Ваню хорошо знала не только наша улица, но и весь город. Да и не знать его было невозможно. Длинный, нескладный, с засунутым за пояс пустым рукавом (каким образом он умудрился потерять свою правую руку, неизвестно), с самого раннего утра околачивался он на рынке, где у него было постоянное место, предлагая людям свой специфический товар — небольшие картинки со всевозможными сюжетами, написанные акварельными красками.
Здесь были и сельские пейзажи, и различные натюрморты, и портреты с томными красавицами, возлежащими на персидских коврах в соблазнительных позах. В общем, товар был на все вкусы. Цена каждой картинки независимо от ее содержания была одинакова и равнялась примерно стоимости бутылки водки.
Громкий хриплый голос Вани Гоги легко перекрывал шум толпы, зазывая покупателей. Надо отметить, что товар этот имел успех у определенной части рыночной публики и расходился довольно быстро.
До одиннадцати часов Ваня Гога успевал сбыть его большую часть, собирал остатки в старый дерматиновый чемодан и покидал рынок с чувством исполненного долга. Уже через полчаса он восседал за продуктовым магазином номер семь, в глубине небольшого дворика, где обычно хранилась порожняя тара, за импровизированным столиком, сооруженным из той же тары и застеленным старыми газетами, во главе компании приятелей. На столике стояли бутылки с водкой в окружении нехитрой закуси.
Текла между стопками неторопливая и обстоятельная мужская беседа за жизнь и за политику. Мужики вдумчиво между опрокинутыми стопками перемывали косточки иностранным президентам и членам родного правительства, решали, что они предприняли бы в том или ином случае, будь на их месте, матюкали заграницу, олигархов и, как ни удивительно, говорили за искусство. Ваню Гогу все уважали и за искусство говорили только лишь потому, что этого хотел он.
А уважали его за то, что пил он всегда за свои, за кровные и других угощал щедро, не скупясь. За то, что употреблял исключительно сорокаградусную и до «бормотухи» никогда не опускался. И кличка Ваня Гога родилась именно здесь, за этим самым импровизированным столиком, в дворике за седьмым продуктовым магазином. Кто и когда ее выдумал и после какой по счету выпитой бутылки, уже никто не помнил. Может, он сам ее и выдумал, но причина для этого у него была самая что ни на есть прямая.
Ваня Гога часто, добро выпив, рассказывал мужикам одну и ту же историю про то, как жил когда-то в стародавние времена далеко за границей некто великий по имени Ван Гог. И что жизнь его как две капли воды была похожа на его, Ванину, жизнь. Только у того Гоги не было уха, а у Вани нет правой руки. А в остальном все совершенно одинаково. Тот тоже рисовал картины, также пил с горя, потому что не признавали его, также жестоко и не раз был обманут бабами, и только после смерти наконец все его поняли, оценили и признали гением человечества. И картины его сейчас идут нарасхват по всему свету и стоят миллионы долларов.
Мужики эту историю уже знали наизусть, но все равно каждый раз молча и внимательно выслушивали ее до конца, уважительно кивая головами и не забывая время от времени тяпнуть в память о страдальце дармовой водки. Они уже знали: раз Ваня начал рассказывать о Ван Гоге, значит, посиделки подходят к концу.
Пили обычно много. Но удивительно, что под конец застолья Ваня всегда начинал вдруг трезветь, наливался хмурой решительностью, молча поднимался и, выписывая ногами восьмерки, отправлялся домой, в частный сектор, творить для истории. Он действительно по вечерам что-то делал возле огромного фанерного щита в единственной пустой комнате своего покосившегося домишки. Но чем он там занимался, что творил на этом фанерном листе, никто никогда не видел. Если и выпадало кому-нибудь случайно забрести к Ване в гости, этот щит моментально завешивался им большим куском мешковины.
История эта со щитом тянулась долго, лет пять, а может, и больше. И не протекай рядом с Ваниным домом неширокий ручей, по которому бежала зловонная жидкость с близлежащего кожзавода, тайна этого щита могла бы быть не раскрыта еще много лет.
Ходили слухи, что, действительно, когда-то учился Ваня Гога на художника и даже числился в талантах. И все. На этом все слухи обрывались. Словно и не жил он в этом доме, на этой улице и в этом городе всю свою жизнь. Как Ваня стал тем, кем был сейчас, каким образом потерял руку, был ли когда-нибудь женат, есть ли у него дети, никто не знал. При всей своей простоте и общительности оставался Ваня Гога для окружающих весьма загадочной личностью.
Если уж по правде, то любопытных соседок-кумушек интересовали не столько белые пятна в Ваниной биографии, сколько его ежедневные доходы от продажи картинок и на что Ваня их тратит. Им не давало спокойно жить осознание того, сколько бутылок водки каждый день выпивалось им вместе с приятелями во дворике за магазином номер семь! А Гога зарабатывал действительно много. И среди соседок было немало желающих как-то прибрать к рукам Ваню и сделать из него образцово-показательного семьянина. И попытки предпринимались, но безуспешно. На женский род Ваня Гога не реагировал совершенно.
Работал он обычно по понедельникам, когда городской рынок был закрыт. И во время работы не пил. Точнее, выпивал лишь одну бутылку водки, растягивая ее на целый рабочий день. В народе понедельник не любят, называют тяжелым. А для приятелей Гоги этот день был вообще черным. Они хмуро сидели на излюбленном месте за магазином, молча плевали на высохшую землю и крутили в прокуренных пальцах самое дешевое курево. А Ваня творил! Как он говорил сам, на потребу рынка. Творил быстро и много, чтобы товара хватило на всю неделю. Поскольку клиентуру свою Ваня изучил хорошо, то и лишнего ничего не рисовал. Набор сюжетов для картинок был у него всегда один и тот же. Единственная рука автоматически выводила пейзажики с рекой и одиноким рыбаком на пологом берегу, лесные полянки и опушки, веселых зайчиков под кустиком и прочее — то, что, по его мнению, может нравиться человеку простому и без запросов.
Так вот и творил Ваня Гога: день на потребу рынка, а в остальные дни по вечерам, после посиделок с мужиками за седьмым магазином, для собственной мировой славы. А между ним и этой мировой славой как раз и протекал тот самый злополучный и зловонный ручей с кожзавода, потому что именно через него, по узкому мосточку без перил, приходилось переходить каждый вечер Гоге, чтобы попасть к себе с посиделок домой. И именно этот-то ручей и не дал Ване в один из воскресных вечеров доказать человечеству, что он тоже чего-то стоит и что не зря он сравнивает себя с тем историческим мужиком по имени Ван Гог, которого все признали после смерти гением.
Возвращался Ваня Гога домой, стал переходить через мосток, потерял равновесие и свалился в ручей. Ничего бы не случилось, глубины-то в том ручье чуть больше, чем по колено, но держал Ваня в единственной своей руке ту самую бутылку водки, которую он всегда приберегал для себя на рабочий понедельник. И не смог он психологически выпустить ее в зловонную жидкость, чтобы опереться и встать на ноги. Так и держал ее над собой, пока не захлебнулся. Помочь ему не успели. А бутылку эту злосчастную немного погодя распили мужики за упокой его души.
Ваню отнесли в дом, вызвали милицию, на этом все и закончилось. Похоронили его за государственный счет, наследников у Вани не нашлось. Да и наследства-то никакого не осталось. Разве что тот самый фанерный лист, на котором он творил для мировой истории. Когда стянули с листа мешковину, то увидели, что он совершенно чистый.
Скоро про Ваню Гогу все забыли. Кроме тех мужиков-приятелей, с которыми он проводил время во дворике за седьмым продуктовым магазином. Те долго еще вспоминали с грустью о его доброй душе, о дармовой выпивке и при случае пропускали стаканчик в его память. И хоть по-прежнему любили поговорить за политику, поматерить заграницу и олигархов, но искусство уже больше никогда не вспоминали.
