— Война каждому век укоротила. Кому на 5 — 10 лет, а кому и на полжизни. Но об этом никто не думал. И если бы кто–то на фронте предсказал, что суждено мне встретить свое 90–летие, я восприняла бы это как шутку. Победить и остаться живой — вот предел всех желаний...
Фото Леонида Екеля.
Анна Михайловна замолчала. Как будто перекладывала на полочках памяти бесценные свидетельства былого. А может быть, извлекала из глубины души самые верные слова. Чтобы поведали они правду о том, что видела и чувствовала на войне 18–летняя девчонка. Сестра милосердия. «На фронте я не проронила ни слезинки, — признается она. — Расслабишься — потеряешь силы. А они ой как нужны нам были. Таскали мы на себе раненых, которые в два раза тяжелее нас. Да еще с оружием... Самое страшное, когда ранят в живот. Тут перевязками не поможешь. Мой первый раненый — мальчишка немногим старше меня. Тяжелое осколочное ранение в живот. Вздохнет — и кишки наружу... Вцепился в мою руку: «Сестричка, я не помру? Я буду жить?..» А глаза синие–синие. «Ну что ты, милый! Да мы еще на твоей...» Он вздохнул и умер. Я и договорить не успела. Так вот...
На фронте ни разу не заплакала... А как–то увидела в военном фильме эпизод с сестричкой — тащит она на себе, горемычная, раненого... Да все в гору, в гору... В грязи, в копоти, сама еле живая, плачет и тащит... И так защемило сердце, как будто себя, восемнадцатилетнюю, увидела в зеркале. Смотрю и рыдаю... Когда в телевизоре или на киноэкране мелькают медсестры — чистенькие, аккуратненькие, в юбочках, чулках и хромовых сапожках, — глаза не смотрят. Глупости все это! В юбочке раненого с поля боя не вытащишь. Да и выдали нам юбки ближе к концу войны. И трикотаж нижний вместо мужского белья тогда же получили... Брюки, потертые на коленях, кирзачи да мужские ватники — вот наша одежда. И страшно было. Даже не от того, что тебя убьют, а что умрешь, ничего не испытав, не изведав в этой жизни... Да у меня и мальчика еще не было. Нецелованная... А как представлю, что лежу некрасивая на обочине дороги в грязном снегу или в поле, перепаханном снарядами, жутко становится. Но, честно говоря, было не до этих видений. Перед глазами все раненые, раненые, раненые...
У каждого была своя дорога на фронт. А вот побуждение пойти этой дорогой — одно на всех. Потому что мы и Родина воспринимались как одно целое. Хотя, что говорить, не для всех она была матерью. Одних от ее имени посадили за колючую проволоку и обрекли на каторжный труд. Других прокляли и забыли. Страшно, когда без вины становятся виноватыми. Вот и дедушку Ани Глазеевой выслали в Новосибирскую область. Когда крестьяне деревни Александровка (пригород Ленинграда, рядом — Царское Село) рассуждали о будущей жизни в колхозе, дед Ани заявил: «Будет все общим — земля станет сиротой». Этого оказалось достаточно, чтобы мужика обвинили в антиколхозной агитации. По 58–й статье карали жестоко... Знаменитого комиссара Екатерину Васильевну Глазееву, тетю Ани, тоже выслали в Сибирь. И муж ее Петр бесследно сгинул в бухте Находка. Но пришла общая беда и растворила личные обиды. Спасать надо было Родину...О том, как это происходило, Анна Михайловна не раз и не два рассказывала и детям своим, и внукам, и правнукам. И в школах, когда приглашали на встречи с фронтовиками. Это теперь без палочки не сделаешь и шага. И со зрением большие проблемы. А в памяти держится все. Только память побеждает время...
— В тот воскресный день я с подружками гуляла в Екатерининском парке. Мама сшила мне красивое платье из креп–жоржета. Бледно–зеленого цвета. Под стать моим шестнадцати с небольшим годам. День сменила белая ночь. А солнце как светило, так и продолжало светить. На сердце легко и беззаботно. Только бы на работу не опоздать! Прикорнула часок после парка — и бегом на Центральный телеграф. Там я дежурила.
...Лица у связистов необычно тревожные. Один за другим заглядывают в радиорубку. «Что–то случилось?» — спрашиваю у пожилой сотрудницы. «Война, девочка. Фашисты на нас напали...» «Ну что ж, война так война. Захотели с нами воевать — получат свое. Нас ведь никто не победит», — подумалось мне. И так думали не только мои сверстники, но и люди намного старше нас.
На следующий день добровольцев записывали в дивизию народного ополчения (ДНО). Записалась и я. Правда, год себе прибавила. Пришла повестка из военкомата: 2 июля 1941 года явиться в школу на сборпункт. Начальник штаба отдельного батальона связи грустно так посмотрел на меня и спрашивает, чем я намерена заниматься. «Раненых буду вытаскивать с поля боя». «Как бы, девонька, тебя саму не пришлось вытаскивать...» Эти слова меня возмутили: «Да вы что! Я — комсомолка. Сандружинница. Полгода училась в техникуме Севморпути на фельдшерском отделении»... «Был бы я твоим отцом, всыпал бы, как следует. Да не имею права», — вот так несолидно побеседовал со мной начальник штаба. Но определил все–таки санинструктором.
Прошел почти год, а нас в бой не бросают! Немцы мою родную Александровку захватили. И Царское Село. Написала рапорт о переводе в санитарную роту 891–го стрелкового полка. Санитарной ротой командовал Юрий Николаевич Кашменский. Отважный человек. Готовый пожертвовать собой ради других. Доставили как–то в полковой медпункт раненого пулеметчика. Большая потеря крови. До госпиталя не довезем. А группа крови у раненого такая же, как и у Кашменского. «Глазеева, — командует Юрий Николаевич, — готовь меня на стол! Будем делать прямое переливание». Вряд ли узнал пулеметчик, чья кровь спасла ему жизнь.
Когда батальон поднимали в атаку, санитарную службу обеспечивал летучий отряд (врач, медсестра, два санитара, писарь). Мы шли вслед за батальоном. Определяли место, где можно развернуться. Санитары подносили раненых, а мы их обрабатывали. Уколы в живот с противостолбнячной сывороткой, перевязки, жгуты... И все это под непрерывным огнем противника. Перелет. Недолет. А случалось и прямое попадание...
Март 1943 года был уже на исходе. Но глубокий снег лежал еще повсюду. На ночь, прихваченный морозом, он отчаянно скрипел под ногами. Когда в небе повисали ракеты и немцы открывали огонь, хотелось вжаться в колючий снег. Но разве можно такое позволить, когда рядом офицер из штаба армии? Командир поручил мне провести его на командный пункт, а заодно получить сведения о раненых. Ну вот наконец и добрались. Назвала часовому пароль. Офицер достал сигареты. Угостил часового. Чиркнул зажигалкой. И тут же ахнула мина. Меня отбросило взрывной волной. А часового и офицера убило на месте... Вижу, к командному пункту подползает раненый. Еле душа в теле, но винтовку из рук не выпускает. «Где санчасть?» — спрашиваю у него. «Не знаю. Нашего санинструктора убило...» Значит, на поле боя остались раненые. А оно рядом. Метров 800 от командного пункта. Я бегом туда. Знаю, что немцы на этом участке пристрелялись. Что в любую минуту меня может скосить пулеметная очередь или накрыть мина. Но страха нет. Там — раненые! Вот они, как темные бугорки на снегу... Подползаю к раненому... Была у медсестер своя грустная песня. Помню только несколько слов из нее: «Подползла, прошептала — живой — и взвалила на девичьи плечи...» Все так и происходило. Тащу раненого на себе и всю дорогу умоляю: «Миленький, хороший... Ну потерпи еще, потерпи... Вот перевязку тебе сделаю. А там и в госпиталь заберут...» Притащу раненого к командному пункту, перевяжу — и бегом за следующим. Ночь скрывала меня от снайперов. Можно и в полный рост... А поле, где лежали раненые, немцы изредка обстреливали. Там я ползком, ползком... Когда выбивалась из сил, просила раненого: «Ну помоги мне немножко... Отталкивайся ногами. Упирайся винтовкой...» К рассвету на поле боя не осталось ни одного раненого. Видок у меня, надо полагать, был жуткий. Одежда насквозь промокла. Руки —– по локоть в крови... Утром пришли повозки. Раненых погрузили и отправили в госпиталь.
Возвращаюсь в свою санчасть. Тихо. Немцы не стреляют. И вдруг — цык! Я пригнулась. И опять — цык! Снайпер. Падаю лицом в снег. А потом — что есть духу от того проклятого места. И по сей день не могу понять, какая сила спасла меня от снайперской пули. Ведь снайпер промашки не делает...
Затишье на фронте случалось редко. И дни, когда в санчасть не поступали раненые, были для нас как праздники. В один из таких редких дней моя подруга Аня Заломина предложила наведаться к минометчикам. Пластинки послушать. Вроде ничего особенного. А сердце раз — и екнуло... Я была знакома с командиром минометной роты капитаном Леоновичем. Знала, что родом он из–под Минска. Что учился в Лепельском артиллерийско–минометном училище. Ночью 22 июня их подняли по тревоге, а днем они уже воевали. Ему присвоили звание офицера и направили на Ленинградский фронт. От Леонида веяло такой надежностью, что хотелось быть с ним рядом. Но что поделаешь — война... Пришли мы к минометчикам. Капитан увидел нас, вскочил: «Глазеева, поздравляю тебя с наградой!» А сам аж светится от радости. «С какой еще наградой?» —– «Ну как же! С медалью «За боевые заслуги». Вот, в дивизионке напечатано». И протягивает мне газету. Как теперь перед глазами те строки из дивизионной газеты: «Наградить медалью «За боевые заслуги» санинструктора Глазееву Анну Михайловну. 23 марта 1943 года во время боевых действий в районе Красный Бор под огнем противника оказала медицинскую помощь раненым и вынесла с поля боя 25 раненых бойцов и командиров с их оружием».Аня — девушка бойкая. Заигрывает с капитаном. Он в ответ улыбается. Я почувствовала себя лишней и заторопилась в медчасть. Назавтра Леонович прислал старшину с запиской. В ней всего три слова: «Приходи без подруги». —– «Я на свиданки не бегаю. Хочет встретиться, пусть приходит сам». «Так и передать?» — уточняет старшина. —– «Так и передайте». Пришел на свидание мой капитан. И я к нему не раз ходила. Однажды ушла — а тут боевая тревога. Трое суток гауптвахты получила... Конвоир, противный такой хохол, ведет меня, как военную преступницу. Винтовку держит наперевес. «Да опусти ты винтовку, идиот! Я никуда не убегу!» «Не положено», — бурчит в ответ. А за спиной слышу: «Шпионку поймали, шпионку поймали...» Война разлучила нас на два с половиной года. Когда прощались, я не кричала вслед капитану: «Я люблю тебя, ты моя первая любовь!» Только повторяла раз за разом: «Пиши, Леня, пиши»... Письма от Леоновича приходили то по одному, то целыми пачками.
В 1944 году меня наградили медалью «За отвагу». «За то, —– как сказано в наградном листе, —– что во время боевых действий с 1 по 19 февраля 1944 года работала медсестрой у перевязочного стола на головном ПМП (полковой медпункт) и пропустила более 400 раненых, проявила умение и быстроту при их обработке». Согласно военной статистике, из 100 раненых 72 возвращались в строй... Но самая большая награда — что мы победили и остались живыми...
Летом 1946 года в одном из ЗАГСов Ленинграда нас расписали. Отпраздновали мы это событие более чем скромно. Нашу радость разделил с нами родной брат Леонида Семеновича Иван Леонович. Герой Советского Союза. Прославленный асс, сбивший 28 вражеских самолетов. В том же году его жизнь трагически оборвалась...
Муж окончил войну в звании майора. Служил в войсках МВД. Куда только нас не забрасывала судьба! В 1960 году мы приехали в Минск. Леонид Семенович окончил Институт нефти и газа. Работал старшим диспетчером в системе «Белтрансгаза». А я всю жизнь — медстатистиком 15–й детской поликлиники. 58 лет суждено было нам, повенчанным войной, прожить вместе. Душа в душу. И это были счастливые годы.
Советская Белоруссия № 27 (24657). Четверг, 12 февраля 2015
