Весной, в апреле, гуляли с дочкой по городу. На мосту через Свислочь возле Троицкого предместья нас остановила пожилая женщина в темно–зеленом пальто и сером пуховом платке. Она посмотрела на меня, потом на дочку и попросила показать, где перейти улицу. Я взялся объяснять. Дочка подсказывала. Дул холодный мокрый ветер. Зонтик в моих руках трещал, вот–вот сложится в обратную сторону.
Старушка дослушала объяснения и, не глядя в сторону пешеходного перехода, принялась рассказывать, что оказалась в Минске по важному делу, приезжала за справкой в больницу, но справку получить не смогла. Что ей сегодня надо вернуться в Негорелое, там ее ждут внуки, дети ее умершего в больнице единственного сына. Как–то вопрос о том, как перебраться на противоположную сторону улицы, забылся. Старушка загибала пальцы, называя имена своих малолетних внуков. На одной руке пальцев не хватило.
И потом, загнув указательный палец, она попросила денег на билет до Негорелого и, если можно, на два батона для внуков. Дочка сжала мой локоть, зонтик трещал. Два батона для внуков меня добили. Да еще мокрый ветер. Дочка могла простудиться. Я быстро достал деньги, сколько было в кармане куртки, сунул в мокрую морщинистую руку. Старушка поблагодарила, пообещала даже помолиться за нас.
Мы заспешили, прикрываясь зонтиком. Дочка вспомнила, что и у нее есть две тысячи, от школьных обедов остались. Остановились. Оглянулись. Старушка в зеленом пальто стояла на мосту и пересчитывала деньги. Мы не вернулись. Пошли домой.
Через пару недель я встретил ту же старушку в зеленом осеннем пальто и сером пуховом платке, но не на мосту, а у магазина «На Немиге». Она начала спрашивать, как перейти на противоположную сторону улицы, рассказывать про сына и справку, про Негорелое и многочисленных внуков. Я сказал, что уже знаю, слышал, давал ей деньги... Она понимающе закивала и пошла прочь. Как ни в чем не бывало. Мне стало немного не по себе. Неприятно чувствовать себя дураком, как–то противно от собственной доверчивости...
В интернете, когда просматриваешь ленту сообщений и писем, время от времени на глаза попадаются просьбы о помощи. Там, как правило, все серьезнее. Фотография ребенка и история. Труднопроизносимый незапоминающийся диагноз. Спасти ребенка от неминуемой смерти может срочная операция в зарубежной клинике. Уже есть договоренность, и врачи готовы в любой момент взяться за дело, но для перелета, обследования и самой операции нужна валюта. Много валюты. Далее, как правило, помещаются номера банковских счетов, на которые можно перечислить доллары, евро, рубли... Кто сколько может для спасения ребенка на фотографии...
Раньше вникал в подробности. Читал трогательную и одновременно зубодробительную историю о наших врачах, проглядевших смертельный недуг на ранних стадиях, а теперь разводящих руками. О родителях, продавших все, что можно, и даже квартиру, о друзьях и родственниках, отдавших на дело спасения последнее...
Теперь стараюсь не вникать. Смотрю другие сообщения. Читаю о котиках и собачках, о золотых листьях, яблоках... Читаю, читаю, а на душе неспокойно, кошки скребут. Сам себе каким–то неполноценным кажусь, трусоватым, страуса напоминаю.
Процентов на сто уверен, что меня «развести» на деньги пытаются. С каждого доверчивого по доллару, по 5 — 10 и кому–то... Как в той пословице: «С миру по нитке — голому рубашка». Понимаю, что не голому будет та рубашка, а человеку умному, предприимчивому, жестокому и циничному.
Помните знаменитую народную сказку, которую Лев Толстой переписал? Про мальчика–пастушка, кричавшего, что на стадо напали волки. Взрослые прибегали на его крик о помощи, а волков не было. Раз прибежали, два, а на третий подумали, что пастушок опять обманывает, и не побежали...
Когда просьбы о помощи читаю, то иногда ту сказку вспоминаю, а иногда старушку в зеленом пальто вижу. И думаю: «А что, если она правду говорила про сына, внуков, батоны?»
А что, если кому–то и в самом деле денег на сложную операцию не хватает?
Что делать?
