Шведская академия рассекретила архив Пастернака
Все началось как в детективе. Под самой крышей Стокгольмской биржи в Старом городе, где расположились секретариат и Нобелевская библиотека Шведской академии, меня встретила архивариус Микаэла Хольмстрем.
Извиняющимся тоном она сказала, что сейчас ей придется не только запереть меня в конференц-зале, но и взять подписку о выдаче на просмотр интересующих меня документов. Никаких ксерокопий — только заметки в блокноте.
Речь шла о материалах, касающихся присуждения Нобелевской премии в 1958 году Борису Пастернаку. Полвека с грифом секретности они хранились за семью печатями, и вот в январе этого года академия особым решением рассекретила архивы.
Согласно мотивации Нобелевского комитета, Пастернак удостоен премии «за выдающиеся заслуги в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». Известно, что он был вынужден отказаться от премии под угрозой высылки из страны. Шведская академия признала отказ Пастернака вынужденным и 31 год спустя, в 1989-м, вручила диплом и медаль его сыну.
Два года назад сразу в нескольких СМИ прошла информация, что одним из условий Нобелевского комитета по премии Пастернака были публикации романа «Доктор Живаго» на русском языке. Этому якобы способствовали агенты ЦРУ, которые провели спецоперацию: в одном из аэропортов разведчики будто бы похитили на два часа чемодан с текстом романа и сделали его фотокопию. В итоге «Доктор Живаго» вышел в свет в США, и писатель получил премию. Секретность вокруг операции была такова, что сам Пастернак о ней ничего не знал. Подтверждения этим «фактам» косвенно ждали и от архивов Нобелевского комитета.
В первые дни нового года в европейской прессе появилось несколько публикаций о событиях вокруг этой истории. 7 января мадридская газета «АВС» опубликовала сенсационную статью о том, что у ЦРУ в 1958 году был свой человек в Шведской академии — не кто иной, как… Генеральный секретарь ООН (1953—1961) Даг Хаммершельд.
9 января уже в итальянской «Ла Стампа» была опубликована статья Франческо Саверио Алонцо, который со ссылкой на архивы академии утверждает, что в 1958 году как никогда близок был к получению Нобелевской премии по литературе известный итальянский писатель Альберто Моравиа. Но неожиданно горячую поддержку со стороны постоянного секретаря академии Андерса Эстерлинга получила кандидатура Пастернака. В 1957 году его как самого выдающегося советского писателя вдруг представил шведский поэт, член Нобелевского комитета Харри Мартинсон, говорит Алонцо. Он также утверждает, что при обсуждениях кандидатур стрелка весов склонялась в пользу Моравиа. В конечном итоге академия, в которой будто бы действовали эмиссары ЦРУ, стремившиеся противодействовать избранию коммуниста Моравиа, пишет итальянский журналист, сделала выбор в пользу Пастернака и возвеличила писателя-диссидента.
Архивариус Микаэла Хольмстрем предоставила мне папку, включающую списки номинантов 1957-го и 1958 годов, пояснительные записки шведских литераторов по творчеству Пастернака от 1947-го и 1958 годов и высказывания членов Нобелевского комитета о кандидатурах.
В списках — имена Лиона Фейхтвангера, Жан-Поля Сартра, Альберто Моравиа, Роберта Фроста, Сэмюэла Беккета и еще 43 достойнейших поэтов и писателей того времени. Но в отношении Пастернака 17 сентября 1957 года Андерс Эстерлинг пишет так: «…не принадлежит к поэтам, которые могут рассчитывать на отклик в народе, и присуждать ему премию сразу после Хименеса (испанский поэт, лауреат премии 1956 года) покажется мировому общественному мнению слишком односторонним выбором. Было бы, конечно, также желательно, чтобы предложение исходило с родины писателя». Лауреатом Нобелевской премии того года стал французский философ-эссеист Альбер Камю.
Интересно читать мнения академиков по поводу представленных кандидатур. Так, американский поэт Роберт Фрост «несомненно, может считаться одним из величайших поэтических созидателей, но его возраст стал главным препятствием» (Фросту тогда было 83 года). О Жан-Поле Сартре: «прочность и историческое значение его философских идей требует более надежного обоснования». Напротив фамилии Фейхтвангера стоит короткое: «предложение отклонено».
В 1958 году кандидатура Пастернака официально была предложена профессорами Ренато Поджоли, Хэрри Левином (Гарвард) и Эрнстом Симмонсом (Колумбийский университет, Нью-Йорк), в том числе и за роман «Доктор Живаго». Рядом — имена Михаила Шолохова («какого-либо нового труда, который мог бы сделать предложение актуальным, не было и в этом году», пишет о нем Эстерлинг. Шолохов, как известно, получил премию в 1965-м), Жоржа Сименона, Грэма Грина, Жан-Поля Сартра, Теннеси Уильямса, Джона Стейнбека. В финальную тройку вместе с Пастернаком вошли датская поэтесса Карен Бликсен и Альберто Моравиа.
К этому времени постоянный секретарь академии уже прочитал роман Пастернака, вышедший на итальянском языке годом раньше. «Я не вижу иного, чем это художественно замечательное, интенсивно пережитое произведение, которое посредством своего чистого и могучего духа, вознесшегося над политической борьбой партий и, скорей, антиполитическими целями, в необычной степени отвечает требованиям, которые с самого начала были поставлены перед Нобелевской премией по литературе… В этом случае академия может принимать решение с чистой совестью, невзирая на временное затруднение, состоящее в том, что роман Пастернака пока еще не издан в СССР», — пишет Эстерлинг 25 сентября того же года.
Архивные отзывы о других творцах также являют собой образец витиеватого шведского языка литераторов. О Грэме Грине: «Никакого нового интересного произведения нашему вниманию не было предложено». О Теннеси Уильямсе: «Ни одно из его произведений до сих пор не отвечает высоким требованиям, которые должны предъявляться». О Джоне Стейнбеке: «Его последние произведения указывают на спад и не предлагают образца силы, которые могут сравниться с его лучшим произведением — «Гроздья гнева». Об Альберто Моравиа: «Его холодно-элегантное, трезво анализирующее искусство рассказа все больше и больше заявляет о себе как наиболее характерное для современности… К сожалению, шведские переводы не отдают должного его искусству стиля».
Среди документов в подразделе «Предложения» хранятся машинописные письма-номинации, датированные 1946, 1947, 1949 годами, от профессора Сесила Мориса Боура из Оксфорда, который переводил Пастернака на английский. В них он говорит, что русский поэт — «величайший современный поэт Европы» и что в этой номинации литературовед «не делает скидок политическим требованиям». В 1948-м и 1950 году Пастернака номинирует член академии Мартин Ламм.
В папке, датированной 1958 годом, кроме вышеупомянутых номинаций, лежат еще два письма, поддерживающих кандидатуру русского поэта, от профессора Кэмбриджа Романа Якобсона («…стихи Пастернака показывают редкую силу поэтического воображения, поразительное разнообразие новых и оригинальных приемов в образности, ритме и рифме, и тонкий символизм, несущий глубокую философскую нагрузку») и профессора русской и балканской истории в Оксфорде Дмитрия Оболенского. Именно последний, хорошо знакомый с творчеством своего соотечественника на языке оригинала, пишет: «Широкий интерес, который «Доктор Живаго» вызвал в мире, объясняется, на мой взгляд, в большой степени качеством прозы автора».
После того как имя Пастернака впервые появилось среди номинантов, эксперт-славист Антон Калгрен представил академии 49-страничный труд о творчестве русского поэта. Там автор, отдавая дань новаторству и высочайшему мастерству поэта, пишет, что «первый советский кандидат, несомненно, является наиболее эксклюзивным из всех русских писателей», для обычного читателя он «наименее доступен», и «существует не так много писателей, которые написали так много доступного столь немногим».
Таким образом, архивные документы Шведской академии свидетельствуют, что роман «Доктор Живаго» стал тем завершающим штрихом, который убедил Нобелевский комитет в правильности выбора, а факт причастности к присуждению премии американских спецслужб не имеет никакого документального подтверждения.
