Зимой я любил делать уроки, сидя на печке. Перед собой я ставил табуретку, керосиновую лампу, покрытую абажуром из газеты, чернильницу–непроливашку, раскрывал учебник и начинал писать. В доме было тихо и тепло, сестры уже спали, а мать заканчивала возиться по хозяйству. В такие минуты мне было особенно хорошо, уроки давались легко, и я часто засиживался допоздна.
— Хватит палить керосин, ученый, — незлобно ворчала мать и подавала мне кружку чая.
Она знала, что молоко я не любил, хотя наша корова Зорька давала его много, — я любил чай. Заварка была в твердых липких брикетах и называлась «Фруктовая смесь», от которой в кружке оставались раздробленные острые косточки вишни и сливы. Настоящий чай бывал редко.
Привычка делать уроки на печке оставалась у меня довольно долго, пока по всей Чернявке не стали ставить столбы и натягивать провода для радио и электричества. Руководил этими работами наш электромонтер Виктор Мурашко. Когда все было закончено и мужики сняли со своих кирзачей железные когти, на которых они лазили по столбам, Мурашко заводил движок электростанции и давал свет. В домах загорались яркие лампочки, но ровно в полночь Мурашко трижды моргал светом и глушил движок.
Все наши шоферы, механики, электромонтеры спокойно работали, пока из управления леспромхоза не пришло распоряжение — всех на переаттестацию с обязательным прохождением медицинской комиссии.
Несколько озадаченный Виктор Мурашко поехал в город. Дело в том, что у него не было одного глаза, а вместо него левый был стеклянный, но почти как живой.
Окулист посадил Виктора на стул, дал в руки фанерку.
— Закройте левый глаз и называйте буквы, которые я вам буду показывать, — сказал окулист и отошел к таблице.
— Бэ, мэ, ша, — уверенно называл буквы Мурашко.
— Теперь закройте правый глаз, — сказал врач.
Вместо того чтобы закрыть правый глаз, Виктор переложил фанерку в другую руку, снова закрыл левый глаз.
— Ша, мэ, бэ, — уверенно прочитал Мурашко.
Медкомиссию Виктор Мурашко прошел успешно. Мужики долго смаковали этот случай, хвалили Виктора за находчивость.
С появлением электричества в нашем клубе установили большой радиоприемник, а на столбе в гараже повесили новенький динамик–колокольчик. Весь день над Чернявкой звучали последние известия, залихватски пела частушки Мария Мордасова и разносился сильный голос Лидии Руслановой.
Под музыку из колокольчика лето пролетело быстро. Пришла осень. Все выкопали картошку, наступала пора бить кабанов. Кроме того что Виктор Мурашко давал нам свет, он еще славился как лучший в деревне мастер по разделке. Накануне Виктора позвал леспромхозовский бухгалтер Шкловчик — проделать эту деликатную операцию. Мурашко легко справился с кабанчиком, после чего отметили свеженину так, что у него назавтра болела голова. Он ходил к гаражному колодцу, пил воду, умывался над корытом, из которого поили леспромхозовских коней. Ничего не помогало. В рупоре кто–то играл на скрипке красивую, но грустную мелодию.
— Да выпей ты сто граммов, чего мучиться, — советовал гаражный сторож.
— Не, не могу. Мне на столб лезть, провод возле конторы оборвало, а там начальство, — неохотно отказывался Мурашко.
Сторож внимательно посмотрел в лицо Виктора, отвернулся, снова посмотрел.
— Витя, а где твой глаз? — спросил он.
Действительно, стеклянного глаза у Мурашко на месте не было. Виктор потрогал рукой пустую глазницу. Глаза не было. Они обшарили все углы, заглянули даже за печку. В сторожке глаза не было. В рупоре продолжала пилить скрипка.
— Может, я его потерял, когда колол кабана? — вслух размышлял Виктор.
— Не, ты пришел с обоими, я хорошо помню. Когда ты меня будил, я совсем близко видел оба глаза, — уверенно сказал сторож и вдруг громко рассмеялся.
— Чего ты ржешь, старый хрен, он же денег стоит! — рассердился Виктор.
— Ты его в колодце утопил, когда бегал воду пить, — продолжал смеяться сторож.
— Я пил и умывался над корытом, какой колодец! — раздражался Мурашко.
— Вот и ищи его в корыте, хорошо, что коней еще не поили. Пошли! — уже без смеха сказал сторож, и они направились к колодцу.
«Валенки, да валенки, ой да не подшиты, стареньки!» — настаивала Русланова, не только из колокольчика в гараже, но и у нас в доме из черной тарелки на стене.
«Конюх дед Половник, выведи жеребца Тюленя на прогулку и оседлай. Товарищ Блюмкин поедет на делянку», — заговорило радио голосом нашего радиста, дядьки Володи, и снова запела Русланова.
Пропустить такое было невозможно. Я бросился к гаражу.
Черный, весь лоснящийся, с длинным, как помело, хвостом и густой гривой, с налитыми кровью глазами Тюлень галопом проносился вдоль забора. Сквозь щель я смотрел на жеребца, а он гарцевал под задорную песню Руслановой, выбрасывая из–под копыт комья земли. Было страшно и щекотало в животе от этого зрелища.
И как этот щупленький, рыжий, небольшого росточка Блюмкин, наш начальник лесоучастка, садился на этого зверя и скакал по делянкам?!
«Говорит Москва! — раздался из рупора голос Левитана. — Работают все радиостанции Советского Союза. Сегодня, 4 октября 1957 года, на околоземную орбиту выведен первый в мире искусственный спутник земли!..»
Виктор Мурашко нашел свой глаз, а в полночь, прежде чем вырубить движок, три раза моргнул светом.
