«А почему бы и нет?!»
То, что среди сотрудников завода «Полимир» ОАО «Нафтан» есть нобелевский лауреат, в Новополоцке слышали. А вот гости предприятия всякий раз удивляются, когда узнают об этом. «Вы шутите?» — самая распространенная реакция. Следом обязательно следует вопрос: «А денег сколько дали?»— Нисколько, все вложено в укрепление мира, — не устает отвечать начальник производства «Мономеры» Виталий Руткевич. — Да и разве можно в конкретную сумму оценить именной сертификат Нобелевского комитета?
Но обо всем по порядку. Десять лет Виталий Руткевич работал инспектором Организации по запрещению химического оружия (ОЗХО). В 2013 году Нобелевский комитет присудил ей премию мира. Генеральный директор организации решил: деньги пойдут на дальнейшую работу по уничтожению и контролю за химическим оружием. А всем сотрудникам были выданы именные сертификаты, подтверждающие их личный вклад в получение высокой награды. «Анонимные инспектора из ОЗХО выполняют чрезвычайно важную и трудную работу», — сказал тогда глава Нобелевского комитета.
В ОЗХО работали четыре представителя Беларуси. Это военные специалисты Евгений Рыжиков и Александр Лыско, а также два инспектора, уезжавшие в Гаагу с завода «Полимир»: Виталий Руткевич и Юрий Дудаков.Казалось бы, наша страна к химическому оружию не имеет никакого отношения. Откуда в ОЗХО белорусские специалисты? С этого вопроса начался наш разговор с Виталием Руткевичем.
— Организация создана в 1997 году для контроля над соблюдением Конвенции о запрещении химического оружия, которую на тот момент ратифицировали 65 стран. Для работы инспекторами в нее привлекают представителей разных государств. Рабочий язык английский, но официальных языков шесть, в их числе русский. Знание специфики и менталитета помогает более оперативно решать задачи.
Честно говоря, когда в 1996 году мне позвонил главный инженер ПО «Полимир» с предложением заполнить анкету международной организации, я отнесся к этому с иронией. Следом он спросил про знание английского, на что получил понятное любому советскому человеку «йес оф кос» (yes, of course). А когда он стал уточнять, что мне известно о боевых отравляющих веществах, пришлось ответить: в пределах программы военного училища, но информация секретная и на тот момент не подлежала разглашению. В итоге он с бравадой предложил мне стать инспектором международного масштаба, на что я в том же духе ответил — а почему бы и нет?
Фото media.publika.md.— Анкету вы тем не менее отправили?
— Да, ведь запрос на подходящих специалистов пришел через МИД, это была не шутка. Анкету мне помог заполнить заводской переводчик. Кроме меня, документы подавали еще два сотрудника объединения. Потом был конкурс анкет, медкомиссия. После медкомиссии вызвали в Бухарест на собеседование и в конце концов почти через два года мне прислали приглашение на обучение. Начальник техотдела Юрий Дудаков попал в первую группу инспекторов, а я — во вторую. Пять месяцев мы изучали отравляющие вещества, технологию их изготовления, применения и уничтожения, совершенствовали английский. Потом вернулись в родные города и ждали окончательного решения ОЗХО. В июне 1998‑го мне пришел первый контракт на три года с испытательным сроком на шесть месяцев. 20 июля мы всей семьей уехали в Гаагу, дочери моей тогда было 12 лет, а сыну всего 1 год и 8 месяцев.
Треть года в командировках
— Виталий Здиславович, наверное, для такой работы нужно иметь очень специфическое образование?— Химия в моей жизни появилась случайно: родители получили квартиру в районе, где была профильная средняя школа. В старших классах у меня каждый день было по два урока химии, а во вторник — четыре. Поступил в Саратовское высшее военное инженерное училище химической защиты. Кроме военного факультета, там был специальный инженерный (промышленный), выпускников которого забирали предприятия Минхимпрома. По распределению попал в Новополоцк на «Полимир» и до ОЗХО отработал более девяти лет в 201‑м цехе. А по окончании контракта с организацией в октябре 2008 года благополучно вернулся на родной завод.
— Так в чем состояла работа инспектора Организации по запрещению химического оружия?
— Все страны, подписавшие конвенцию и ратифицировавшие ее, представили декларации о том, что у них было на тот момент. Сначала инспектора занимались подсчетом и инвентаризацией, затем началась работа по контролю над уничтожением. По контракту мы проводили в командировках до 120 дней в году. Оборудование на предприятиях было самое разное: реакторы, колонны, емкости, трубы высотой более 50 метров. Скажем, в Волгограде я видел, как такую кирпичную трубу одним взрывом положили ровненько на землю.
Наша группа проинспектировала все объекты по хранению — семь в Российской Федерации, в США примерно столько же. Отравляющие вещества были залиты в снаряды, в ракеты, в авиационные бомбы, в боевые головки ракет. Самые длительные инспекции — до семи недель — были на заводы по уничтожению.
— Это опасно? Как именно происходит уничтожение химического оружия?
— Хранение таких веществ подразумевает вентиляцию и анализаторы. Бывало, конечно, что снаряд потек от времени, тогда его помещали в закрытую капсулу и потом уничтожали. При необходимости инспектора работали в средствах защиты органов дыхания и кожи.
Для уничтожения химоружия на каждом объекте по хранению построили специальный завод. Это закрытая зона, отдельный корпус, где вскрывают боеприпасы, откачивают отравляющее вещество, затем его либо сжигают, либо преобразуют в нейтральные среды, а все металлические части идут в печь.
Всего за 10 лет участвовал в 59 инспекциях — это 1.049 дней. Посетил более 20 стран. Кстати, мой родной «Полимир» тоже есть в списке предприятий, где бывают инспектора ОЗХО. На заводе как побочный продукт производится синильная кислота, которая до конца 1960‑х сама была химическим оружием, а сейчас входит в список № 3 конвенции.
— Что это за списки?
— Деление химикатов на списки происходит по степени опасности: если какими‑то химическими превращениями можно создать химическое оружие, это список № 3 и список № 2. В список № 1 включены боевые отравляющие вещества. Согласно конвенции странам разрешено иметь минимальное их количество, чтобы тестировать средства защиты.
С течением времени количество химического оружия уменьшается, но контроль над его уничтожением такой же строгий.
На долю каких государств пришлось больше всего нобелевских премий, точно определить невозможно. Ведь лауреат мог родиться в одной стране, иметь гражданство другой, а работать в третьей. Однако принято считать, что в лидерах здесь США, Великобритания, Германия, Франция, Швеция, Швейцария, Россия, Япония, Канада, Италия, Нидерланды и Израиль.
Миссия выполнима?
— Во время инспекций вы чувствовали, что выполняете миссию по сохранению мира?— Первое время как‑то не задумывался — не так сильна была угроза терроризма. Ощущение причастности к исторической миссии появилось, наверное, после атаки на нью‑йоркский торговый центр. На территории США тогда приостановили уничтожение химоружия, остатки отправили на хранение. Появились мысли: что будет, попади отравляющие вещества в руки террористов?..
Когда организации вручили Нобелевскую премию, я испытал гордость. Считаю, что вклад ОЗХО в сохранение мира оценили справедливо. Химическое оружие создавали не для того, чтобы спасать мир, а для того, чтобы убивать. Но потом люди поняли, что накопили его столько, что можно уничтожить самих себя. Недаром почти все страны мира подписали конвенцию и ее ратифицировали, это говорит о понимании реальной угрозы.
— Вы следите за тем, кому и за что вручают Нобелевские премии?
— Мне интересно, кому дают премию мира. И я рад, когда ее получает человек или организация, за которыми стоят конкретные дела, а не призывы к миру во всем мире.
К СВЕДЕНИЮ
Нобелевскую премию мира 2019 года получил премьер-министр Эфиопии Абий Ахмед Али. Он назван лауреатом за примирение Эфиопии с Эритреей.
kruchenkova@sb.by
