Мужички встали на каблучки

Понедельник, 26 сентября, станет важным днем в истории театра белорусского. В к/з «Минск» дают премьеру: «Примадонны» — искрометную комедию с переодеванием мужчин в женщин, в точности, как в киношной нетленке «В джазе только девушки». Публике предлагают смешной и понятный спектакль, в чистом виде «интертеймент», без поучительных приправ от Купал и Чеховых, которых давно никто не читает. В современном перформансе все дело в шляпке и юбке: напялит их актер театра им. Горького Сергей Чекерес, то же самое проделает его коллега Руслан Чернецкий — и, считай, вечер удался, час здорового смеха нам обеспечен.

Совсем недавно Сергей Николаевич был удостоен звания заслуженного артиста, что не помешало ему демократично примоститься на лавочке у стен горьковского театра и поговорить со мной по душам накануне авантюрной премьеры.

— Докатились, товарищ Чекерес! Играли Гамлета, теперь вот комических старух выплясываете. Сомнительная эволюция.

— Я тоже так думаю (смеется. — Прим. авт.). Если говорить серьезно, то любые мои роли — это часть профессии. А все прежние заслуги остаются в прошлом. Ну играл я когда–то Гамлета, и что? Кому об этом сейчас рассказывать? Актеров на их профессиональной дистанции слишком часто подстерегают разные опасности, например, некоторые рано начинают «бронзоветь», воздвигают себе памятник и неадекватно воспринимают реальность.

— Возможно, ваше новое звание — заслуженный артист, — это и есть первый шаг к «бронзовению».

— Вряд ли. Голову обычно срывает лет в 20. А мне уже достаточно «много–мало» лет, чтобы не заниматься глупостями.

— Как знать. Знаю артистов и почтенного возраста, которые ни с того ни с сего начинают себя, что называется, нести: капризничают, «звездят» не по делу, сами себе биографию переписывают.

— Что ж, если человек глуп...

— Не думаю, что это вопрос наличия или отсутствия ума. Старики и дети в отличие от нас на дуге времени ближе всего стоят к вечности, вот и «выламываются» из повседневной рутины. Вы, кстати, газеты читаете? Новости смотрите?

— Ничего не читаю. А новости смотрю, да. Не думал, что доживу до этого времени.

— Какие из событий дня сегодняшнего считаете нужным озвучить на сцене? Допустим, в спектакле с вашим участием «Ladies’ night. Ночь для женщин» много стриптиза — это очень современно. Там же можно и шутку из «ящика» подпустить.

— Нет, утром в газете, вечером в куплете — это не наш метод. Интерактивности в театре нет и никогда не будет.

— Плохо дело. Надо спасать театр.

— Это вещь самоспасающаяся. Пока мы будем жить и смотреться в зеркало, будет жив и театр. Вот как вы думаете, зачем человек на спектакль приходит?

— Посмотреть на красивого Чекереса, конечно.

— Правильно. Внешние данные артиста — это первый план. Как видим, для того чтобы завести себе поклонников, особого актерского труда вкладывать не нужно. Потом актер открывает рот, что–то говорит на сцене — это уже второй план. И я думаю, он мало кому интересен. Люди сами по себе очень впечатлительны. У них есть потребность любить, сострадать, сочувствовать. На спектакле они настраиваются на определенный лад — и актер здесь мало что может дать им. Все происходит в головах у зрителей.

— Вы меня шокировали своим признанием, что не читаете книг. Как же вы память тренируете, тексты выучиваете? Это режиссер «Ленкома» Марк Захаров любит байки рассказывать, как актер Абдулов не умел ни одной роли выучить. Вы что, такой же?

— У меня с этим проблем нет. А вот репетировать параллельно два спектакля для меня оказалось трудным. Мое внутренне состояние было крайне тяжелым, я чувствовал дикую усталость. Как раз накануне мне предложили роль в кино. Но я с легким сердцем от нее отказался и уехал отдыхать в Форос, где уже 13 лет подряд привожу свои нервы в порядок. Там у меня палатка настоящая, ветхая, из брезента (сейчас уже таких не «носят»), море шумит, цикады гудят... Меня подпитывают только натуральные звуки, естество, природа. Сейчас в Минске кругом все ходят с плейерами, в наушниках. Просто беда. Для меня это неприемлемо.

— Достаточно неожиданный взгляд на предмет: ни компьютера у вас, ни е–мейла. Непонятно, как такой великий консерватор согласился в женское переодеваться на сцене. Что у вас там внутри происходит?

— В молодости я работал в Херсоне в тамошнем театре, и мы играли «Тетку Чарли». Я играл как раз роль Чарли, но стоял возле тетки и подумывал о юбке: по–моему, это забавно, когда мужчина переодевается в женщину. Поэтому сейчас, когда мне предложили поучаствовать в антрепризе «Примадонны», я подумал: почему бы и нет? Хотя понимаю, что в родном горьковском театре за много лет я все–таки привык к рукам одного режиссера — Валентины Ереньковой, и поэтому, когда ухожу от «мамы» к какому–то чужому «дяде», мне очень тяжело впустить в себя нового человека. Я эти моменты сердцем вижу: для меня важна серьезность намерений режиссера, с которым приходится работать.

— Что вы такое о женщинах поняли, когда встали на каблуки, кроме того, что в туфлях тяжело ходить?

— Подобные вопросы никак не связаны с нашей постановкой. Весь «изюм» спектакля состоит все–таки в том, что мужички встали на каблучки. И есть маленький «поворотик»: их профессия — артисты. Поэтому наша задача в этом опусе подарить зрителям радость лицедейства.

— В Москве в одноименном спектакле эту радость доносили Дмитрий Дюжев и Юрий Чурсин. Вы, кстати, какую роль играете, ту, что у Дюжева была?

— Нет. Я — Чурсин.

— Надо же. Я была убеждена, что вам достанется «героиня» Дюжева. Вы же выше Чернецкого?

— Нет. Руся (Руслан Чернецкий. — Прим. авт.) — он же очень большой, ему досталась роль секс–бомбы, которую играл Дюжев. А я такой стервозный ежик–брюнет.

— Ваш сын Тихон придет на премьеру? И, вообще, он ходит в театр?

— Нет, он еще ни разу не видел меня в деле, не сказал: «Папа, давай–ка я гляну на тебя на сцене. Как ты там кочевряжишься». Ему это не любопытно. Он учится в лицее при консерватории, мы с женой делаем из него музыканта. Наша цель — сформировать в нем хоть маломальское стремление к чему–либо. Пока у него с этим проблемы.

— Понятно. Ничем не увлекается. Распространенное «заболевание».

— Думаю, беда в том, что мы слишком опекаем наших детей. Мои родители, например, больше мне доверяли... Допустим, ключи от квартиры, разогрев обеда, перемещения по городу, да все, что угодно. А я своего сына постоянно контролирую. Ему скоро девять лет будет, а мы вот только–только отпустили его в школу одного, да и то из–за форс–мажорных обстоятельств.

— Любопытно, как вы выкручиваетесь: чтобы заработать сегодня театральному артисту, надо немало побегать по «халтуркам».

— А я довольствуюсь тем, что у меня есть, и жду своего звездного часа.

— Опишите, как он выглядит? Большая роль в кино?

— Вероятно. Если честно, то у меня все есть. Нет только денег. И когда они появятся, я смогу сказать: «Да. Наверное, я действительно подсостоялся».

— Как же они появятся, если вы в Форосе цикад слушаете, от киносъемок отказываетесь?

— Парадокс. Но чувствую себя при этом хорошо.