«Вот, это стол Орлова», — ведущий научный сотрудник Могилевского областного краеведческого музея Людмила Кондратьева подвела меня к скромно притулившемуся к стене экспонату. Я пошире раскрыла глаза и перевела дух. Это и есть легендарный подарок вождю? Передо мной стоял двухтумбовый письменный стол, инкрустированный маленькими, размером с половинку спичечного коробка, деревянными пластинами. Мне он напомнил большую, выклеенную соломкой шкатулку в духе тех поделок, что продаются в сувенирных отделах магазинов. «А где заветные надписи?» — внимательнее пригляделась я к неровной столешнице, на которой не просматривались следы букв. «Убрали, — улыбнулась Людмила Федоровна. — А секрет остался: открыть стол можно лишь с помощью одного из ящиков».За мастером специально прислали с «большой земли» самолет
...Все началось с телефонного звонка. «Меня зовут Раиса Иосифовна Кардович, — представилась женщина. — Я хочу выполнить последнюю волю отца и рассказать про боевую операцию, которой ему довелось руководить, когда он возглавлял партизанское движение на Могилевщине».
Фамилия Кардович мне была знакома: год с лишним назад готовила к печати воспоминания сына Иосифа Митрофановича — Георгия Иосифовича про то, как в доме довоенного зампреда Могилевского облисполкома, а впоследствии генерал–майора останавливался маршал Якубовский. Наверняка у дочери рассказ будет не менее интересным.
«Кажется, в 1943 году отцу поручили организовать вывоз на «большую землю» уникального столика, изготовленного мастером из–под Могилева Яковом Орловым, а также самого мастера», — Раиса Иосифовна явно волновалась, выплескивая нахлынувшие воспоминания.
Последовавший затем рассказ потряс душу. По заданию белорусского правительства в 1940 году мастер–самоучка готовил столик в подарок самому Сталину. Но не успел завершить работу — в Могилев пришли немцы. И, прослышав про уникального самородка, потребовали заменить имя Сталина в дарственной надписи на другое — Гитлер. Краснодеревщик отказался. Тогда на его глазах фашисты начали расстреливать жену и троих маленьких детей. Когда очередь дошла до четвертого, самого младшенького сына, тот заплакал и с мольбой протянул руки к отцу... И отцовское сердце дрогнуло — он обещал немцам, что подумает над их предложением. А сам тихонько связался с партизанами, которые и смогли вывезти его с сыном и столом к себе в отряд. Из леса мастера и его творение специально вызванный самолет и доставил в Москву.
Вот примерно в такой интерпретации прозвучал рассказ, который Раиса Иосифовна резюмировала неожиданным предложением: «Прошу редакцию рассказать про уникального мастера, разыскать столик, а также уцелевшего сына столяра и организовать с ним встречу».
Решиться на такое обещание я с ходу не могла по многим причинам. Во–первых, звучавший прямо как читанные в детстве героические книжки рассказ собеседницы нуждался в проверке достоверности фактов. Во–вторых, поиски людей также требуют времени. Мы отложили разговор до выяснения обстоятельств.
Утром Р.Кардович позвонила сама и слегка смущенно уточнила: «У Орлова, оказывается, уцелела дочь, а не сын. Я разыскала ее домашний телефон в Могилеве — записывайте».
Мне повезло: Лилия Яковлевна Пискунова (так зовут дочь мастера–самоучки) сама подняла трубку и легко согласилась на встречу. Без обиняков уточнила: отцовский стол находится в Могилевском краеведческом музее.
Вместе с фотографом мы спешно выехали в город на Днепре.
Столешница без надписи
— Посвященная Сталину надпись располагалась вот здесь, в центре, — Людмила Кондратьева показала на середину мозаичного стола.
Приглядевшись, можно было заметить: середка с инкрустациями и впрямь выглядит не так, как остальная поверхность.
— Яков Орлов делал стол к 25–летию Октябрьской революции, — продолжила меж тем рассказ Людмила Федоровна. — Начал еще до войны, но не успел. Он жил в деревне Недашево неподалеку от Могилева и славился тем, что изготовлял самобытную продукцию: панно, рамки, шкатулки. Его работы экспонировались на ВСХВ и даже за рубежом. Немцы, узнав про уникальный стол, действительно решили, что неплохо бы отправить его в подарок Гитлеру. Приказали изменить надпись на крышке стола. Переделанное по их требованию посвящение видели многие, но все очевидцы толкуют его по–разному. Одни говорят, что звучало оно так: «Великому Гитлеру от белорусского народа». Другие уверяют, что слово вождь было заменено на фюрер. Некоторые запомнили, что вместо народа фигурировали могилевские крестьяне. К сожалению, подтвердить чем–либо воспоминания не можем — располагаем лишь рисунком одного из очевидцев — С.Леонтьева.
— Но надпись Орлов все–таки переделал, — не верю своим ушам я.
— А куда ж было деваться, в деревне у него на руках было четверо детей — мал мала меньше, — грустно констатирует наш музейный гид.
Преодолев удивление, рассказываю Л.Кондратьевой услышанную от Раисы Кардович историю о мужестве державшегося до последнего мастера.
— Это легенда, — слегка улыбается Людмила Федоровна. — В музее есть воспоминания участников партизанского рейда 1943 года и лично Ивана Парховченко, проводивших операцию по вывозу стола. Группа партизан прибыла ночью в Недашево и вывезла мастера и стол в лес. Жену с детьми оставили в деревне. Почему не забрали семью? Я тоже задавала этот вопрос Лилии Яковлевне. Она ответила в том духе, что такое решение Орлов с женой приняли сами. Мол, брать маленьких детей зимой в дорогу было опасно — вдруг расплачутся, наведут карателей на след беглецов. К тому же рейд был дальний и путь долгий. За семьей решили прибыть позже.
— А что было дальше? — спрашиваю у музейной работницы.
— Немцы узнали про исчезнувший стол и держали семью как заложников. А потом забрали в тюрьму и расстреляли мать и троих детей. Старшую Лилию выкупили по счастливой случайности. Но пусть лучше она вам сама об этом расскажет, — добавляет Л.Кондратьева. — На ее глазах все и происходило.
— Значит, Лиля была старшей дочерью, — вновь приходится удивляться очередной неожиданности.
— Да, Лилия Яковлевна была старшей дочерью в семье, — подтверждает Людмила Федоровна. И продолжает историю со столом: как, по воспоминаниям очевидцев, стоял он своими декоративными ножками в снегу посреди леса в ожидании самолета. Как партизаны штыками уничтожили ненавистную надпись перед отправкой испоганенной чуждым именем реликвии в Москву. Как вернулся после войны знаменитый мастер в Могилев вместе со столом–путешественником и преподавал мастерство в местной школе ФЗО.
— Что в Москве с мастером и его столом происходило, никто из музейщиков не знает? — уточняю у Людмилы Федоровны.
— К сожалению, для нас это неизвестная страница, — грустно констатирует она. — Я знаю лишь то, что после войны Орлов сделал точно такую же копию стола. Я ее видела в Минском музее истории и культуры — по величине стол такой же, как наш, но краски инкрустаций мне показались более блеклыми. Старые наши сотрудники уверяли, что был и третий экземпляр стола — его отправили во Всесоюзный музей этнографии народов СССР, в Ленинград.
— А в Могилеве именно первый, оригинальный столик? Он когда попал в музей?
Людмила Федоровна приносит специальную папку с описями и инвентарными номерами всех экспонатов.
— В 1963 году, незадолго до своей смерти Яков Степанович безвозмездно передал столик в краеведческий музей. Старые сотрудники мне также рассказывали, что многие партизаны были против, чтоб столик демонстрировали посетителям. Некоторое время мы выставляли его в разделе «Этнография и декоративно–прикладное творчество». В военной экспозиции он появился только с 1993 года. У нас есть еще две работы Орлова: журнальный столик и стул.
Кондратьева ведет нас в другой зал. Служители спешно снимают со столика старый патефон и ручной работы накидку, на которой явно видно узорчатое посвящение Сталину.
— Тоже из подарков вождю, хранящихся в музее, — мимоходом поясняет она, пока мы с фотографом рассматриваем второй орловский экспонат. Нет, второй столик явно поскромнее. И секрета у него — как с помощью одного ящика раскрыть все остальные — нет. Равно, как и других роковых тайн тоже.
— После войны Яков Степанович завел вторую семью, — доносится голос Людмилы Федоровны. — Но про это тоже лучше знает Лилия Яковлевна.
Господи, сколько же еще неожиданностей ждет нас в этой «стольной» истории!
Тетрадь в зеленой обложке
Вместе с Людмилой Федоровной поднимаемся наверх, где научные сотрудники музея работают с документами. Кондратьева приносит две папки — с газетными вырезками статей о столе и воспоминаниями партизан. Советует: воспринимайте публикации критически — слишком много в них расхождений.
Статей много — все патриотические и, согласно велению времени написания, очень пафосные. Все верно: если внимательно вникнуть в содержание, обнаруживаются расхождения в описываемых деталях и фактах. По–разному звучат фамилии немецкого коменданта Могилева, не сходятся даты самой операции, приводятся разные мотивы того, почему партизаны оставили на произвол судьбы семью Орлова. В одной из журнальных статей вдруг обнаруживаю даже такое объяснение: мастера потому так спешно партизаны вывезли в тыл, что он был евреем в отличие от белоруски жены. Если учесть, что время действия — 1943 год, когда у немцев было достаточно времени для расправы с живущим под носом евреем, концы с концами опять не сходятся.
Начинаю листать воспоминания тех, кто сам осуществлял операцию, — благо в папке лежат аккуратно набранные на машинке листы за подписью бывшего комиссара партизанской бригады номер 20 имени Гризодубовой И.Парховченко. «Это было в январе 1943 года, — вспоминает ветеран. — Партизанский отряд номер 620 имени Чапаева, который дислоцировался в лесах Кличевского района Могилевской области, направил нас, диверсионную группу в составе 8 человек и меня, как руководителя группы, на диверсионные работы». По пути партизаны получили информацию о столе и о том, что в Недашево приезжала «комиссия на трех машинах из Берлина для осмотра стола во главе с комендантом берлинского дворца». В деревне стоял полицейский гарнизон, насчитывающий примерно 30 человек, и нескольких немцев, потому отряд подъехал к селу осторожно, оставив в кустах на краю леса четыре подводы и подобравшись к хате Орлова лишь в два часа ночи. На вопрос Орлова «кто там?» ответили «гестапо», иначе, мол, хозяин бы не открыл. Но он все равно решил не открывать. «Запоры были крепкие. Пришлось бить окна. Произвев обыск, Орлова нашли на чердаке. ...Погрузив стол на подводы и захватив с собой Орлова, мы направились в обратный путь. По дороге показывали крестьянам «подарок». И все были страшно возмущены поступком человека, который, не спросив разрешения у народа, самолично сделал такую громкую надпись. Гневу народа не было предела. Некоторые порывались побить Орлова. Неописуемый гнев вызвал этот стол и у народных мстителей. Каждый выражал возмущение и ненависть к подхалиму, который для спасения своей жизни пошел на преступление против воли народа. О захвате мозаичного стола с мастером радировали в Штаб партизанского движения, откуда вскоре выслали самолет, и стол с Орловым доставили в Москву».
Столь подробно воспоминания Парховченко я цитирую не случайно. А, по крайней мере, исходя из трех причин. Во–первых, написано очевидцем, а не журналистом. Во–вторых, нам предстоит еще услышать рассказ свидетеля с другой, так сказать, стороны — чудом спасшейся из тюрьмы Лилии Яковлевны. А в–третьих, в них ни разу не упоминается роль в операции тогдашнего уполномоченного ЦК КП(б)Б по Могилевской области Иосифа Кардовича.
А вот зеленая школьная тетрадочка в клетку стоимостью две копейки, в которой в народно–сказительном стиле описал историю со столом бывший офицер связи Западного фронта, уполномоченный Белорусского штаба партизанского движения по Могилевской и Минской областям (сентябрь 1942–го по март 1943 года) Степан Никифорович Леонтьев. Начинается она прямо как сказка: «Жила–была семья. Яков рос–подрастал...» Дотошный связист постарался на славу — даже изобразил в рисунке, как выглядела переделанная в угоду немцам надпись на инкрустированной столешнице.
Похоже, рукотворный стол с двумя сменившими друг друга роковыми именами на крышке поражал воображение всех, кто с ним сталкивался. И все спешили доказать к нему свою причастность.
«В тот вечер мы играли в шашки и не ложились спать»
Лилия Яковлевна, как и пообещала, прибежала прямо после школы за нами в музей. Бывшая учительница математики продолжает работать даже на пенсии — ведет в пригородной сельской школе кружки по рукоделию с соломкой и льном. В скромной квартире оказалось целое царство замечательных по красоте поделок.
— Наверное, от отца талант передался, — говорю ей, чтобы подвести к очень тяжелому разговору. В ответ слышу, что и мама тоже была мастерицей на все руки.
— Помните обоих: и отца, и мать? — спрашиваю у хрупкой женщины с косой в виде короны на затылке.
— Мать до сих пор перед глазами стоит. Высокая, черноволосая, худенькая. Рука правая повреждена — помогала колхозу мять лен и попала рукой в мялку. Где–то была ее фотография на курорте. — Лилия Яковлевна начинает суетливо искать затерявшееся фото.
Я понимаю — ей нужна пауза, чтобы собраться с духом, вспомнить то, что вспоминать совсем не хочется. Недаром же все никак не соберется она выполнить давнюю просьбу Людмилы Кондратьевой из краеведческого музея — написать личные воспоминания о тех страшных днях 1943–го. Такой вот случился в жизни парадокс: все журналисты, приезжавшие писать о мастере и его столе, слушали всех свидетелей, но про чудом спасенную девочку забывали. То ли ненароком, то ли из–за опасения услышать слишком горькую и далеко не бравурную правду. Впрочем, один редактор сделал попытку связаться с ней, но, услышав пару откровенных фраз, тут же отказался от мысли продолжить интервью.
— А глядящая из красивой инкрустированной рамочки женщина — разве не ваша мама? — показываю на расположенный на видном месте портрет.
— Мама. Но рамку делал не отец, а мой дядя — они вместе многие вещи вырезали, — словно упреждая мой следующий вопрос, поясняет Лилия Яковлевна. И тут же выкладывает еще одну важную информацию: никаких реликвий от отца в доме не осталось. Ни одной — нет даже фотографии Якова Орлова.
— Отца я, конечно, помню, — медленно возвращается в прошлое Лилия Яковлевна. — Вернулся он после войны в деревню. Вроде не сразу, но быстро. Помню, как взял меня с собой в Минск. То ли на сессию ему приглашение дали, то ли на съезд какой. Он же с Пономаренко был хорошо знаком — наверное, тот и выписал приглашение. Пономаренко даже заезжал к нам в первые дни войны, оставил чемоданы. А когда после войны за ними вернулся, все в нашем доме было разграблено... Ну вот — приехали мы с отцом в Минск, город страшно разрушен, но уже стояло много ларьков и продавали вишни. Отец мне, как сейчас помню, купил вишен... А потом он завел новую семью, и я с ними фактически не жила. Упрямая я была. Он не пускал меня в школу, говорил: «Не ходи, позже профессором будешь». А я хотела учиться — мне математика и физика легко давались. Могла прийти в любой дом в деревне и там уснуть. На печи ляжешь и заснешь. Наутро матери детям еду готовят, а я встану и иду за 12 километров в десятилетку. В нашей деревне только начальная школа была.
Ах какие горькие я бужу воспоминания — но мне надо добраться до еще более горьких и страшных!
— А в тот зимний вечер сорок третьего что делали?
— Сидели и в шашки играли. Поздно, почти 12 часов. Спать хотелось, а отец все просил: «Давайте еще посидим».
— Ждал партизан, — подсказывает внимательно слушающий монолог супруги хозяин квартиры Михаил Илларионович. По глазам его видно: будь его воля — не разрешил бы бередить душу жены тяжелыми воспоминаниями. «Ну хоть в этом повезло Лилии Яковлевне — обрела семейное счастье», — мимоходом думаю я и согласно киваю головой: «Наверняка ждал мастер поздних гостей».
— У отца ж для работы машина до войны была — полуторка, — оживляясь, продолжает Лилия Яковлевна. — И много всякого инструмента. И клееварка — он специальный клей в ней варил. И нас, детей, заставлял помогать. На каждой же вещи — политура. Попробуй хорошо отполировать — сколько мы с пемзой дерева потерли!.. Так что стол тот он берег, упаковал, одеялами укрутил и ждал. И вот в окошко тихонько постучали. Он тут же побежал, открыл. И буквально за минуты они погрузили этот стол на санки. А семье некуда, нет места. Помню, как сейчас, я с печи услышала: «Мы за семьей приедем через несколько дней». А наутро уже немцы спохватились. Мать с ходу забрали в волость — три дня она там сидела. Нас, детей, пока не трогали. В доме засаду посадили и вокруг дома. Дядя мой, он связным партизанским был, по фамилии Шубодеров, потом рассказывал, что пробовали подъехать несколько раз, да не могли. Дня три или четыре мы прожили с засадой в хате. Зима, февраль, кажется, я писала углем на стенке дату — 3 февраля. А потом нас всех забрали в тюрьму в Могилев. Мне кто–то рассказывал, что мать настолько была расстроена при аресте и боялась, что будут мучить, что проглотила иголку с хлебом. Но иголка ничего не сделала — она осталась жива. Тетя Антонина, мамина сестра, приносила нам передачу. Ей и отдал меня полицейский. Что она ему дала, я не знаю. Она и увела меня к родне. Помню, как потом меня искали полицаи. Я на печь залезла и старым одеялом накрылась. Можете представить, какая я страшная была после тюрьмы, если те вошли в дом, все перерыли, за печью и под печью посмотрели, а меня под одеялом не заметили. Значит, одни кости там были. Тетя Антонина потом еще раз ходила в тюрьму, чтоб кого вывести, но уже никого не было...
— Помните примерно, когда вас тетя спасла?
— Весной сорок третьего. Наверное, в мае — помню, что уже трава была. — Женщина вновь затихает, а потом с горечью произносит: — Так и не знаю, какую они смерть приняли. С какими муками нечеловеческими...
Гораздо позже, когда острая боль от потерь слегка приутихнет, она попробует найти следы своей погибшей семьи. Может, даже не столько она сама, сколько заботливый супруг, добравшийся в поисках до многих архивов страны. Но никаких документов о том, где и когда казнены мать и трое ее братьев и сестер, нигде не обнаружится. Равно, как и документов о ее пребывании в тюрьме.
Так что формально она и не сирота. И не узница фашистских лагерей. Хотя практически все односельчане, пока были живы, знали о страшной трагедии семьи Якова Степановича.
«А можно как–нибудь поставить этот вопрос — о признании узницей?» — робко спрашивают они с мужем. — Раз уж вы приехали и разворошили прошлое...» Я киваю головой: будем пробовать.
(Окончание в следующем номере.)
