Исполнилось 120 лет со дня рождения католического священнослужителя и известного белорусского поэта Константина Степовича, писавшего под псевдонимом Казимир Свояк. На его родине в Островецком районе нынешний год объявлен годом памяти земляка. Местная делегация в день рождения Казимира Свояка отправилась с корзиной цветов в соседний Вильнюс, где на кладбище Расу, на Литературной горке, похоронен поэт, а также его брат Альбин Степович — композитор, музыковед, посол от белорусов в довоенный польский сейм. Одной из улиц Островца присвоено имя поэта.
На земле клющанской
Особенно торжественно отметили юбилей в Клющанском приходе — это Спондовский сельсовет. Здесь, в деревне Барани (дореволюционное название — Бараны), поэт родился, здесь сохранился дом Степовичей, где в мае запланировано открытие мемориального музея и презентация первого собрания сочинений писателя. А невдалеке, в бывшем местечке Клющаны, возвышается костел, у входа в который установлен мемориальный камень в память братьев Степовичей. В этом храме молодой священник Константин Степович, переехав из Камаев (теперь Поставский район), куда был направлен из Петербургской духовной академии викарием, прослужил всего около года, но успел в это тяжелое, военное время (1915 — 1916) сделать столько, на что другим потребовались бы десятилетия. Он создал молодежное общество «Хаўрус Сваякоў» («Союз Свояков»), которое ставило своей целью получение глубоких знаний и моральное самоусовершенствование. Организовал при костеле хор, исполнявший духовные и народные песни, драмкружок. Наконец, в Клющанах и окрестных деревнях (в Баранах дети собирались в хате Степовичей) организовал семь (!) школ с белорусским языком обучения, для чего потребовались и курсы учителей, и учебники, которые покупал за свой счет. Причем все делалось живо, с юмором, импровизациями и остается в памяти местных жителей до сих пор.
Деятельность Степовича не очень–то устраивала начальство, и его отправили викарием в Корытино на Белосточчину. Попытки распространять там белорусские книги, вести проповеди на родном языке вызвали резко отрицательную реакцию властей. К тому же обострился туберкулез, возникший еще в годы обучения в академии. Пришлось часто и надолго выезжать для лечения в предгорья Татр — в Закопане. Здоровье временно улучшилось, когда в конце 1920 года удалось получить место в Засвири на Мядельщине, откуда было близко до родных Клющан. «Хаўрус», а также белорусские школки там продолжали действовать еще года три–четыре, пока польские власти их решительно не закрыли. Организатору угрожал арест, от чего спасла очередная поездка в Закопане. В Засвири Степович закончил свое служение. Умер в Вильно 6 мая 1926 года.
Ступеньки постижения
Путь мой к познанию жизни и творчества Казимира Свояка выдался долгим и сложным. В Институте литературы АН БССР, помнится, долго спорили: планировать отдельный раздел о Свояке в четырехтомной истории литературы или не планировать (характеристика «клерикальный» привела к тому, что остановились на втором варианте). К тому же я все время занимался другими периодами — литературой ХIХ, а потом и ХVIII века.
По–настоящему меня заинтересовал Казимиром Свояком незабываемый брестчанин Владимир Колесник в конце 1960–х. Благодаря ему в Вильнюсе я заказал в библиотеке поэтический сборник Свояка «Мая лiра» (1924), философский дневник «Дзея маёй мыслi, сэрца i волi» (1932), пьесы «Янка Канцавы» и «Купалле». Прочитал и по–настоящему увлекся. Но тогда еще не осознал всей глубины и трагизма творчества Свояка. Воистину сказано: кто хочет познать поэта, должен побывать в его краях.
Однако в середине 1970–х, когда пришлось объездить почти весь Островецкий район, до Клющан и Бараней я все–таки не добрался. Отметил только, что в соседних Спондах и Жукойнях самый чистый в этих краях белорусский язык, почти никаких полонизмов или русизмов. И подумал: а чем это объяснить? Лесной глушью? И только с годами осознал: наоборот, край этот благодаря Степовичам и их опекунам не позабытый, а — избранный, намоленный и интеллектуальный. Откуда же все это бралось?
Первое объяснение пришло, когда в начале 1980–х побывал в хате Казимира Свояка, которой тогда угрожало исчезновение, познакомился с племянницей поэта — скромной, обаятельной и гостеприимной Анелей Степович, с ее соседями, которые заходили, предлагая помощь: «А раптам што трэба?» И я почувствовал, что отличает жителей Бараней: у них повышенное чувство собственного достоинства и одновременно — спаянность, духовное своячество. Хозяйка говорила точно и образно:
— Трымаемся з суседзямi разам, вось як старадрэвiны ў гэтых сценах. Колькi гадоў нашай хаце? Ой, многа! Яшчэ дзед Мацей выбiраў лепшыя камлi. Такое права даў яму шайкунскi пан, Сволькенам ён зваўся. Цi не немец быў? Не, швед. Памiж сабой па–свойму гергаталi, а з людзьмi — па–нашаму, простаму. Добрыя паны былi: кемлiвыя, гаспадарыстыя. Дзед Мацей ляснiчым у iх служыў. Не, не леснiком, а якраз ляснiчым, бо ў паноў былi тысячы гектараў лесу, вялiзны абшар. I двор тыя, што гаспадарылi да iх, таксама з моцнай старадрэвiны склалi. Дзед Мацей у Шайкунах прыглядаўся, што i як рабiць. I таму добрую галаву займеў, усiх шасцярых сыноў вывучыў, у людзi вывеў, дачкам пасаг даў...
Но Шайкуны со Сволькенами и тогда еще не очень меня интересовали. Все поиски сосредоточились вокруг Казимира Свояка и его весьма талантливого и очень трудолюбивого брата Альбина. Еще раз перечитал их произведения и понял: они оба — натуры удивительно цельные, харизматические. Да, в поэзии Свояка отразилась внутренняя борьба, но не борьба между добром и злом, верой и неверием, а между добром активным и созерцательным. Поэта привлекала борьба революционная, но одновременно он опасался, что у нее будут жертвы.
Такие мысли впервые я высказал на вечере, посвященном столетию со дня рождения Казимира Свояка в деревне Спонды — культурном центре клющанского края. И опять меня поразили сплоченность и внутреннее благородство простых сельчан. Высказываясь, они думали не о своем, а об общем. Как сделать так, чтобы дом Анели Степович не пошел в случае чего на дрова? Как отвадить «фулиганов» от издевательств над останками Сволькенов в шайкуновской часовне и отремонтировать саму часовню? Как найти могилу того клющанского ксендза–органиста, который чудесно играл и сам сочинял музыку? И почему бы не перезахоронить Казимира Свояка в Клющанах, как он сам того хотел?! Эти вопросы тогда казались мне неразрешимыми, но потом их решала сама жизнь. К примеру, прах Сволькенов перезахоронен в Клющанах, там же найдена и приведена в порядок могила композитора Яна Галича–Сулинского, а дом Степовичей стал общественным достоянием и на нем установлена мемориальная доска. Что же касается часовни в Шайкунах, надеюсь, ее приведут в порядок местные прихожане, потомки «Сваякоў».
Где разгадка
Позже я стал тщательно собирать все материалы, связанные с клющанским краем, и пришел к выводу: поэтическая, литературная и, шире, интеллектуальная почва там необычно плодотворна. Сюда же стремились приехать деятели белорусской культуры. Что их так влекло? Почему Язэп Дроздович считал необходимым написать портрет Казимира Свояка? Почему Янка Купала, Павлина Меделка и вся виленская театральная труппа легко поддались уговорам Константина и Альбина Степовичей, чтобы в середине жаркого лета 1914 года, перед самой войной, выехать с «Паўлiнкай» в Клющаны и Барани? По существу, это были первые белорусские сельские театральные гастроли, почетные для всех сельчан. Как свидетельствует по записанным воспоминаниям местный учитель и краевед Иван Древницкий, они дружно встречали гостей на украшенных домашними «посцiлкамi» бричках на ближайшем железнодорожном полустанке Гелядня. Клющанская молодежь вышла навстречу с цветами. Спектакль ставили в просторном гумне Смоленских. Обедали сытно по соседству, в Казановщине, у Эмилии Хадорской, чье кулинарное мастерство ценили и в Шайкунах. А после перебрались в Барани, где перед началом спектакля Альбин Степович рассказал о «Нашай нiве», которую тогда редактировал Янка Купала. Кончилась встреча общим ужином, на который каждый сельчанин нес из дому самое вкусное, и танцами под народные мелодии слаженного оркестра. Музыканты тут же сочиняли припевки про Купалу и Меделку.
Меня в записях Ивана Древницкого заинтересовала вот какая деталь. Оказывается, жители Бараней спели для гостей песню «Дробна драбнiца», которая сейчас считается народной. Но слова и музыку сочинили здесь и адресовали хозяйке Шайкунов, которая не давала «беднай басоце» денег на выпивку (вспомним, что и Свояк свою первую книжку, «Алкаголь» (1913), направил против пьянства). Потом слова «панi скупая» дипломатично заменили на «дзядзька багаты». Песня понравилась гостям, и они переписали ее для себя. Но самое важное, как мне кажется, заключается в том, что крестьяне обращались песней к своим господам на белорусском языке! Почему? Да потому, что хозяева были шведами, пусть и слегка полонизированными. Будь на месте Сволькенов польские или русские землевладельцы, неминуемо активизировался бы процесс денационализации. Шведы же воспринимали местных крестьян такими, какими они были, поэтому усвоили (не пользоваться же переводчиками!) их говор. Он не раздражал их, не мешал им. Это была данность, и данность свыше.
Шайкуновские просветители
Сволькены оказались хорошими христианами. Их стараниями в Клющанах на месте старого костела возвели новый — легенда гласит: за одни сутки, чтобы не успели вмешаться царские власти. Только им под силу было пригласить в Клющаны и Шайкуны такого одаренного человека, как Ян Галич–Сулинский (около 1830 — 1898), — ксендза, композитора, органиста и педагога в одном лице. Где он родился — неизвестно, но что вел пастырскую работу в Клющанах в 1875 — 1898 годах и похоронен там же — точно.
В толстом томе Романа Афтаназы, посвященном усадьбам бывшего Виленского воеводства, я отыскал Шайкуны и в который раз внимательно осмотрел снимки старинной усадьбы. Известный польский исследователь архитектуры свидетельствует, что одноэтажный лиственничный дворец в усадьбе с оригинальной балконной надстройкой был возведен в конце XVII века и уничтожен пожаром в 1929 году. Имению принадлежало около шести тысяч десятин земли — стройных сосновых лесов, живописных лугов и нескольких фольварков с мельницей. Виленскому судье Игнатию Сволькену, чьи предки переселились из Швеции в Литву, Шайкуны достались в 1840 году как приданое жены Михалины Кучевской. В 1879 году имение унаследовал Эдуард, а в 1905 году — Константин Сволькен. Жили они довольно уединенно, а за реформаторство и внимание к крестьянским нуждам, участие в деревенских празднествах заслужили у виленских консерваторов отрицательную кличку chlopomani — «народолюбы». По сведениям Р.Афтаназы, Сволькены были очень образованны. В их библиотеке насчитывалось около трех тысяч книг, в том числе издания XVI и XVII столетий, множество рукописей на пергаменте. В салоне со стороны сада стоял рояль фирмы «Мюльбах», а стены украшали масляные портреты предков. Сволькены имели графский титул, многочисленную родню за границей, а в ней — несколько генералов. Нескованный человеческий дух творил на клющанской земле чудеса. Нечто похожее мы наблюдали только в конце XVIII века на землях просветителей Хрептовичей (Щорсы, Негневичи, Вишнево) и в начале ХIХ века у Монюшек на Игуменщине.
Пожалуй, было бы интересно посмотреть, исследовать историкам и социологам, как обстояли дела с гуманизмом и традициями в разных имениях в зависимости от происхождения их владельцев, особенно пришлых из Западной Европы. Геральдист Марина Елинская насчитала семь шведских родов, осевших в Беларуси. Сволькены стали среди них правилом или исключением? А Гуттен–Чапские, в семье которых, как писала Мария Чапская, скрестилась вся Европа? А потомки Пушкина под Бобруйском и род Домейко на Новогрудчине?
Исследование продолжается
В поиски неизвестных материалов о Казимире Свояке уже включились исследователи из Литвы и Польши. Их находки имеют принципиальное значение. Так, профессор Алесь Смалянчук обнаружил в Вильнюсе список членов «Хаўруса Сваякоў». В нем 36 фамилий. Этот список 8 мая 1922 года изъяла польская полиция «во время обыска у ксендза Константого Степовича». Тогда же нашли две тетради с уставом общества и протоколами заседаний, из чего следовало, что цель общества — «развитие белорусской культуры и занятие делами религиозными, научными и художественными». Ради этого создавались отделы, а в них секции науки, искусства, религии и экономики. Общество уже получило печать и готовилось к регистрации. Но власти прервали дальнейшее формирование «Сваякоў».
Профессор Елена Глоговская из Гданьска прислала неизвестные ранее фотографии. На них — совсем юный Константин Степович после освящения и его неизвестный доселе отец Матей, внешне поражающий своей серьезностью, собранностью, целеустремленностью. Так выглядят реформаторы.
Думаю, читатели могут упрекнуть меня в некотором игнорировании жизненного и творческого пути Казимира Свояка. Но этому уже посвящены многие работы других авторов. Прежде всего отсылаю к трудам Адама Станкевича и Владимира Колесника. В последние годы напечатаны книги и статьи Ирины Богданович и Николая Микулича. Я же стремился показать окружение поэта, те традиции, белорусские и шведские, которые не только облегчили, но и ускорили его восхождение на Парнас и Голгофу.
