За ироничными сравнениями и метафорами в стихотворении Иосифа Бродского «Конец прекрасной эпохи» чувствуются отчаяние и тоска. Не столько по тому ушедшему, где было привольно и радостно, сколько от того, что «жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно». За ироничными смыслами, взаимоотношениями, репликами героев в фильме Станислава Говорухина с таким же названием чувствуется другое — ностальгия по времени, из которого родом и сам автор. Из того времени, где был всенародно любимый Гагарин, где Булат Окуджава пел про «комиссаров в пыльных шлемах», где Высоцкий на предельном нерве произносил «Быть или не быть?», где Белла Ахмадулина вдохновенно читала стихи, где вообще так много было такого, что не только объединяло всех, но делало почти родными. Режиссер Говорухин давно хотел сочинить «что–то автобиографическое», но когда прочитал в 90–х прозу Сергея Довлатова, «то понял, что ничего сочинять не надо: здесь все сделано гораздо интереснее и остроумнее».
Фильм «Конец прекрасной эпохи» — некий микс из пронзительной тоски Бродского, ироничной сдержанности Довлатова, отстраненной чувственности Говорухина. Даже в лице, фигуре, улыбке главного героя угадываются то молчаливо–незащищенный Бродский, то брутально–нежный Довлатов. В то же время Андрей Лентулов (И.Колесников) — alter ego режиссера–постановщика. Талантливый, в чем–то незадачливый журналист становится свидетелем самых разных событий: не только ликования по случаю гагаринского полета, но и памятного разгрома эмоционально несдержанным генсеком выставки советского авангарда; не только выступления в легендарном зале Политехнического института тех, которые сразу стали больше, чем поэты, но и заседания редсовета, где единогласно предавали анафеме литературный труд своего коллеги, с которым еще недавно обсуждали горячие новости в курилке и могли запросто пропустить по стаканчику после работы. В том времени украдкой слушали зарубежные радиостанции, восхищались «битлами», тайком читали самиздат. Того времени больше нет, а оно по–прежнему зовет и волнует. С ним, как будто невидимой пуповиной, связаны все, кто «оттуда». Кому, как не Говорухину, создавшему в том времени лучшие свои романтические фильмы, знать про мытарства Бродского, гонения диссидентов, антисемитские настроения, бесконечные страхи, запреты, недоверие? В фильме нет и намека на горечь, душевные раны. Все как будто окутано легким шлейфом исключительно светлых воспоминаний.
Для такой интимно–лирической тональности режиссеру понадобился черно–белый цвет как цвет ушедшего далека и памяти. В этом воссозданном времени все точно: и портрет Хемингуэя на стенках, и сухие цветы в вазах, и подписные издания на полках. Можно, кому не лень, упрекать режиссера в излишней сентиментальности, в избыточности света. Но он имеет право на свою память и свою интонацию. Скорее всего, это прощание с тем временем, где все воспринималось по–другому. Потому как... Потому «как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя». В новом историческом контексте рядом с Говорухиным — политическим тяжеловесом проступают черты все того же Говорухина–романтика.
lpsm3163@mail.ru
Советская Белоруссия № 204 (24834). Четверг, 22 октября 2015
