Люблю рассказывать о людях, которых обычно называют простыми. Хотя тысячу раз сказано: каждый человек — это отдельный мир. А мир по своей сути не может быть простым. Слишком много в нем всего намешано...
Рукопожатие у дядьки Юзика отменное. Моя рука (а слабиной она тоже не отличается) будто попала в тиски.
— Ну и ручища у вас, Иосиф Михайлович! Такой и кузнец позавидует.
— Так ведь кузнецом я стал в 12 лет. Вон стаж у меня какой! — и в глазах невысокого, крепко сбитого мужика заплясали веселые огоньки.
— Ну так уж и в 12! В таком возрасте и молота, пожалуй, не поднять...
— Представьте себе, и молотом махал как следует. И коня мог подковать. И на серп нанести насечку. Да так, что бабы расхваливали меня на всю округу. Вот так–то...
Веселые огоньки в глазах Иосифа Михайловича Урбановича внезапно погасли, будто кто–то щелкнул выключателем. И я подумал, что в этот момент вовсе не со мной разговаривает дядька Юзик, а со своей памятью. Прошлое — это не река, в которую никогда не ступишь дважды. И возвращаться туда нет необходимости. Потому что хотел бы этого человек или нет, он и так живет в нем. Давным–давно состоявшийся как личность, помудревший и постаревший. Однако не утративший связь со своим «я», которому всего–то 7, 10 или 12 лет. И пусть эта связь тонка как паутинка, но какой животворящей силой обладает она!
...У Михаила Урбановича была своя кузня. Она неплохо кормила его многодетную семью (8 детей и по тем временам немало). Выковал подкову — заработал полпуда муки. Кузнецом Михаил Урбанович из деревни Жирблевичи Логойского района был знатным. Заказов — хоть отбавляй. Имел кузнец и землю, и лошадей, и конную молотилку. Все это стало колхозным. И колхоз не мог обойтись без кузнеца. Завалили Михаила работой, и тот вынужден был взять молотобойцем сына. Ученика пятого класса... Через год Иосиф стал заправским кузнецом. Отец обычно стоял у горна, а сын — у наковальни. Любой заказ был ему по плечу. Мужики только диву давались: «Смотри–ка, от горшка два вершка, а ничем батьке не уступит». Что правда, то правда: ростом Иосиф не вышел. Тяжелая работа будто придавила его к земле. Бицепсы, как стальные пружины. А когда шел за плугом, то из–за волов пахаря не видно...
Кто–то мудро заметил, что трудолюбивая пчела может собрать мед и с горьких цветов. Эти горькие цветы Иосифу пришлось познать еще в детстве. А сколько их было потом! Но он действительно умел горечь превратить в мед жизни. И никакие обстоятельства не могли сломать Урбановича, переиначить его самобытную натуру. У него вырабатывался характер, о котором Александр Энгельгардт, знаток крестьянской психологии, отзывался так: «...А главное — мужик не дребезжит, не разводит звяк, не точит. Мужик надеется на свой ум, на свою силу, способность к работе».
— Когда началась война, мне уже было 17 лет. Взрослая работа сделала из меня вполне самостоятельного человека. Во всяком случае, я мог отвечать за свои поступки. Решил пойти в партизаны. Но в отряд без оружия не брали. Я смог добыть две гранаты. А вот винтовку — ну никак...
После очередной немецкой блокады свалил меня брюшной тиф. Как я выжил, и сам не пойму. Ведь лечения никакого не было. Когда пришли наши, я еле волочил ноги. Призвали меня в действующую армию. Месяц подготовки — и на 1–й Белорусский фронт. Под Варшаву. Дивизия наша была специального назначения. Прорывная. «Катюши», гаубицы, новенькие «Cтудебекеры». А служил я телефонистом в 89–й гаубичной артбригаде. Катушка с кабелем на спине, автомат в руке — и ползком, ползком. Кто прошагал пол–Европы, а я, считай, проползал по–пластунски... Кабель хоть и стальной, но обрывы случались постоянно. То осколком перебьет, то танк гусеницей отдавит. А без связи никак. Рации очень плохо работали. Под Берлином оборвалась связь с батареями. Командир полка Главинский одного за другим посылает четверых телефонистов. Никто не вернулся. А связи нет! «Ну, сынок, — говорит мне полковник, — твоя очередь». Думал ли я о том, что иду на верную смерть? Не до того было. Одна мысль в голове: выполнить задание! Потому что без связи могли погибнуть сотни людей...
Вот обрыв кабеля. Зачистил провод, зажал зубами. Ток пошел через тело: есть связь! Теперь осталось соединить пассатижами два конца. И все это — под прицельным огнем. И снова ползком, но уже в обратном направлении. Доложил командиру полка: «Товарищ полковник! Ваше задание выполнено». «Молодец, солдат! Будешь представлен к ордену Славы III степени». «Служу Советскому Союзу!» В суматохе боя представление, правда, не оформили. Орден я не получил. Но есть две медали «За отвагу». Медали «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина». Лихие мы были ребята. А «старичков» своих мы берегли. Особенно тех, у кого было 5 детей и больше.
Когда форсировали Одер, вода в реке была красной от солдатской кровушки. Сколько раненых пошло ко дну... И со мной это могло случиться в любую минуту. Но важнее жизни было уложить на дно кабель, к которому мы приделали грузила. Наверно, это и был подвиг. Но тихий, незаметный. За него–то и наград не давали. Но что там говорить: на мою долю выпала самая высокая награда — пройти такой ад и не получить ни одного ранения. Ох и отплясывал же я на сцене (два «Cтудебекера» состыковали кузова) в Берлине в день победы! И не смущало то, что на одной ноге был кирзач, а на другой — немецкий ботинок. Более радостного и великого дня не было в моей жизни. И ничего из пережитого на войне не поросло травой забвения. И не порастет...
Вернулся домой. Мне чуть больше двадцати. Жизнь казалась такой бесконечно длинной. И верилось, что все у меня впереди. Дома встретила нищета. Мама умерла еще в войну. Отец старенький, работать не может. Была мысль податься в город. Да куда там — на кого оставишь отца...
И пошел я в колхозную кузню. Раздул горн, и веселый перестук молота разнес по всей округе добрую весть: кузня ожила...
В 1948 году женился я на учительнице Слободской школы Лидии Павловне. Построил в деревне Мурованка хорошую хату. Дети пошли, а потом и внуки.
Всякое бывало в моей жизни. И темные полосы случались. Но я никогда не держал свое сердце закрытым. И мысль меня не донимала: а для чего человек живет на свете? Каждый рождается для дела. И только добрыми делами можно оставить свой след на земле и в памяти людей.
Я — кузнец. Дома у меня есть маленькая кузница. Могу сделать буквально все. Когда ушел на пенсию, смастерил из железок трактор. Попросили добрые люди — сделал еще два.
Я чувствую себя сильным, потому что живу не ради себя. Я нужен еще кому–то...
Недавно гармошку освоил. Утром Лидия Павловна печет блины, а я ей играю на гармошке. Так и живем...
Фото автора.
