Мастерская художника театра, кино, а сегодня вольного живописца Владимира Чернышева прежде всего поражает... звуком. Около сотни колокольчиков — от декоративного, купленного в парижской лавочке на Монмартре, до корабельной склянки, обмененной на бутылку водки у боцмана-тральщика, — наполняют комнату странными и чистыми звуками, создавая особый мир человека творящего.
— А с чего и как начинается художник?
— С любознательности! Сначала нужно увидеть и восхититься самому, а уж потом в меру сил и таланта попытаться восхитить своим творением других. Художник рождается тогда, когда с годами мастерство растет, а фантазии детства не исчезают.
— И как всякий творец, художник должен иметь здоровую долю нахальства или, если хотите, внутренней свободы. У вас с этим как?
— Нормально. В 14 лет хватило смелости в Москву поехать, чтобы встретиться с настоящими художниками. Денег на билет не было, ехал с приятелем на крыше вагона. Главной опасностью были мосты, потому что о них можно лбом удариться, если не вовремя во весь рост подняться, и контролеры, которые иногда гоняли нас, «зайцев». Спасались в так называемых «гармошках», которые соединяли вагоны. Там человека с земли не видно и мостовые фермы по голове не ударят. Грелись тем, что по крышам вагонов бегали.
— С детства любили путешествовать?
— По гороскопу я Стрелец, а это вечные странники, так что свой знак зодиака оправдываю полностью. К тому же в Москву мы не за песнями ехали, а на так называемый день открытых дверей к знаменитым Петрову–Водкину, Дейнеке, Керенскому... Так хотелось увидеть настоящих художников, работы которых видел только на открытках! Да–да, не удивляйтесь, почтовые карточки были чуть ли не самым массовым средством пропаганды живописного искусства.
— И вы, пацаны, были представлены этим знаменитостям?
— Тогда, после войны, все проще было. Это сейчас студент художественного училища вряд ли с академиком встретится, а в те времена все было возможно. Мы встретились с каждым из них, были в мастерских, беседовали, чай пили. Шедевры великие увидели — конечно, это незабываемо.
— После этого, надо полагать, Вова Чернышев пошел учиться на художника?
— Да, в Пензенское художественное училище имени Константина Савицкого, которое окончил и стал работать в Златоусте школьным учителем рисования.
— А как институт кинематографии в биографии появился?
— Один из педагогов училища, Альфред Альфредович Ойя, окончил ВГИК и был великолепным графиком, строящим свои композиции пространственно, по–киношному. В общении с ним родилась мечта о съемках фильмов.
— Во ВГИК поступили сразу?
— Мне повезло, я поступил с пер
вого захода, хотя на 8 вакантных мест претендовало две сотни желающих.
— Почему поехали работать потом именно на «Беларусьфильм»?
— Предложений по окончании института было несколько, но самых романтичных — два: в неизвестную мне Белоруссию и на Амур в Благовещенск, главным художником театра. Решил познакомиться сначала с городом, который ближе к Москве, то есть с Минском. Обошел его пешком и, как это ни банально звучит, влюбился в эти красивые улицы, добрых приветливых людей, запахи какие–то родные ощутил и понял, что это мой город на всю жизнь.
— А как театр в вашей судьбе вдруг возник? Надо полагать, что «умирающая» киностудия всех прокормить не могла, и вы, вспомнив старый опыт, подались в середине 90–х в Русский театр?
— Совсем не так! В свое время ставил с Борисом Луценко художественный фильм «Разоренное гнездо», кстати, совсем неплохой фильм, который тогда в ЦК нещадно порезали. Так вот, Борис Иванович меня и пригласил на должность главного художника, как говорится, по знакомству.
— Художник и режиссер–постановщик — близнецы братья?
— Как минимум два сапога пара! Оба должны быть художниками...
— Вы хотите сказать, что и Борис Луценко, с которым вы довольно долго проработали в Русском, — тоже художник? Он ведь и рисовать–то не умеет!
— Это и не надо! Зато у него глаза художника, он видит пространство, композиционно его видит, а это самое главное.
— Владимир, вы сделали в Русском театре сценографию «Калигулы», спектакля, который не остался незамеченным. В себе немножко Калигулы не ощущаете?
— Нет, Калигула всегда лидер, а я — наблюдающий, такова участь художника.
— Вашему брату–живописцу всегда нелегко приходится. А кстати, почему из театра ушли?
— Театру благодарен, он мне много дал, и как театральный художник я там вырос значительно. Начинал с «Исхода», этапными работами стали «Разоренное гнездо» и «В сумерках». Первоначальная задумка Бориса Луценко была в соединении в одном спектакле произведения Купалы и пьесы Дударева, но родились два самостоятельных спектакля о жизни белорусов, правда, разделенных столетием...
— Знаю, что ваша сценография спектакля «В сумерках» прогремела в России, были призы и все такое прочее, но почему покинули Национальный академический театр имени Максима Горького?
— Если честно, то устал. Обид никаких нет или почти нет. Просто почувствовал, что могу в своих живописных работах выразить себя полнее, чем на сцене в декорациях.
— Самовыражение — это хорошо и приятно, но деньги чем зарабатываете? Ведь на продажу, я это знаю, вы практически не пишете?
— Деньги — не самое главное. Тружусь... Того же «Калигулу» поставил, в кино приглашают время от времени. Дочка, окончив вуз, работать пошла. Вот теперь замуж вышла. Живем!
