Семи смертям назло. Несколько трагических моментов из жизни солдатской

Прошло почти 60 лет с того дня, как, отшумев, закончились бои и солдаты вернулись к родным очагам. Но все равно, когда бываешь в местах, которые прошел с боями, память до малейшей детали воспроизводит все, что было тогда. Недавно я побывал на так называемом Магнушевском плацдарме. Висла, небольшие деревушки, город Магнушев, поля и перелески. Многие мои боевые побратимы навечно остались здесь, в польской земле. Они и похоронены рядом с жолнежами – солдатами Войска польского, которые в то время даже и не догадывались о том, какие стратегические задачи войны они решали. Ведь мы форсировали Вислу в тот самый день, когда в Варшаве началось народное восстание. 8-я гвардейская армия под командованием героя-сталинградца генерала Чуйкова и 1-я армия Войска польского рвались на помощь истекающим кровью жителям столицы Польши. За три дня боев удалось расширить плацдарм между реками Пилицей и Радомкой на более чем 20 километров в ширину и 10—12 километров в глубину. И каждый метр земли в этих местах был обильно полит солдатской кровью. Тысячи погибших и раненых. Боевые порядки советской и польской армий беспрерывно атаковали 45-я гренадерская дивизия, 17-я пехотная дивизия, танковая дивизия «Мертвая голова». Срочно переброшена из Италии танковая дивизия «Герман Геринг», в которой насчитывалось около 15 тысяч солдат и офицеров, прибыли 4-я танковая дивизия и 5-я танковая дивизия СС «Викинг». Все эти силы старались сбросить советские и польские войска в Вислу. Такое забыть невозможно. В подобных боях смерть подстерегала нас буквально на каждом шагу, иногда ее ледяное дыхание ощущали совсем рядом. Шагая по польской земле, я вспомнил несколько случаев, когда неминуемая смерть должна была меня настигнуть, но Господь Бог уберег. Первый случай — 1 августа. Ночью пришел приказ: форсировать Вислу. За несколько темных часов саперы сумели расчистить подходы к берегу для 100-го гвардейского стрелкового полка, которому было поручено первым начать переправу. А впереди всех должен был идти особый штурмовой отряд под командованием капитана Кириченко. В его составе были солдаты, имевшие опыт форсирования многих рек, были разведчики, отличившиеся во время рейдов в тыл врага. На рассвете подошли автомашины-амфибии. На каждую село по несколько десантников, поставили по станковому пулемету. На одной из машин нашлось место и для меня с рацией. Артподготовка была короткой, ожившие вражеские орудия и пулеметы открыли ожесточенный огонь, но наш штурмовой отряд дружно устремился вперед. Летняя Висла сразу же показала свой коварный характер. Головные машины наткнулись на едва скрытые водой отмели. Солдатам пришлось спрыгивать в воду и выталкивать их на чистую воду. Другие амфибии их объезжали, и так образовалась целая цепочка машин, севших на мель. Нашему водителю удалось проскочить между коварными местами, но когда до берега оставалось всего несколько десятков метров, рядом с нами разорвалась вражеская мина. Осколками были убиты водитель и пулеметчики. Чудом я и рация остались невредимыми. Я подался вперед и из-за спины убитого водителя схватился за руль, вывел машину на берег. Таким образом мне удалось одним из первых добраться до левого берега Вислы. В одно мгновение я перенес пулемет из амфибии и открыл огонь по ближайшим целям. Потом перенес рацию и в перерыве между пулеметными очередями корректировал огонь артиллерии. Вскоре я услышал стрельбу наших пулеметов и автоматов справа и слева. Бывалые солдаты, как музыканты, отлично разбирались в своеобразных голосах оружия. Это вели бой ребята из нашего штурмового отряда. Как говорят в таких случаях, полк зацепился за плацдарм. Второй случай — 2 августа. Наш штурмовой отряд, потерявший уже почти половину своего состава, продвигался по главной улице города Магнушева. Возле костела немцы, укрывшись в домах напротив, щедро поливали нас пулеметным огнем. Залегли. И тут я заметил, что из противоположного дома по направлению к костелу побежал по земле какой-то огонек. Отгадка пришла сразу – бикфордов шнур. Видимо, костел был заминирован. Невольно возникла мысль: зачем? Чем помешал им, у которых даже на солдатских пряжках было написано «С нами Бог», храм Божий? Может, испугались, что мы сможем использовать это самое высокое здание как наблюдательный пункт? Но так или иначе, если там заложено много взрывчатки, то и нам не сдобровать: от камней укрыться негде. Значит, мы попали в своеобразную огненную ловушку. Видимо, этим и объясняется довольно вялое сопротивление на окраине города. Решение пришло мгновенно. Я крикнул своим друзьям: «Прикройте огоньком!» Выхватил свою малую саперную лопатку и бросился вперед, навстречу огоньку. Ребята поняли мой замысел и открыли дружный огонь по домам, откуда стреляли немецкие автоматчики. Те тоже сообразили что к чему, перенесли огонь на меня. Пули, как злые шмели, зажужжали совсем рядом. Я упал, отполз и ясно понял, что если не поднимусь, то мне к шнуру не добраться. И я побежал вперед, а мои друзья, чтобы отвлечь внимание немцев, сделали бросок в сторону дома, откуда велся огонь. Шаг, другой, третий, и в падении я перерубил черный шнур, который, как чудовищная змея, вился по земле, неся разрушение костелу. Честно говоря, тогда я не задумался над тем, как вражеские автоматчики не смогли поразить такую четкую цель. Несмотря на наступающую темноту, на фоне светлого костела я был достаточно хорошо виден. Да, я быстро бежал, меняя направление, но… Случай третий — 5 августа. Штурмовой отряд капитана Кириченко получил задание пройти по заболоченной низине к деревне Студзянке и ударить во фланг врагу. Дорогу нам преградило скорострельное зенитное орудие. Противник в этих боях тоже понес большие потери, на прикрытие зенитки не нашлось даже одного отделения. И наши разведчики обошли ее по заросшему кустарником болоту и уничтожили. В это время раздался рев мощного мотора: прямо на нас двигался бронетранспортер. Видимо, зенитчики успели по рации вызвать помощь. Наш отряд мгновенно укрылся в придорожных кустах. Расчет был простым: подпустить бронированную машину поближе, подорвать ее гранатами, а потом поджечь. Но возле нас было зенитное орудие, и снаряды, заправленные в специальные обоймы, были на месте. Наш командир внезапно дал команду: «К орудию!» Я оказался ближе всех к зенитке. Тут надо будет сделать небольшое отступление. На фронте моим хобби было изучение трофейного вооружения. В боях ведь всякое бывало. На себе много патронов не унесешь, а если попадется вражеский автомат или пулемет, то для них боеприпасов всегда хватало. Интересовался я и крупнокалиберными пулеметами, орудиями различного калибра. Вот оно и пригодилось. Мы с Петром Кульбакой бросились к орудию, развернули его в сторону бронетранспортера. Противник нас заметил и выпустил в нашу сторону длинную очередь, но броневой щит укрыл нас от пуль. Я прицелился и выпустил по бронетранспортеру сразу все снаряды. Хотя они были осколочными, но вред машине нанесли. Она начала тяжело отходить, поливая нас пулеметными очередями, и вскоре скрылась за поворотом. Автоматчики нашего отряда бросились в погоню, но бронетранспортера и след простыл. После боя капитан Кириченко только и сказал: «А ты, оказывается, еще и артиллерист. Молодец – выручил!» Случай четвертый — 7 августа. Наша дивизия понесла большие потери на Магнушевском плацдарме и была вынуждена закрепиться около деревни Студзянки. Противник в дальнем лесу тоже перешел к обороне. Командир батальона обозначил на карте разведанные нами огневые точки противника и приказал мне отнести донесение командиру полка. Осмотревшись, я увидел, что можно добраться до полкового наблюдательного пункта по едва заметной ложбине. Там можно было идти даже в полный рост. И тут меня насторожил звук пролетающего на малой высоте самолета. Глянув в небо, сразу же определил: это «Фокке-Вульф 190» — бронированный штурмовик. Иду своим путем, но за самолетом краем глаза поглядываю. Замечаю, что он разворачивается и заходит в мою сторону. Я оглянулся. Вроде бы объектов, достойных внимания штурмовика, вблизи не было. Неужели моя персона его привлекла, неужели один человек – подходящая цель для хорошо вооруженного штурмовика? Случалось это в начале войны, когда гитлеровские асы могли позволить себе такое развлечение. Но сейчас, казалось бы, им не до того. Тем не менее я остановился и стал внимательно следить за действиями летчика. Да, действительно, он целится именно в меня. Что делать? Лечь на землю и этим только увеличить площадь поражения? А вот если бежать навстречу самолету, то пути пойдут с перелетом. Как я и рассчитывал, пули просвистели над моей головой. Иду дальше и не спускаю глаз с самолета. Уйдет или вернется? Все зависит от остатка горючего в баках, наличия боеприпасов и самолюбия пилота. Смотрю — разворачивается. Второй заход. Летчик сейчас должен сделать поправку на мой маневр и открыть огонь с «недолетом», да и очередь на всякий случай даст подлинней. Значит, надо отскочить в сторону – довернуть пилот не успеет. Для размышлений и действий оставались буквально считанные доли секунды. Прыгнул влево – пули прошли правее меня. Такой поворот событий еще больше разозлил аса, и он пошел на новый заход. И тут я заметил впереди, рядом с какой-то копкой, небольшой окоп для стрельбы лежа. Какой-то солдат, видимо, под огнем противника вырыл такое укрытие. Для меня это было единственным спасением. Смотрю за «Фокке-Вульфом». А он заходит для новой атаки и пикирует прямо на мой окоп. И тут меня одолела такая злость, я закричал, прицелился и выпустил в самолет весь автоматный диск. Я и сам понимал, что для бронированного штурмовика мои пули не более чем комариный укус, но ни за понюшку табаку жизнь отдавать не хотелось. Окопчик, каким мелким он ни был, от пуль меня спас. А то, что я имел наглость сопротивляться, видимо, совсем разозлило летчика. Он пошел еще на один заход. И тут я увидел, что от самолета отделилась бомба и еще в воздухе открылась. Такие бомбы, начиненные сотней осколочных гранат типа нашей лимонки, назывались кассетными. Как правило, применялись они для поражения большого количества людей на открытой местности. Но когда дело пошло на принцип… тут летчику бомбы и на одного солдата стало не жалко. Расчет штурмовика был простым: одна-две гранаты обязательно попадут в окоп. Это и я понимал. И тут меня словно озарило. Ведь гранаты – мгновенного действия. Они взорвутся от удара о любой предмет. Значит, спасением может быть даже сноп. Ведь осколки пойдут горизонтально, выходит… На это раздумье ушло всего несколько сотых долей секунды. И, пожалуй, еще быстрее я схватил из копны ближайший сноп и накрылся им. После взрыва я лежал без движения под снопом, еще не веря в спасение. А летчик, уверенный в победе, улетел на свой аэродром. Случай пятый — 9 августа. В этот день танковая дивизия СС «Герман Геринг» попыталась прорваться к Висле. Наши артиллеристы подожгли несколько танков, но сами понесли потери. На весь полк осталось только одно орудие, и из него вел огонь раненый начальник артиллерии старший лейтенант Варенников. Отступать было некуда: позади болото и та самая дорога, на которой мы воевали с бронетранспортером. В самый критический момент боя к нам на помощь пришли танкисты 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте. Их тридцатьчетверки с белыми орлами на башнях нанесли такой сокрушительный удар, что уцелевшая гитлеровская свора поспешила укрыться в лесу. Наступило затишье. Командир полка подполковник Воинков по рации постоянно требовал сообщать обстановку. А обстановка была вполне спокойная. Перед нами немцев нет, поляки тоже отошли на исходные позиции. Но именно это спокойствие и волновало командира. Он приказал разведать, нет ли в лесу танков и не готовятся ли они снова атаковать. В нашем штурмовом отряде осталось всего несколько человек, и почти все были ранены. Выбор пал на меня. Оставив рацию на Петра Кульбаку, я начал пробираться по лесу. Впереди ничего подозрительного не обнаружил. Значит, танки ушли. Вернулся и все подробно доложил комполка. Потом телефонисты, которые спасались в полуразрушенном блиндаже, рассказали мне, что недалеко от них вражеские снайперы оборудовали свою позицию и держали меня на прицеле. Меня телефонисты предупредить не могли, чтобы не выдать себя. А снайперы, видимо, решили, что я цель не очень важная, и не стали себя выдавать. А ведь нажми кто на спусковой крючок, то ни шестого, ни всех остальных случаев не было бы… Случай шестой —10 августа, вечер. Наш батальон был выведен в резерв, но отдыхать не пришлось. Получили небольшое пополнение, боеприпасы и приказ: выйти на южную опушку небольшого леса, где закрепились полки нашей дивизии. Как и положено в таких случаях, впереди шли дозорные, которые вдруг передали: видим танк. Чей он, в темноте определить не смогли. Наш главный юморист Петро Кульбака подошел к танку и гадает: «Чи наш, чи немецкий. А вось христ есть». И в это время кто-то из наших заметил часового. Он подошел к нему, чтобы задать обычный в таких случаях вопрос: «Ребята, вы из какого полка?» А часовой-то оказался немецким, и заорал он во всю глотку. Тут и понеслись во все стороны трассирующие пули из немецких пулеметов. Ну и мы в ответ им. Бой разгорелся не на шутку. Пошли в ход гранаты. Запылало несколько домов. Потом все стихло. Около крайнего дома деревни мы с одним из солдат остановились. Он зашел во двор, а я остановился около калитки. И вдруг с крыши сарая раздалась автоматная очередь. На мою каску обрушилось что-то огромное, из глаз в буквальном смысле посыпались искры. Я присел. В голове пронеслось: «Все, отвоевался, убило…» Потом немного пришел в себя и стал рассуждать: «Если я думаю, значит, еще живой». Провел рукой по лицу – кровь. Новая мысль: «Значит, ранен?» Пошевелил руками – слушаются. Опять мысль: «А как голова?» Наклонил вперед, влево, вправо. Нормально. Попробовал подняться — получилось, только голова очень гудит. Оказалось, что пуля попала в каску, но не пробила. А откуда же тогда кровь? Смотрю, товарищ сидит, привалившись к забору. Спрашиваю: «Тебя не зацепило?» Не отвечает. Во время очередной вспышки огня горящего дома я увидел, что ему пуля попала под каску и размозжила голову… Вскоре ко мне подошли несколько бойцов, потом другие. И мы, обойдя злополучную деревню, добрались до позиций своего полка и доложили командиру, что в нашем тылу находится группа противника и что у них есть один танк. Седьмой случай —11 августа, утро. Собственно говоря, он как бы продолжение шестого. Утром у наших окопов остановился тяжелый танк, который был послан для уничтожения обнаруженного в нашем тылу вражеского танка. Показать дорогу опять выпало мне. Оставив рацию на своего помощника Кульбаку, я на броне танка доехал до деревни. Перед выстрелом спрыгнул на землю, вдоль домов побежал к своим и в кустарнике увидел вражеский окоп и часового в нем. Заметили мы друг друга одновременно. Немец прицелился в меня из винтовки, а я в него из пистолета. И тут случилось невероятное. Расстояние до окопа – считанные метры, казалось, можно было достать рукой. Но мне почему-то захотелось стрелять с упора. Я поднял левую руку в изгибе и развернул плечо. В этот момент немецкий солдат выстрелил. Я почувствовал сильный, словно кирпичом, удар, рука опустилась. Я снова поднял ее. Пока мой противник перезаряжал винтовку, я выстрелил – часовой осел в окоп. Я схватил левой рукой вражеский пулемет и помчался обратно. В горячке о боли забыл. Доложил командиру батальона, что вражеский танк уничтожен, и показал трофейный пулемет. Тут кто-то заметил, что моя телогрейка на спине разорвана. Ребята помогли ее снять. Оказалось, вражеская пуля была разрывной: она вошла в рукав около самого локтя и на вылете зацепила спину, вырвав кусок размером с почтовую открытку. Если бы я не повернулся для стрельбы с упора, пуля попала бы прямо в сердце. Тут возникла одна проблема. В госпиталь я уйти не мог, так как мой напарник еще не в совершенстве владел рацией. А в такой сложной обстановке оставить батальон без связи нельзя. Мне сделали перевязку, и я продолжал корректировать огонь артиллерии, давать информацию о ходе боя. И только ночью, когда пришел другой радист, санитары повели меня в госпиталь. Вот такая была жизнь солдатская. И все это произошло всего лишь за одиннадцать дней войны. А сколько таких дней было до этого? Тогда, помню, меня мучил один вопрос: не слишком ли много проявил Господь Бог заботы о судьбе одного обыкновенного солдата? В то время ответить на него я не смог. А сегодня, через 60 лет, пришел к выводу, что Божья благодать мне была дана за то, что я спас от уничтожения магнушевский храм Божий и никогда не прятался за чужие спины. За этот бой я был награжден орденом Славы III степени.