...Вскоре ей исполнится 85. Худенькая, с сигаретой в тонких пальцах, в неизменном облегающем свитере, глаза - синие-синие. Ум ясный, речь фантастично зажигательная. В слегка ссутулившейся фигуре, в походке - порыв, стремительность, правда, уже не такие, как в те времена, когда на Логойщине партизанила.- Что обо мне писать?.. И книжка написана, и поэты стихи посвящали. О правде партизанского движения рассказывать надо, - говорит Лариса Леонтьевна.
Правда была главным в жизни и для белорусского критика Варлена Бечика.
"‚н валода› абсалютным паэтычным слыхам", - так сказал про него поэт Пимен Панченко.
Этот абсолютный поэтический слух и также абсолютная порядочность,
о которой говорят все, кто знал Варлена Бечика, не могли возникнуть сами по себе. Многое становится ясным, когда узнаешь, что Варлен Бечик - сын Ларисы Леонтьевны Короткой, известного литературоведа, кандидата филологических наук, долгое время преподававшей в БГУ. А еще - ветерана Великой Отечественной войны, партизанки и подпольщицы. От семьи, от матери - и обостренное чувство справедливости, чувство долга, непонятное многим из нынешних поколений.
Варлен Бечик умер в 1985 году, когда ему было сорок шесть - видимо, сказалось на здоровье голодное военное детство. Мало знала наша литература столь тонких и честных критиков, и до сих пор в литературных кругах жалеют об утрате. В книге дневниковых записей Варлена Бечика "Радкi i жыцц„" много воспоминаний о пережитом в детстве. И много добрых слов автор говорит о своей матери. Например, вот такая лаконичная запись, сделанная 1 июня 1976 года: "Учора вечарам у мамы. Глыток чыстага паветра..." И еще упоминания - о том, как много мать хлопочет о других, "аддадзена другiм"...
В дневниках не лгут. Духовная связь между матерью и сыном несомненна. Как несомненна искренность их служения духовности народа.
"Профессионалы памяти" - так называл писателей Алесь Адамович. Лариса Короткая, хоть и не писатель, но даром слова владеет. И к ее словам прислушиваются, потому что нам нужна правда о последней войне. Ведь все меньше живых свидетелей трагедии, все больше искажений в повествованиях тех, кто не являлся ее очевидцем. Разве что в настоящих, глубоких произведениях о войне запечатлена ее античеловеческая суть.
Короткая не была "сытой" партизанкой, как порой теперь о них говорят. И потому ее память о погибших (друзьях по отряду, учениках) оскорблена, глубоко ранена клеветой на тех, кто рисковал своей жизнью, но выжил. И потому незримый бой для инвалида войны, уполномоченного особого отдела отряда "За Айчыну" бригады "Штурмовая" Ларисы Короткой продолжается. Потому она и публикует свои статьи о партизанском движении - в надежде быть услышанной.
Такими, как Лариса Леонтьевна, нельзя не восхищаться: они жили, беря на себя груз ответственности за все Отечество. На личное времени оставалось мало. В этом была их сила. И слабость. В бескомпромиссной идеологической борьбе с врагами внешними и внутренними они часто теряли свои семьи, обделяли детей любовью. И страдали...
Они жили так, как могли. Но жизненный опыт, правда и совесть победителей на чаше весов нашей истории - бесценны.
Так нас воспитали
Что нами двигало? Еще до войны, в школе, в нас воспитывали ненависть к фашизму, убеждали: не было в истории случая, чтобы оккупанты принесли чужому народу благоденствие. А еще жила в нас романтическая жажда подвига.
Я перед войной создала в школе драмкружок, и мы играли "Партизан" Кондрата Крапивы. Какие замечательные ребята в спектакле участвовали! Они тогда не знали, что сами себя играли. Погибли в партизанах.
Опасные заблуждения
Так получается в наше время, что старшее поколение, испытавшее ужасы войны, уже не может активно свидетельствовать против фашизма. Появляются люди, которые видели войну узко, как бы через щелочку, - и они пробуют утверждать свою о ней правду. У кого-то партизаны забрали овцу, у кого-то увели корову - и таким образом формируется мнение: мол, партизаны были не народными мстителями, а мародерами, бандитами, которые бесчинствовали, грабили свой народ. А кому-то немец дал конфетку - и проводится мысль, что фашисты для того и начали войну, чтобы накормить бедных детишек сладостями. А слышали ли эти люди о плане фашистского геноцида, видели кадры немецкой хроники? Наверняка.
Война... В то воскресное утро мы пошли с подругой, Марусей Терещенко (ее потом расстреляли немцы), купаться. Шли с речки мимо школы, смеялись, а директор нам и говорит: "Вот вы смеетесь, а война началась". Вскоре по дорогам пошли беженцы, по ночам было видно зарево от бомбежек и пожаров в Минске. Собралась в беженцы и я с сыном, хоть взять-то с собой было нечего. Была, как сейчас помню, одета в легкое шелковое платье, в балеточки (туфли такие легкие типа тапочек). Дошла лишь до Борисова - там немцы обогнали, пришлось возвратиться домой, в Острошицкий Городок.
Подпольную работу мы начали стихийно, сами, никто нас к этому не принуждал. Я как-то узнала, что один мой одноклассник ремонтирует немцам радиоприемники. Я ему говорю: людям же интересно, что на фронте делается, - ты нам сводку давай. Он согласился. Мы с девчонками стали те сводки переписывать печатными буквами (чтобы почерк наш не узнали), отдавали тем, кого сами хорошо знали. Так понемногу складывалась подпольная группа: Тоня Стефанович, Коля Боровский, Нина Стосуй, Люба Врубель, Женя Яцук... Нина, Любка, Тоня потом в СД погибли, Яцук умер, Якунин тоже. Одна я, наверное, из них осталась.
Мне удалось устроиться переводчицей на лесозаводе, я знала немецкий - и со школы, и в институте изучала. К тому времени довелось и голодать, и шайморы есть. Шайморы - это перемерзлая картошка, ее весной выкапывают, из крахмала делают лепешки. И шелуху картофельную приходилось есть. А на лесозаводе крестьянам за работу зерно давали. Приезжали немцы - я переводила, сколько им надо "бретте" (досок). А жила я с сыном в доме при лесозаводе у Веры Фоминичны, вдовы комиссара гражданской войны (ее муж умер от туберкулеза). Однажды услышала от знакомого, Черемовского, что он был у партизан. А через некоторое время ночью и ко мне постучали - дом-то на отшибе. Сказали, что партизаны, я впустила. Они приходили, чтобы взять что-нибудь из одежды, продуктов. Открыл один парень шкаф, там висела кожанка мужа, он спрашивает: "Вам это нужно?" Я отвечаю: "Наверное, вам нужнее" - и отдала кожанку. Потом, уже в отряде, я видела в ней командира роты Лешку Голощекина.
Буквально через несколько дней прибежала из деревни мама и говорит: "Тебя ищет полиция". Оказывается, доктор Розум лечил одного полицая, и тот проговорился, что будут Ларису брать, потому что много народу вокруг учительницы крутится. А конспираторы мы, наверное, были неопытные. Что же мне делать, куда с ребенком побежишь? Посоветовалась с Верой, решила на нее Варлена оставить, а сама - уходить. Оставила записку для Черемовского: "Сергей Константинович! Мне нужно попасть в отряд" - и далее написала, у кого в Минске остановлюсь. А как раз машина с досками шла на Минск - я и уехала. Это было в начале 1943 года (а с октября 42-го я была связной). Черемовский нашел меня в Минске, сказал, что тоже бросает работу (он был дорожным инженером) и уходит в лес. А отряд дислоцировался у деревни Карпиловка Логойского района (потом - около деревни Хоружинцы). Пошли мы из Минска пешком, добрались до деревни Лусково, там нашли партизанских связных. Те сообщили о нас в отряд, и за нами приехали, помню, на санях еще, это было начало марта.
Мы знаем, что для фронта, для победы работала вся огромная страна. Советские солдаты могли воевать, потому что они были одеты, обуты, накормлены. А где могли взять одежду и продукты партизаны? Тут просто по-житейски надо рассудить, ведь у войны свои законы и партизанский отряд, например, в 300 человек надо чем-то кормить. Поэтому и вынуждены были партизаны идти к населению за помощью. Но, поверьте, они свой хлеб отрабатывали, как говорится, потом и кровью. И я всеми силами сегодня выступаю против тех, кто начинает этакий антипартизанский поход.
Операция "Овца"
Да, коров партизаны брали. Сначала выборочно, а под весну 1944-го и подряд. Очень тяготились этими операциями. Понимали, какую беду принесут семье, слушать причитания и мольбы хозяек изымаемой скотины невыносимо. И поэтому шли на всякие хитрости, чтобы не слышать их: то двери избы подопрут и хозяйка не успеет выйти, то разделятся, и одни, войдя в помещение, отвлекают хозяйку, пока другие выводят из хлева корову.
Довелось и мне однажды изымать, правда, не корову, а овец у крестьян своей партизанской деревни. Была блокада. Разведчики отлучиться за "гравейку", где обычно добывали продукты, не могли. Начальник разведки решил: "Нужно взять пару овец в своей деревне. Поедете вы, Лариса, и Додик. Надеюсь, сумеете уговорить". Приехали. Зашли в хату. Хозяин не старый. Детишки, кто в люльке, кто на полу. Поздоровались. Я рассказала ему о нашем положении, о необходимости помочь тем, кто не допускает фашистов до его деревни, о том, что начальник разведки лично просит его. И хозяин сам связал овцу и погрузил на повозку. По всему видно было, что и жалко ему ее, но что ж поделаешь: война...
Заходим в другую хату. Живет в ней одинокая здоровенная бабища, овец у нее около дюжины. Никакие уговоры не помогают. Я говорю: "Додик, действуй". Баба в хлев, овец загнала в угол, заслонила своим широким задом и воет на все село. Додик сумел оттеснить бабу и вытащить овцу. А баба вопила и вопила. Я не додумалась тогда, что надо было одну ту овцу вернуть хозяину, а у бабы взять две. Жаль.
Так вот: хозяин первой овцы слова плохого не скажет о партизанах, а вот та баба, конечно, будет твердить, что партизаны - грабители и бандиты, хотя благодаря им она не сгорела заживо.
Осторожно: недобросовестность!
Да, случаются в наше время в белорусских изданиях антипартизанские публикации. Конечно, люди должны знать свою историю, в том числе и негативные моменты, которые есть в любом обществе, - чтобы не повторять ошибок. Но нельзя историю переписывать заново, делая белое - черным, а черное - белым.
Одному из редакторов, который задержал и не опубликовал к очередной годовщине освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков мой материал в защиту партизан, я возвратила подаренную им визитную карточку, приписав на обратной стороне близкие личному пониманию жизни слова очень авторитетного и дорогого для меня человека Дмитрия Сергеевича Лихачева: "Трус может притвориться смелым, скупой - щедрым, злой - добрым, а интеллигентом притвориться нельзя".
Меня до глубины души возмущает, когда сегодня некоторые журналисты берут документы партизанской поры - дневники, отчеты - и, выдергивая из общего контекста отдельные фразы, извращают саму суть партизанской борьбы. Я лично знала, например, секретаря Логойского подпольного райкома партии, позже Героя Советского Союза Ивана Тимчука. Это был честнейший человек, он всячески боролся еще во время войны за то, чтобы не пятналась партизанская честь, категорически выступал против приписок. И вот попали в руки недобросовестным людям его дневниковые записи, и началось подтасовывание фактов: вот, мол, партизаны занимались приписками. А ведь в архивных документах Тимчука есть столько свидетельств того, как самоотверженно воюют партизаны, как хорошо относится к ним население!
Конечно, не стану спорить, и партизаны были разные, и командиры их - тоже. У нас был хороший командир Владимир Дмитриевич Захаров, образованный человек. Он бежал из немецкого плена. Сильный начальник особого отдела, неплохие политруки. А вот, например, начальник особого отдела бригады был человеком гадким, двоедушным (его, кстати, после войны и посадили). Помню, перед операцией он советовал нам, особистам, не высовываться, больше посматривать, как ведут себя в бою другие. Ну а какой же тогда у тебя будет авторитет, если за чужими спинами отсиживаешься? Да и женщине в отряде надо было обязательно проявить себя. Ведь с нас был особый спрос - не все верили, что мы умеем воевать. У меня было 3 ранения, есть медаль "За отвагу" - это людям знающим уже о чем-то говорит. Так вот, а бригадный особист потом уже, после боя, расспрашивал у партизан, не прятались ли мы. Конечно, с такими людьми не удавалось мне находить общий язык.
А что касается Ивана Тимчука, то я лично была свидетелем его серьезного разговора с командирами и политруками отрядов насчет приписок. Помните, говорил Тимчук, что результаты всех ваших боевых действий проверяются, а приписок быть не должно, виновные будут за это отвечать. Он ссылался на липовый отчет о штурме одного гарнизона, в котором значилось, что убито 100 фашистов, а на самом деле - 3 полицая и 1 немец. Могу засвидетельствовать, что при мне в боевых операциях нашего отряда приписок не было. И тот взыскательный разговор считаю показателем духовной силы партизанского руководства, ведь честность и правда отстаивались.
В любой дом зайди - покормят
Отряд наш стоял в Логойском районе, в лесу, возле речки. Были вырыты землянки, в них сделаны печки, нары, спали все впокат (не раздеваясь) - где кому нашлось место. Нас с Черемовским (с ним я пришла в партизаны) определили в разведку. В состав бригады "Штурмовая" входило несколько отрядов, в нашем было 3 роты - около 300 человек. На задания люди ходили с охотой. Потому что в любой дом зайди - люди обогреют, накормят, доброе слово скажут. Мне еще в чем повезло - все моего папу знали, замечательного фельдшера, и как узнавали, что я его дочка, то и молочком старались угостить, и сметанкой. В Карпиловке, Буде, Вяче, Лысой Горе, в Гаянах, Тукаловке - всюду родные мне люди.
Приходилось мне и людей в отряд завербовывать. Одному полицейскому, Барташевичу, я написала письмо примерно такое: "Вспомните, как мы с вами вместе были беженцами, собирались бороться против фашистов, в самом начале войны. Теперь вы стали начальником полиции - понимаю, что вам непросто было сделать такой выбор. Возможно, вас заставили это сделать. Но как вы потом отчитаетесь за службу у фашистов, когда придут наши? Я вам зла не хочу, а наоборот, предлагаю выход". И предлагала ему сотрудничать с нами. Переправила письмо адресату. И Барташевич вышел на нас, передал список агентов гестапо, но, к сожалению, воспользоваться им нам не удалось: он был утерян во время блокады. Тем не менее это Барташевичу зачлось: он после войны отсидел и вернулся на родину. Жил, никто его больше не трогал.
"Шпики" и шпионы
Партизанские разведчики находились в скрытом дозоре по всему радиусу километрах в 10 от отряда. Я, Прилепо и Грунько контролировали участок в районе деревни Мерковичи: каждый день ехали верхом к гарнизонам, выходили на связь с нашими людьми, потом кто-то ехал с сообщением в отряд. И вот однажды едем - видим, как двое мальчишек в кусты юркнули. Я взяла рысью, мы их нашли и сразу обратили внимание: у одного из них лежит в авоське хлеб немецкий, кирпичик такой. Стали расспрашивать, что да как, - "раскололись" мальчишки: оказалось, полиция Острошицкого городка предложила им хлеб за то, чтоб разведали, где базируются партизаны, у кого бывают. Выходит, мальчишки были шпиками. Их, кстати, так и называли некоторое время в Мерковичах, куда мы их определили к крестьянам жить. Они там по хозяйству помогали. Однажды мы их навещали, вижу - один на кличку "Шпик" даже отзывается. Я ему говорю: "Вася, ты что! Какой же ты шпик?" Так он после этого стал больше себя уважать.
Так и жили мальчишки в деревне, просили мы их присматриваться, не ходят ли люди незнакомые по деревне. Как-то раз бежит Вася ко мне, говорит: "Один шел, спрашивал дорогу на Лусково". Мы рассказали, как им в следующий раз действовать, и вот, когда этот человек появился снова, один из ребят побежал нас предупредить, другой прямо на нашу засаду его направил. Мы и взяли незнакомца. Привели в хату, стали обыскивать. В томе книги "Война и мир", которая была при нем, видим - на чистых местах, между главами, записи: и о месторасположении отряда, и о том, в каком доме в Гаянах останавливается партизанский командир. Короче, доставили мы его в отряд - дело серьезное. И выяснилось, что нам попался самый настоящий шпион, завербованный англичанами еще до войны. Более того, этого Юрашкевича, доцента, который до войны преподавал в Комвузе, узнал начальник особого отдела отряда. Шпиона отправили в бригаду, потому как им заинтересовалась Москва, и охраняли его со всеми предосторожностями, но он не раз пытался бежать и при попытке к бегству был убит. После войны жена Юрашкевича доказывала, что он был в партизанах - конечно, она могла и не знать, что это был за партизан. И у нас в БГУ на кафедре белорусского языка, помню, была книга Юрашкевича, по ней студенты учились.
Конечно, были лазутчики, которых мы не обнаружили. В блокаду, помню, самолет лес бомбит, и - раз! - взлетает ракета, значит, кто-то ему сигналит.
"Вальтер", танцы и картошка
У меня "на вооружении" был карабин, пистолет "вальтер", планшетка, ремень. На одной из фотографий послевоенных у сына Варлена через плечо висит эта планшетка, а в руках - "вальтер". Я была на связи с гарнизонами. Удалось организовать вместе с Ниной Стосуй диверсию на лесозаводе - я передала магнитную мину, и Нина подложила ее под котел. Рвануло минут через 15. Нина чуть не погибла.
В отряде я была какое-то время вторым номером пулеметного расчета, диски таскала за пулеметчиком. Он был большой, усатый, относился ко мне по-отечески, пробовал, правда, потом ухаживать, но я была принципиальная.
В партизанах я хранила верность мужу, учительскому долгу, и вообще мне не нравилось, как в отряде мужчины к женщинам относились. Некоторые командиры, партизаны заводили себе "жен". И женщинам иногда трудно было выбрать твердую линию поведения. Но у нас в отряде существовало неписаное правило: хочешь, чтоб к тебе не приставали, - не уединяйся, будь с людьми, на виду.
Запомнилось мне, как в отряде отмечались праздники 8 Марта и 1 Мая в 1944 году. В женский праздник был хороший стол, стенгазета, нас поздравляли, слова хорошие говорили, и хоть я была ранена, но сидела за столом со всеми. Даже танцы были. А в Первомай устроили партизанский парад, прошлись по лесным дорогам со всем нашим оружием: минометы, пулеметы, автоматы, у нас даже пушка была! Я запевала в парадном строю песню "Утро красит нежным светом...".
С 1 января по 15 июля 1944 года, как написано в моем партизанском удостоверении, я была уполномоченной особого отдела. Нас в отделе было четверо, и все - с высшим образованием: 3 учителя и 1 инженер.
Заметила я как-то, что меня слишком часто стали посылать в наряд на кухню: картошку чистить. Оказалось, там всем очень нравилось, как я всякие истории рассказываю за работой: и поэму "Курган" наизусть читала, и про Пушкина, и про Есенина... И они старались меня к себе заполучить. Я как узнала про такое, говорю: все, больше ничего вам рассказывать не буду, у меня есть дела поважнее картошки.
Я пережила с товарищами по отряду 3 блокады. Первую - легко, вторая была короткая, а третья, перед самым освобождением, самая тяжелая. И кони тонули, и партизаны гибли, когда был обстрел, когда шли на прорыв.
Война для нас кончилась внезапно. Мы вышли из блокады, я с кого-то допрос снимала, и тут стали слышны залпы. Этот человек прислушался и говорит: "Это ж наша "катюша"!" Так оно и оказалось. Скоро мы двинулись все, кто остался в живых, маршем в Минск. Пришли в Лошицу пешком (а это километров 25), готовились там к параду.
Нормальные немцы
Нормальные немцы? Да, такие были. Я даже написала в передачу "Жди меня", может, откликнутся, если живы. Моя мама в войну работала медсестрой в больнице, и не хватало медикаментов, один парень буквально на моих руках умер. Я как-то вышла на улицу, там стоял немецкий фургон, заговорила с немцами. Они удивились, что я знаю немецкий, и сказали, что хотели бы побольше узнать про нашу страну. Я показала, где живу, и один мне признался: вы нас не бойтесь, мы не хотим воевать и убивать. Они пришли раз, потом второй. Я много рассказывала о нашей стране, они - о себе. Во второй раз я заметила, что в помещение, где мы беседовали, заглядывал еще один немец, врач, - приходил одолжить таз. Как потом оказалось, он и доложил начальству, что молодая учительница ведет пропаганду, мне грозил расстрел. Тогда я и решилась, попросила у младшего из знакомых немцев лекарств, объяснила, для чего. Он сказал: много не могу сразу, потом дал и бинты, и обезболивающие, и камфару, и снотворное.
Может, он и выжил, тот немецкий парень? Его звали Карл Гейнц Даниельсмейер.
Был и другой нормальный немец, коммунист Эрих. Обычно малые детишки в Острошицком Городке, когда немцы ели, подходили к ним - иногда что-то с "барского стола" перепадало. Сын мой, Варлен, как-то подошел с баночкой, а вернулся - в ней немного супа, и молодые немцы повесили ему еврейскую звезду бумажную с надписью "Юдэ". Я перепугалась: любой полицай-дурак мог сына пристрелить теперь. Пошла их стыдить: что вы издеваетесь над маленьким беззащитным ребенком? Немцы только смеялись, а один, постарше, потом пошел за мной, сказал: что с них возьмешь, они молодые и глупые. Кстати, аргумент в споре: знал ли вермахт о зверствах на востоке или во всем виноват СС? Знали, конечно, все солдаты, кто был в Белоруссии. Не слепые. Потом Эрих еще приходил, пока они в деревне стояли, приносил еду. Когда появилось доверие между нами, он говорил, что при удобном случае сразу же перейдет на советскую сторону.
Варлен - в армию Ленина
С первым мужем, Леонидом Бечиком, меня развела война... Сын Варлен родился в июне 1939-го. Имя сына - Варлен - означает "В Армию Ленина". Муж предлагал и Владленом назвать - но я говорю: а вдруг он вырастет и не будет такому высокому имени соответствовать? Сын рос очень ласковым. Во время войны он оставался у Веры Фоминичны Перфельевой (в Острошицком Городке), которую очень любил. Помню, как после войны уже, году в 45 - 46-м, Вера ласково называла его "Орленок мой", а он - "Тетенька моя", и вдруг слышу: "Портретик Ленина вы мой"... Потом "Морковочка вы моя" - в смысле сладкая, ведь конфет он тогда не знал. Ему было 2 года, когда началась война. Он помнил голод и холод с войны и как с другом пробовали есть рассаду помидоров (знали, что помидоры едят, а самих-то помидоров не видели).
Награды
Среди моих боевых наград - орден Отечественной войны I степени, медали "Партизану Отечественной войны" I степени, медали "За отвагу", "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг.", "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг." Последняя - за то, что после освобождения Белоруссии учила детей. За год наши переростки усвоили программу трех классов.
Мне нечем особо гордиться: столько людей погибло, а я осталась жива... Мы все рвались к борьбе, и очень жаль, что не хватало опыта, осторожности. Но сколько добра от людей, от сельчан, я во время войны видела! С тех пор и чувствую себя частью своего народа. Может, это и дает мне силы жить. Плохое, наносное есть всюду - но разве это главное?
Жить мне интересно
Какие бы ни были наши годы - надо жить в ногу со временем, а это значит: человек должен меняться, пока он жив. И взгляды должны меняться в зависимости от условий жизни. Это не значит, что следует оправдывать, например, подлость или предательство. Это значит, что нужно становиться с годами мудрее, добрее, терпимее.
