Нет, все-таки они сделаны из какой-то другой плоти и крови. Железной, не знающей коррозии, не поддающейся минутной слабости. Они отмахали по военному бездорожью тысячи верст, видели смерть в самых страшных ее проявлениях, но не очерствели и не омертвели душой. Наоборот, переплавили все увиденное в какой-то особый, редкий сплав мудрости, человечности, сострадательности — и сегодня, через десятилетия, доносят эту святую правду до нас. Владимир Кузьмич Гаврилин — свидетель и участник тех исторических боев — рассказывает о своей непростой дороге до Берлина.
Владимир ГАВРИЛИН прошел войну без единого ранения
Июнь 1941-го. В деревню Синюга Могилевского района радио приносит жуткую весть: война! Семнадцатилетний студент-первокурсник Володя Гаврилин, как и остальные, рвется на передовую. Но комиссар неумолим: «Подрасти еще, будет время себя показать». Впереди были три долгих года оккупации.
— Двоих старших братьев призвали в армию, а мы с родителями и еще восьмью младшими детьми остались дома. Нужно было как-то кормить большую семью и выживать в этих нечеловеческих условиях, — смотрит куда-то поверх моей головы ветеран. — Я работал на железной дороге. Помню, немцы очень боялись за сохранность моста над Друтью, а потому в наш и другие дома деревни по ночам часто приходили проверки. Вокруг ведь сплошные леса: осиповичская партизанская зона. А вообще, бояться приходилось нескольких врагов одновременно: немцев, бандитов, угона в Германию, оговора или доноса. Мы ведь, как и остальные сельчане, заготавливали продукты для партизан. Отец отдельно ставил в погребе несколько бочек капусты, мешки с пшеницей, картошку… Позже все это переправлялось в лес.
Несчастье пришло летом 1942 года. Немцы поймали партизанского связного — и тот, дрогнув на допросе, назвал всю их бригаду пособниками партизан. Шесть человек арестовали на рабочих местах и доставили в Могилев, в гестапо. Допросы, побои, пытки… Всех их ждала неминуемая смерть, но в дело вмешался случай. Переводчицей была учительница иностранных языков из педучилища, где до войны учился Гаврилин. Она подсказала ему, что нужно все отрицать, твердо стоять на своем и стойко сносить побои. И сама замолвила слово — через полгода всю их бригаду отпустили домой.
На этом снимке из Берлина Владимиру Кузьмичу — 21 год.
Так Володя сохранил жизнь, но потерял работу. Теперь 19-летнего парня ожидал неминуемый угон в Германию — остарбайтером.
«К концу 1943-го до нас стали доходить весточки, и мы знали, что там ждет адский труд на заводе и каторжные условия проживания. Поэтому на ночь вся деревенская молодежь уходила в блиндажи, обустроенные в лесу. А днем мы по очереди несли дежурство на крыше гумна: если шел немецкий отряд — сено зажигали и убегали. Был и другой способ оповещения для местных. Если колодезный журавль носом смотрит вверх, значит, все спокойно: в деревню заходить можно. Но если вниз — беги подальше что есть духу, — опускает ладонь в пол Владимир Кузьмич. — В 1944-м немцы спешно ушли. После прихода Красной армии я смог вернуться на «железку», но проработал там недолго. Меня призвали и отправили сначала в Могилев, а оттуда в Козельск. Здесь мы постигали простую и страшную науку танкового десанта. А те, кто выпускался из учебки перед нами, ошарашили признанием: «Никого не слушайте. Вы пойдете на верную смерть».
С 1-м Прибалтийским фронтом Владимир Гаврилин освобождал Литву, Латвию, Эстонию. Отсюда попал на 1-й Белорусский. Их 75-ю штурмовую прорыва пехотную дивизию бросали в самые горячие точки: трехэшелонированная оборона на Пилице, потом Висла, Одер… До сих пор ветеран помнит ужас и хаос тех дней.
— Мы плывем посреди реки с какими-то орудиями, по нам лупят снайперы, минометы, артиллерия, самолеты. Плюх! — очередной труп упал в воду. Плюх! — еще одна смерть, и это кто-то из нашего полка. Я даже помню, как мы отчаянно гребли руками, чтобы поскорее коснуться берега, стать на землю. Молодых гибло столько, что я не успевал запоминать их имена. А «старики» неизменно выходили из боя живыми, и в какой-то момент я даже подумал, что они заколдованные, — смеется ветеран, и от этого ордена на его пиджаке приходят в звонкое движение. — Не скрою: мне повезло. Шефство надо мной взял молдаванин Куделко — мужчина лет 55. Он учил меня, как уворачиваться от осколков, как не попасть на мушку снайперу, он учил меня выживать на войне. Позже выяснилось, что я как две капли похож на его сына Сашу, который тоже ушел на фронт. На подступах к Берлину его серьезно ранило в ногу, и больше мы никогда не виделись. Я же не был ранен ни разу, царапины не в счет.
Танковый десант в атаке.
Прибалтика и Польша позади. На одном из фанерных щитов написано черным углем: «Вот она, проклятая немецкая земля!» Один за другим сменяются названия стратегически важных городов Германии. Советские войска все ближе и ближе к заветной цели — Берлину.
«По 6-7 человек мы запрыгивали на Т-34 и мчались в атаку. Без нас танкисты даже трогаться с места не хотели: у дорог обычно прятались немецкие расчеты с фаустпатронами. Один такой выстрел — и танк горит. Мы же снимали гранатометчиков прямо с брони: даешь очередь из ППШ — и путь бронемашине свободен, — боком садится на диван Владимир Кузьмич и нажимает пальцем на условный спусковой крючок автомата. — После атаки на танке оставалось в лучшем случае 2 штурмовика: остальные либо тяжело ранены, либо убиты. Но чувство страха, как и боязнь смерти, притуплялось. Мы форсировали какую-то реку, захватывали плацдарм, а три линии окопов у нас на пути доверху были наполнены трупами убитых солдат. Помню, Куделко кричал вслед какому-то бойцу: «Сукин ты сын, куда ж ты по лицам бежишь! Скоро и по тебе так побегут!» Помню, я стал как вкопанный и не мог сделать ни шагу. Пули свистят справа, слева… Из оцепенения вывел наш командир — лейтенант Смирняков: от удара в ухо я перелетел через третий окоп и даже через звон слышал его крепкий трехэтажный мат».
Берлин окружен. Оттуда в исступлении бегут гражданские, переодетые военные, дезертиры… Непонятно, что делать и в кого стрелять. Ночью на город направляли прожекторы и копали траншеи. Дальше был штурм, в котором смешалось все: страх умереть за 5 минут до победы, желание быть первыми у рейхстага и отомстить за тех, по чьим телам они бежали в атаку. Вот и все: капитуляция. В те дни 21-летний Володя Гаврилин первый раз в жизни пил спиртное — плохо разбавленный, обжигающий гортань спирт: «Кажется, я плакал. Хотелось обнять кого-то близкого и родного, но вокруг были только сослуживцы. Я всю ночь пролежал без сна — вспоминал отца, мать, братьев и сестер. Как там они? Все ли у них хорошо?»
Но вернуться домой удалось лишь через год. До 1946 года солдаты 75-й дивизии охраняли советскую часть оккупированного Берлина. Гаврилин выставлял и проверял по ночам часовых. Довелось за эти месяцы не раз сидеть в компании английских и американских военных. Отмечали победу, общались: «С англичанами был языковой барьер. А вот многие американцы отлично говорили по-русски. Это были дети эмигрантов, бежавших из России в 1917-м. Они живо интересовались, как мы живем, и обещали, что по приезде в США расскажут, что видели русских людей. Помню, мы относились к ним с некоторым превосходством. В первую очередь из-за числа медалей и орденов на гимнастерках. Просто у нас их было в разы больше».
Единственный сувенир с войны, который Владимир Гаврилин хранит по сей день, — это армейская саперная лопатка. Были еще котелок и фляжка, но за давностью лет их координаты утеряны. Ветеран с гордостью демонстрирует артефакт и, как-то вдруг понизив голос, замечает: «После войны я много раз думал, за что ж это бог меня так пожалел, сберег. Прошел войну без единого ранения и контузии. Думаю, это заслуга молдаванина Куделко. Это он научил меня: «Не убивай человека, если ты не в бою. Даже если это немец и твоя злость сильна и праведна». Сегодня ему было бы не в чем меня упрекнуть».
БЛАГОДАРНОСТЬ
«Р» выражает благодарность председателю Республиканского совета Белорусского общественного объединения ветеранов Анатолию НОВИКОВУ, а также генерал-лейтенанту Евгению МИКУЛЬЧИКУ — за помощь в поисковой работе.
matveev@sb.by
