Часть I. Бытовая
Опишу то, что в Старых Дорогах (дом № 31 по улице Кирова) увидел своими глазами. Просевший по окна домик, крохотная кухонька с печью, спаленка, «зал», где мебель стоит на кирпичах... На полу — два гнилостных грибка размером с большую сковороду. Вырастают эти зловещие твари за неделю–две. Выскребут, тут же появляются новые. В комнатах зияют провалы. Не дерево — труха! Сырость, как на болоте, только зашел — и сразу хочется назад, на улицу.
Софья Моисеевна Стерина, до войны и после войны работавшая воспитателем в детсаду, и ее давно умерший муж, фронтовик–инвалид Владимир Исаевич, вселились сюда в 1946–м. А построен дом, судя по паспорту, в 1918–м. 90 лет этому «дому»... Фундамента нет: половые доски лежат на сырой земле. Правда, до конца 90–х жилище кое–как держалось. Но когда дорогу напротив дома «подняли» повыше, то в дом и снизу, и сверху устремилась вода. После каждого дождя — потоп, каждой весной и осенью — наводнение. Вода в этом доме–яме стоит постоянно в кухне и «зале»: в особо «заливных» случаях даже приезжала из местной части по тревоге пожарная машина.
Вам от всего этого не страшно? Меня, когда вошел в дом, охватил ужас — неосторожно ступил на пол в «зале», доска с глухим стоном провалилась и я чуть не сломал ногу.
Как в этой гнили вообще можно жить?
Софья Моисеевна и ее дочь Инна так живут 12 лет.
Долгих двенадцать лет.
Инна уже пенсионерка, после нескольких операций не опора престарелой маме. Когда мама падает (а такое частенько бывает), Инна идет на улицу за помощью. Благо всегда кто–то есть. Дом стоит в центре Старых Дорог, в паре сотен метров, между прочим, от райисполкома. Хотя почему «между прочим»? В том–то и дело, что исполкомовские начальники, депутаты райсовета и прочий ответственный народ ежедневно ходят и ездят мимо дома Стериных.
Дом № 31 никому из начальства не портит ни настроения, ни общей картины.
Хотя не раз, не два мать и дочь устно и письменно просили чиновников о милосердии. Хотя бы одну комнатку «соцжилья» на двоих, но только подальше от гиблого места.
Неужели это такая большая, а главное, такая невыполнимая, чуть ли бесстыдная просьба зарвавшихся Стериных?
Тем более что не в собственность комнатку они просят, а чтобы хоть чуть–чуть пожить по–человечески, а не так, как сейчас. Чтобы не проваливаться сквозь доски, не дышать сыростью, не дрожать, что в любую минуту на голову рухнет стена или потолок. Робко объясняли начальству, что не под силу им, например, сгребать снег с крыши. Воду из колонки они еще в состоянии носить, а уж лезть на крышу ну никак не могут... Да и дров для печки нарубить–наколоть тоже им не по рукам.
Поэтому комнатку бы в порядке, так сказать, милосердия и сочувствия.
Но нет ни того ни другого.
...Так и живут мать и дочь. Соскребут кухонным ножом с пола очередной «гриб», прикроют его половиком, затем снимут, высушат через пару дней насквозь промокший половик, заменят другим, горько поплачут, потом успокоят друг друга и продолжат жить–поживать. Даже удивительно: в такой сырости и здоровяка за месяц–другой свалит ревматизм. А они живут. Даже общественно–полезное занятие стараются найти. Инна, ей 60 лет, хотя ей после операции проблема согнуться–разогнуться, почти каждый день ходит на старое, полузаброшенное кладбище, ухаживает за чьими–то могилками, подбирает листья, разгребает траву...
Вот так живут и плачут. Плачут и живут. Я был потрясен:
— А почему в исполком не жалуетесь?
— Что вы, — испуганно, как–то по–птичьи, вскрикивает Софья Моисеевна, — мы никогда не жалуемся. Вот еще... Правда, просили, это да...
Дочь тихо добавляет: «Просили, конечно. Но навстречу пока не идут, хотя мы очень надеемся. Я все время маму успокаиваю, ей же нельзя волноваться».
Но есть ли вообще в Старых Дорогах социальное жилье? Есть. И, знаете, даже очередь на него невелика. Но мать и дочь на очередь не ставят. Потому что есть, оказывается, «инструкция», и она гласит, что «деревянный дом может быть признан непригодным для проживания, если его физический износ превышает 65 процентов».
Вот в этот бюрократический параграф, как в непробиваемый бетон, все и уперлось.
Однажды в дом–яму прибыла авторитетная комиссия. Высоко поднимая ноги и брезгливо поглядывая на гнилой пол, группа важных мужчин и женщин долго расхаживала вокруг да около. Здоровые, розовощекие, жизнерадостные. По–чиновничьи корректные и немногословные. Ушли с достоинством, потом вынесли официальный вердикт: «Износ дома составляет 61 процент». Мол, не дотянул домик до заветной цифры. Так что живите, дорогие женщины, в своей яме и дальше! Всего вам хорошего!
Через пару лет заявилась на Кирова, 31 еще одна не менее представительная из Слуцка и Старых Дорог комиссия. Тоже долго расхаживала, соображала и, в конце концов, подняла «процент износа». Аж до 65 процентов. Тоже убедительная цифра, из нее получается: жаль, но опять недотянул дом, надо еще постараться.
Дело в том, что для положительного решения вопроса нужно, чтобы износ был «свыше 65%», а у Стериных... «всего 65».
Узнав об этих кошмарных «комиссиях», я задал себе наивный вопрос: а как вообще можно на глазок определить, чем 65% отличается, скажем, от 67%? Какой тут применялся микроскоп? Это же не «Столичная», с которой всем и каждому ясно: написано на этикетке 40о — и конец дискуссиям. Все ясно. А тут «дом», на который и без всякого микроскопа смотреть страшно: все сырое, ветхое и на ладан дышит. Какие уж тут «проценты», когда люто свирепствует грибок и под ногами ломается пол?
Зато какой простор для административных фантазий!
Такая «искренняя забота о людях» позволяет опытным бюрократам до бесконечности играть в проценты. А поскольку просительнице уже 95 лет, то, глядишь, вопрос отпадет сам собой.
Что возразишь против такой беспроигрышной «процентной нормы»?
И 95–летняя Софья Моисеевна со своей инвалидной палочкой продолжает ждать милостей как от природы — чтобы поменьше проливалось дождей на крышу, так и от исполкома — чтобы хоть у кого–нибудь там проснулось сострадание...
Визит журналиста и удивил (не ожидали), и напугал пожилых женщин. Как бы, дескать, начальство не осерчало. Как бы не стало хуже. Хотя, куда уж хуже?..
Часть II. Нравственно-политическая
В мокром «зале» дома № 31, где в октябре сырость пробирает до костей, держу в руках три пожелтевшие от времени похоронки. Это похоронки на сыновей: старшего лейтенанта Михаила, рядовых Исаака и Семена. Всех троих мать потеряла с интервалом в месяц в 1944 году. В самые страшные дни боев за освобождение Белоруссии. Три ее сына, три ненаглядные кровиночки, пали тогда на белорусских полях и похоронены в безымянных братских могилах. Сейчас Софья Моисеевна вглядывается в довоенные фотографии сыновей, где ее мальчики еще живые и беззаботно смотрят в объектив фотоаппарата, давится слезами...
После того, что я узнал, после того, что увидел, — особенно меня резанула фотография Михаила — детское еще лицо, пухлые губы, а уголок фотографии уже съеден вездесущим грибком, — я не нашел в себе сил, чтобы дальше говорить с матерью о «жилищном вопросе». Заныло сердце, не мог я больше слушать о «комиссиях» и «процентах». Затворив просевшую от сырости дверь, я пошел по улице. Дошел до исполкома, глянул на мемориальную доску, установленную в память солдат корпуса генерала Кривошеина, освободившего летом 44–го года Старые Дороги. Подумалось, может, в составе корпуса был кто–то из братьев, кто знает? Еще подумал, что как легко и удобно быть патриотом «вообще». Вот повесили на стену памятный знак — и посчитали долг выполненным. Можно приводить к знаку ребят из школы, произносить прочувствованную речь, заверить, что «никто не забыт».
Труднее и хлопотнее, конечно, вместо этого «вообще» исполнить не канцелярский, а вполне реальный, нравственный, а в данном случае еще и политический, долг перед той старой матерью, которая ни при каких обстоятельствах «не должна быть забытой».
Софья Моисеевна Стерина отдала Родине самое дорогое — троих своих сыновей. Она имеет полное (в том числе и юридическое право!) рассчитывать на внимание государства, которое в Старых Дорогах олицетворяет исполком.
В Жодино есть памятник Анастасии Куприяновой, потерявшей на фронте пятерых сынов, и об этом пронзительном памятнике знает весь мир.
В Старых Дорогах мать–героиня тихо доживает свой век в нечеловеческих условиях и покорно терпит издевательства тех, кто цинично рассуждает о «процентах износа» изъеденного плесенью дома.
