Книга, где деньги лежат
Обидно, что сегодня у нас нет своих монет.
Есть только бумажные деньги.
Когда мне было лет девять–десять, начали появляться юбилейные монеты. В моем дворе и классе все бросились их собирать. Родители, а если точно, то именно отец, и отдавал мне мелочь, а бывало, что и рубли. У меня имелась металлическая коробочка из–под халвы, там я и держал свою коллекцию. Сегодня нет у детей такого восхищения и восторга, когда им в руки попадают монетки. Дети не шибко и радуются. Я же каждую свою монетку знал. Десять копеек с «ракетой и солнцем», пятнадцать с памятником «Мосфильма», двадцать с крейсером «Аврора», пятьдесят и рубль с профилем Ленина.
Мы собирали коллекцию вместе с отцом. Воскресными вечерами я снимал с этажерки кубышку и мы раскладывали блестящие и не очень кружочки на круглом столе, перебирали. Когда монетка попадалась грязная, отец тер ее, осматривал через мое увеличительное стекло, нес на кухню и начищал пищевой содой. Монетка начинала сверкать и выглядела радостной и праздничной. Со временем тех монет собралось на четырнадцать рублей. До пятнадцати не хватало тридцати копеек. Совсем чуть не хватало. Я проверял, когда отец возвращался с работы, не появилось ли у него несколько юбилейных монеток в карманах. Моя жестяная кубышка долго не пополнялась.
Все мои юбилейные монеты, собранные почти за год, отец пропил за вечер. Я смотрел на него пьяного и готов был от нестерпимой обиды умереть. А он сидел на диване в пальто, посматривал на меня и говорил: «Я все знаю, все понимаю, но жизнь такая вот...»
Больше я монеты не собирал, хотя и попадались юбилейные.
* * *
Когда у меня не было своего постоянного жилья, то большую часть купленных в Минске книг я свозил к родителям и оставлял там. За семь лет жизни по общежитиям и частным квартирам книг собралось изрядно. Мне отдали сначала половину, а потом и весь застекленный шкаф. Посуду мама убрала в сервант, а я все полки запаковал книжками. Нижние полки — в два ряда. Отец многие из моих книжек перечитал, а так как часть из них — альбомы по искусству, то он их пересмотрел. Случалось, что и при мне он брал какой–нибудь альбом и просил пояснить, что такого интересного в картинах художника, что я на эту книжку не пожалел целых двенадцать рублей... Я объяснял, а он слушал.
Отец любил рассматривать тяжелые фолианты. Аккуратно перелистывал страницы, переворачивал папиросную бумагу, читал, когда попадались тексты, написанные по–русски или по–польски. Больше других нравились художники Возрождения... Это и понятно.
Очень подолгу он пересматривал картины и рисунки Питера Брейгеля–старшего. Весомая книга в холщовой обложке под зеленым супером. Так подолгу просиживал у окна, что мне делалось неловко. Положит альбом на колени и смотрит. Даже когда у меня появилась первое настоящее жилье в Минске, то из родительской квартиры я забрал совсем мало своих книжек и альбомов. Брейгеля оставил.
И мама говорила, что зеленую книгу он берет из шкафа чаще, чем другие. Однажды у меня появилась оказия с машиной. Приезжал в Гомель на съемки документального фильма. Заехал к родителям. Запаковал два картонных ящика с книгами, чуть с оператором стащили с пятого этажа, и увез в Минск.
Может, через год или через два понадобился мне альбом Брейгеля. Снял книгу с полки и начал листать. Дату перепроверял. Листаю быстренько, и там, где знаменитая картина «Охотники на снегу», нахожу пятьдесят рублей.
Тех — советских. Весомых, за них можно было десять таких альбомов купить. Я догадался, чьи это деньги. Позвонил и рассказал. Отец признался, что прятал деньги в какой–то большой книжке с картинами, но в какой, так и не смог припомнить.
