Давным–давно, в те времена, когда деревья были большими, существовала трудная, но уважаемая профессия «композитор». Считалось, что композитором может стать тот, кто умеет изобретать мелодию. А настоящая мелодия, не секрет, — категория вневременная. Мелодия — это то, что навсегда остается в памяти даже тех, кто понятия не имеет о скрипичном ключе. Мелодия — это когда мы с первых аккордов узнаем песню, впервые услышанную 20 лет назад, и тут же подхватываем ее, будящую воспоминания. Так было в прошлом веке. И в позапрошлом... А в наше время появилось устойчивое словосочетание «успешный композитор». Оно означает много чего. Как правило, «успешный композитор», он же продюсер, умеет раскрутить. Только вот к сочинению мелодии этот вид деятельности отношения не имеет. Жаль. Потому что наше время рискует остаться без музыкальной летописи. Трудно себе представить, что кто–то будет напевать не через 10 и даже не через 5 лет, а хотя бы через год что–нибудь из репертуара Глюк’ozы или «Виа Гры». И самое грустное, что понимают это немногие, действительно имеющие отношение к искусству эстрадной песни. Один из этих немногих — московский композитор Максим Дунаевский, чьи хиты «Пора... Пора... Порадуемся», «Все пройдет», «Городские цветы», «Ветер перемен» сделали его живым классиком. Только его невеселые размышления о современном шоу–бизнесе за бесконечным «трам–там–там» можно и не расслышать...— Максим Исаакович, очень заметно, что на различных конкурсах молодых исполнителей звучат в основном песни прошлых лет. Как вы думаете, это ностальгия или тупик — из нового петь нечего?
— Во–первых, старые песни поют не только у нас, но и во всем мире. Даже в благословенной в плане шоу–бизнеса Америке поют старые песни. Если песня выживает через 20 — 40 лет, то это значит, что она по–настоящему хороша. С высоты времени отобрать песню, которая нравится людям, легче. Этот процесс нормальный, но почему он стал заметен именно сейчас? Раньше исполнителям было запрещено переделывать, переаранжировывать песни. Петь песни разрешалось только в том виде, в каком их сделали авторы, и это был не их каприз, такое было время. Я же всегда приветствовал, чтобы мои песни адаптировали к новому поколению. Это и есть настоящая жизнь песни, иначе прерывается преемственность.
Сегодня, например, песня перестала быть ярко–мелодичной. Она больше преследует цели импульса, энергетики и движения. Если раньше песня влияла на эмоциональную сферу, то сегодня эта эмоция будится ногами — я говорю о дискотечной музыке. Мелодия в этом случае не совсем и нужна, нужен ритм.
— Некоторые ваши коллеги сейчас говорят о необходимости возврата худсоветов...
— Я положительно отношусь к этому и всегда считал, что худсовет необходим. Во–первых, это собрание профессиональных людей, которые могут судить. Для них важен принцип: профессионально что–то сделано или нет. Музыкально или это уровень самодеятельности. Они не должны запрещать ту или иную идеологию, как это было при советском режиме, они должны судить исключительно о профессионализме.
— Раньше песня строить и жить помогала, а сейчас в чем она помогает?
— Я по этому поводу нисколько не страдаю, потому что считаю, что каждое время выдвигает свой жанр. Нынешнее время выдвинуло ноги. Конечно, было бы хорошо, если бы был какой–то противовес этим ногам. Советское время выдвинуло жанр массовой песни как песни сплачивающей.
Сегодня этого жанра нет и быть не может. Песни сегодня рассчитаны на разные ниши — так, как это существует, например, в американском шоу–бизнесе. То есть на определенные возрастные ниши, а вот на социальные, к сожалению, нет. Есть старые песни, которые любит старое поколение и которые иногда в хорошем исполнении преподносят современные артисты. Есть молодежная песня, она для совсем юных. Для юных, потому что все молодежные девичьи группы типа «стрелок–белок», «Блестящих», «Виа Гры» и так далее нравятся совсем юным, они и поют их песни. И по музыкальному примитивизму, и по содержанию этих песен — там же абсолютно детское мышление. Основной зритель нашей попсы — дети от 10 до 16 лет.
— Но если посмотреть на выступления некоторых девичьих групп, то складывается впечатление, что им впору выступать у шеста в стриптиз–клубе, а их выступления показывают по главным каналам телевидения.
— Проще говоря, для чего понадобилась эротика? Примитивизм материала и исполнения должен чем–то компенсироваться. Вот они и компенсируют тем, что хотят сексуально привлечь публику, в основном мужскую часть, особенно юношескую.
Кстати, если говорить о проклятом Западе, который у нас воспринимают как знамя, то там все по–другому. Вот там работают и худсоветы, и редсоветы. Там никогда не выпустят в эфир такой безвкусицы, не говоря уже о показе голой или полуголой груди исполнительницы.
То, что происходит у нас, — очень далеко идущий процесс. Та же коррупция. Она существует не только на государственном уровне, но и на телевизионном — на уровне программных директоров, простых редакторов, маленьких телекомпаний. Везде и все берут деньги с продюсеров и их исполнителей. Совесть отсутствует начисто! Поэтому мы и слышим весь этот музыкальный хлам и называем его шоу–бизнесом.
