В то утро я проснулся от кошмарного сна. Будто я в деревне в холодной, темной бане тру отцу спину, совершая какой–то неприятный ритуал. Я окончательно проснулся, когда услышал за окном цоканье одиноких каблуков по брусчатке узкой улочки. «Я в Венеции, далеко от дома — и такой сон. Это от усталости и нервного напряжения», — подумал я.
Все началось в Будапеште. С оператором Мечинским, или просто Сан Санычем, мы ехали в Венецию на съемки фильма о нашем знаменитом просветителе Франциске Скорине. В целях экономии в эту поездку нас отправили двоих. В Будапеште нужно было пересесть на поезд, который шел в Венецию с другого вокзала. На метро или на такси ехать мы не могли. Аппаратуры у нас было столько, что и втроем не унесешь, к тому же нам выдали только итальянские лиры. Я вышел на привокзальную площадь покурить, обдумать сложившуюся ситуацию. Вдруг вижу: прогуливается наш военный патруль — капитан и два солдатика. Это было в январе 1990 года. Советский Союз еще не успели развалить, и наши войска стояли в странах Варшавского Договора. Я бегом к ним, объяснил наше положение. Капитан выслушал меня и сказал, что у них есть грузовик ГАЗ–66, но ехать по центру города нельзя. Он послал солдатика за грузовиком. Мы ехали в кузове грузовика по Будапешту к нашему поезду окольными путями, и хотелось кричать: «Слава Советской Армии!»
Была еще одна пересадка в Загребе. Тут мы оценили, что значат багажные тележки, свободно стоящие на вокзале. С их помощью мы легко перебрались к нашему поезду. Только на вторые сутки мы подъехали на перекладных к Венеции. Пассажиры потянулись к выходу. Это была станция Венеция Местре, как у нас Минск–Восточный, а конечная — Венеция Санта–Лючия. Мы поехали до конечной. Вдоль железной дороги появились вода, дома стоящие в воде. Поезд подошел к вокзалу. Мы вышли на платформу, загрузили аппаратуру на тележку. Нас никто не встречал. В Москве была договоренность, что наш куратор и переводчик Анна Михайловна должна нас встретить на вокзале в Венеции. Уже все пассажиры вышли из вагонов. Перрон опустел. Мы пошли в здание вокзала. Вокзал жил своей жизнью и никакой Анны Михайловны нет. Прошло полчаса, час. Нас никто не ищет, хотя мы стоим посреди вокзала, как три тополя на Плющихе. Спокойный Сан Саныч сказал: «Может, женщина проспала или попала в пробку. Не суетись». Вспомнив весь словарный запас немецкого языка, я подошел к справочному окошку, попытался выяснить, не ищут ли нас. Девушка приветливо смотрела на меня и отрицательно качала головой. Мы приехали утром, а время уже клонилось к вечеру. Нервы начинали сдавать. Сан Саныч, который целый день просидел у нашей тележки, сказал:
— Пойду прогуляюсь. Дай мне какую–нибудь бумажку, — попросил он, имея в виду итальянские лиры.
Воспитанный на крымских винах, Сан Саныч (он был родом из Симферополя) вернулся минут через десять с бутылкой джина. Мы выпили этот джин, как воду. Ни в одном глазу. К нам подошел итальянец.
— Сеньор, уно сигарета? — попросил он.
Повеяло чем–то родным и близким. Я дал итальянскому бомжу сигарету и пошел искать гостиницу. На зданиях светились вывески: hotel, hotel... Я заглянул в один из них. В вестибюле — ковры, мягкая мебель. Я пошел дальше — та же картина. Чтобы не уходить далеко от вокзала, я зашел в ближайшую гостиницу. Вспоминая немецкие слова, я объяснил, что мне нужен номер на два человека: и сколько это будет стоить? Портье кивал, что номера есть, а цены вот на листочке под стеклом. Я заглянул в листок. Цена мне показалась подходящей, и я пошел за Сан Санычем и аппаратурой.
Наконец мы поселились в двухместном номере. Прежде чем лечь спать, определились, что остаемся в этой гостинице и завтра идем на съемку.
Утром в номере раздался телефонный звонок. Со смешанным чувством я спустился в вестибюль. Там стоял молодой парень. «Беларусьфильм?» — спросил он. У меня отлегло от сердца. Мы обнялись с Гвидо (так звали парня), как родные братья. Анна Михайловна поручила Гвидо встретить нас, и он нас встречал на станции Венеция Местре, а мы поехали до конечной — Венеция Санта–Лючия.
Я не буду описывать романтическую красоту Венеции. Даже в январе, в мертвый сезон, Венеция волнует. Мы с Гвидо отправились на съемки. Обычно я ношу штатив сам, ставлю его на нужную точку. Я спросил у Гвидо: «Скажи, Гвидо, а Феллини носит штатив?» «Си, си!» — мол, носит, со смехом ответил Гвидо. Мы понимали друг друга.
Было раннее утро. Кругом — ни души. На канале — полный штиль и стоят в ряд гондолы, как на фотографии. Чтобы оживить кадр, я подошел к гондоле и толкнул ногой, чтобы она покачалась на воде. Вдруг как из–под земли возникли несколько гондольеров и подняли гвалт чуть не до драки. Гвидо включился в перепалку, уладил конфликт. Он нанял самого крикливого гондольера, и мы поплыли через Гранд–канал на площадь Cвятого Марка к Дворцу дожей. Здесь к нам присоединилась Анна Михайловна. Мы вздохнули еще свободнее. В Венеции можно снимать все подряд: дворцы, храмы, узкие улочки, каналы, мостики, гондольеров — все переносило нас в то время, когда Франциск Скорина почти 500 лет назад посетил этот город.
В Падуе в университете Франциск Скорина в 1512 году экстерном сдал экзамен на доктора медицины. Средневековая атмосфера университета: сводчатые арки, внутренний дворик с колоннами, аудитория амфитеатром, «Зал сорока» с портретами знаменитых выпускников. Среди них — портрет Франциска Скорины. Чтобы лучше снять портрет нашего земляка, мы поставили осветительный прибор на старый, покосившийся стол топорной работы. Оказалось, что это кафедра средневековых преподавателей. Этому столу 700 лет!
В капелле дель Арена в виде исключения нам позволили снять уникальные фрески Джотто начала ХIV века.
С богатейшим материалом средневековой Италии мы вернулись в Минск. Под впечатлением от Венеции и Падуи я забыл о том дурном сне в холодной бане с отцом. Я — несуеверный, но ровно через две недели после того сна мне позвонили из деревни — умер отец.
Вероятно, есть какая–то связь с тем миром, из которого ты вышел, и навеки связывает тебя с ним невидимыми узами.
Советская Белоруссия №86 (24469). Суббота, 10 мая 2014 года.
