. На мой взгляд, это очень удачная работа, которой я поставил бы высокую оценку — “пятерку” или даже “пятерку с плюсом”. И я очень рад, что это так, поскольку к Минску у меня особое отношение. В 1975 году именно минчане одними из первых увидели “Орфея и Эвридику”. Творилось что-то невероятное: спектакль играли во Дворце спорта три раза в день на протяжении двух недель, и всякий раз был аншлаг. Для меня это было потрясение и откровение. И я в каком-то смысле считаю Минск своим родным городом, хотя никогда здесь не жил и бываю довольно редко.
— Столько доводилось слышать версий того, как родилась рок-опера “Орфей и Эвридика”. Хотелось бы узнать об этом от вас.
— Когда в начале 1970-х появилась рок-опера “Иисус Христос — супер-звезда”, все заболели этим произведением. Благодаря ему многие стали учить английский язык, в том числе и я. Наши композиторы хотели создать нечто подобное. Как-то раз я, автор будущего либретто Юрий Димитрин и тогдашний руководитель “Поющих гитар” Анатолий Николаевич Васильев собрались в моей маленькой комнатке в коммунальной квартире и начали прикидывать, на какую тему можно написать рок-оперу. Перебирали разные сюжеты: “Анна Каренина”, “Мастер и Маргарита”, “Как закалялась сталь”... И вдруг я, а следом за мной и Димитрин произнесли: “Орфей и Эвридика”. И сразу поняли — это то, что надо. Потому что герой — певец, к тому же из греческой мифологии, что давало полную свободу для творчества: можно было писать все что угодно. Я подошел к пианино и тут же сыграл: “Орфей полюбил Эвридику! Какая старая история...” Мелодия родилась мгновенно и живет до сих пор. Да и сюжет настолько вечный, что никогда не устареет.
— Вместе с вами на спектакле присутствовал Борис Луценко. Что связывает композитора и режиссера драматического театра?
— Я встречался с ним и в его театре, у нас есть одна задумка. Борис Иванович хочет поставить спектакль по пьесе известного французского драматурга Тома “Восемь любящих женщин”. А я предложил ему поставить “Восемь любящих и поющих женщин”. Все героини будут петь, как в фильме Франсуа Озона, снятом по этой же пьесе.
— Какие-то еще проекты в Беларуси намечаются?
— Состоялся разговор с руководством Национального Большого театра оперы Беларуси. В частности, обсуждалась постановка моей оперы “Униженные и оскорбленные” по Достоевскому, которую я написал не так давно. В России ее сейчас ставят сразу пять театров. Мне кажется, я написал оперу, которая может стать репертуарной. Это что-то в духе Чайковского или Рахманинова, такое давно не пишут. Последние 50 лет все ударились в авангард и не понимают, что давно зашли в тупик, дальше двигаться некуда. А я написал оперу с красивыми ариями, дуэтами, трио, хорами, решил вернуться к лучшим традициям русских классиков. Это не значит, что я ставлю себя в один ряд с Чайковским, просто хочу писать красивую музыку. Может, и в Беларуси когда-нибудь поставят мою оперу. Но о чем-то конкретном говорить пока рано. Зачастую все происходит спонтанно: вдруг звонят из какого-то театра и говорят, что собираются поставить такое-то произведение. Так, кстати, произошло и в случае с Белорусским государственным музыкальным театром. Позвонил его директор Алексей Николаевич Исаев и сказал: “Решили поставить вашего “Орфея...” Решили — и поставили. И это прекрасно!
— Вы много лет провели за океаном. Востребованы ли там ваши произведения?
— В отличие от нас американцы в принципе не любят иностранцев и относятся к ним как к людям второго сорта. Это касается не только русских, но и итальянцев, французов, китайцев. Но могу похвастаться — недавно в газете “Нью-Йорк таймс” была напечатана статья о моей “Чайке”, причем с весьма лестными отзывами. Эта газета пишет только о чем-то значительном и выдающемся. Публикация в ней — сродни нашей Государственной премии. Моя “Чайка”, кстати, скоро будет поставлена на Бродвее, она уже переведена на английский язык.
— До приезда в Минск вы наведывались в Америку. Снова возвращаетесь за океан или все же решили навсегда вернуться в Россию?
— Чем дольше живешь, тем лучше осознаешь, что нет ничего окончательного. Сегодня я делю свою родину и, пожалуй, не могу однозначно сказать, что живу в России или в Америке. Вот пробыл месяц в США, занимался “Чайкой” и другими проектами. Но большую часть времени провожу сейчас все-таки в России, где у меня очень много работы. Написал музыку к телесериалу “Московская сага”. Взялся за новые киношные и театральные проекты.
— Верите ли вы в пророчества?
— Я где-то читал, что художник сам себе пророчит судьбу. У меня был соблазн повторить судьбу Орфея — погнаться за славой, деньгами. Но в какой-то момент, пройдя через многие искушения, я нашел в себе силы, осознав, что самое главное для меня — работать, писать музыку. И если я что-то не успею написать — просто проиграю свою жизнь. Если у человека есть дар, художественный либо какой-то другой, это поручение, которое ему дает Бог, и он его обязан выполнить. Если ты его не выполняешь, значит, нарушаешь какой-то божий замысел. Я стараюсь не нарушать...
