Расстрелянное утро
К вечеру жара спала. Но сумерки долгожданной прохлады не принесли. Субботний вечер был невыносимо душным. Лишь изредка, шевеля листья полусонных каштанов, со стороны Мухавца набегал ветерок, прохладой касался разгоряченного тела и спешил дальше. У штаба дивизии тормознула машина. Лихо хлопнув дверцей, из нее выскочил молодой фотокор БЕЛТА по Брестской области Владимир Лупейко. В частях Брестского гарнизона его знали хорошо. Благо в то время журналисту не требовалось спецразрешений, чтобы пересечь КПП. Этим он и пользовался, пополняя редакционный архив прекрасными снимками.
Но тот вечерний визит носил совершенно иной характер. Прожорливый фотокоровский “Форд” “съел” весь бензин как раз накануне съемок. И смекалистый журналист заглянул на огонек к военным, чтобы “выцыганить” по старой памяти двадцать литров горючего.
— А, Володя! — обрадовался ему как старому другу комдив. — Проходи. Знаю, мне уже доложили. Дам тебе горючку. Но, как говорится, услуга за услугу: завтра начинаются крупные учения. Обязательно поснимай. По рукам? Отлично. Рано утром за тобой приедет машина.
...По привычке Владимир встал рано и засобирался в дорогу. Щелкнул затвором — проверил камеру, прильнул к темному окну.
— Слышишь, какая гроза разыгралась, — обратился к жене, вслушиваясь в отдаленные раскаты грома. —
Вот тебе и съемки...
Жена молча стояла в глубине комнаты. Но, подойдя ближе, он заметил, какое у нее бледное лицо.
— Вова, это война, — сказала она.
В тот же миг, пронзительно застонав, во двор дома ухнул артиллерийский снаряд, выбив взрывной волной глухие ставни. В нос ударил смрад гари. Быстро спрятав фотоаппарат, глава семейства подхватил на руки испуганную дочь, взял за руку жену, и они выбежали из дома. Бежали в сторону Московского шоссе. Брестские улицы узнавали с трудом: горящие полуразрушенные здания, трупы... А на город сыпались все новые и новые бомбы и снаряды. Каждый шаг в этом огненном аду давался с трудом. Вдруг настороженный слух уловил протяжный тоненький свист. В ужасе сжалось сердце: бомба. Сильная мужская рука толкнула уставшую от стремительного бега женщину, и вспотевшая спина ощутила спасительную прохладу бетона. От звука разрыва помутилось в голове, к горлу подступила тошнота. Словно в замедленном кино, Владимир Наумович видел, как зазубренный осколок прошиб водосточную трубу, коснулся рубахи, пролетел в миллиметре от лица жены и попал в голову выбежавшей из противоположного дома женщины. Сквозь белую пелену, застилавшую глаза, увидел знакомое лицо. Кто это? Ах да, жена начальника погранотряда Кузнецова...
— Володя, Володя, очнись! — кричала она. — Давай к нам, в подвал...
Сын полка
Под землей разрывы звучали глухо и казались не такими страшными. В происходящее не хотел верить никто. А память розовыми картинками сквозь черный дым рисовала эпизоды прошлого.
Володя Лупейко — ровесник Октябрьской революции. Новая власть, как и обещала, дала максимум свободы всем. Особенно ему — беспризорнику. Вольный, как птица, он полуголодный бродил по освобожденным от старого режима улицам, клянчил крохи у булочниц и, как и тысячи таких же вольных, мечтал, что всех их увезут в богатую и сытую Америку. Тем более что уж очень хотелось посмотреть, какой он, этот океан, за которым находится волшебная страна.
Но вместо этого плечистые дяденьки в форменных фуражках ловили чумазых ребятишек и распределяли по пропахшим кислой капустой детдомам. Жесткие порядки и постная еда воспитанникам ужасно не нравились, и при любом удобном случае “майские жуки” улетали на волю. Пока жирную точку в этом деле не поставил Сталин. Согласно его распоряжению, каждая воинская часть должна была иметь двенадцать воспитанников, коих предписывалось содержать и учить до семнадцати лет.
— Так я попал в часть, дислоцировавшуюся в Печах, что под Борисовом, — сказал Владимир Наумович. — Хорошее время было. Играл в полковом оркестре, носил форму, получал в месяц полтора рубля. Оттуда мы уже не убегали. Нравилось.
Решающую роль в судьбе будущего фотокорреспондента сыграл его комбат Васильев, назначив любознательного парня вместо уволившегося в запас полкового фотографа Капкина. Дело, как говорится, пошло сразу. Вскоре первые его снимки отличников боевой учебы были напечатаны в газете “Красноармейская правда” (ныне “Во славу Родины”. — Авт.). Дальше — больше. Завязалось сотрудничество с БЕЛТА, и фото, сделанные юным военкором, замелькали в республиканских газетах.
— В тридцать седьмом уволился в запас, — продолжал ветеран. — И с одним комсомольским билетом в кармане приехал в Минск. Взяли меня фотокором в БЕЛТА. С той поры в трудовой книжке у меня всего одна запись о приеме на работу. Снимал все: съезды, заводы, парады... Кстати, на одном из них познакомился с военным фотокорреспондентом Василием Аркашевым. А в тридцать девятом был назначен посткором по Брестской области.
К своим. В партизаны
...Бомбежка продолжалась до десяти часов, а в начале одиннадцатого все стихло. И, наполнив город зловещим рыком техники, в Брест вошли немцы. Но крепость по-прежнему жила. Еще долго, по словам очевидцев, фашисты не решались пройти по улице Толстого, остерегаясь пуль защитников цитадели. Новые хозяева сулили местному населению золотые горы, не забывая регулярно проводить облавы и расстрелы.
Решение созрело моментально: прорываться к своим. Задумка казалась нереальной, но, смекнув, Владимир решил воспользоваться “гостеприимством” немцев, выдававших пропуска по последнему месту прописки. Так трое друзей и коллег — Владимир Лупейко, Михаил Муровицкий и Александр Махнач — под видом учителей средней школы покинули разрушенный Брест. Но, увы, их планам не суждено было сбыться. Отклонение от маршрута, указанного на пропуске, грозило расстрелом на месте. И вскоре Владимир вернулся в Брест. Оставалось одно — искать связь с подпольем.
— Однажды зимним вечером, — вспоминал Владимир Наумович, — я заметил, что в соседнюю хату тихо, как мышки, шмыгают молодые ребята. Подпольщики, понял я. От радости перехватило дух. Подождал, когда их соберется человек десять, и шусть в хату... А они меня скрутили и шепчутся: “Кончать его, кончать...” Я и словом, и матом... Едва отбился. А вскоре их главный, Василий Нестеренко, дал первое задание: установить связь с партизанами.
В деревне Булькова новоиспеченный разведчик хату Антона Стальмашука нашел быстро. Зашел и с порога бухнул:
— Дядька, где тут у вас партизаны?
Посмеялись над хлопцем, хлеба дали, положили спать, рассказали сказку, что знать ничего о лесных братьях не знают. А ночью в дом вошли люди в черном и поволокли Володю в лес. Там, до хруста заломав за спиной руки, командир партизанского отряда Михаил Чернов уже читал “шпиону” приговор... Так началась лесная эпопея Владимира Лупейко.
С той поры его знали как партизанского фотокора. Вот характеристика командира отряда партизанской бригады имени И.В.Сталина лейтенанта Шиканова: “Лупейко В.Н. участвовал во многих операциях по разгрому немецких и полицейских гарнизонов, а также на диверсиях на железной дороге. Сфотографировал сотни боевых эпизодов, в которых отразил всю партизанскую жизнь мирного населения...”.
А вот один из эпизодов боевой биографии. Было это в отряде имени Щорса. Узнав, что планируется выход на диверсию, партизанский фотокор, как говорится, насел на командира:
— Прошу включить меня в группу.
— Ну не могу я, не могу, — раздраженно ответил тот. — Ясно тебе? В нее входит всего пять человек. И все. Хочешь снять — сам уговаривай подрывников.
Командир диверсионной группы был хмур, как старый еловый лес. Единственным его словом после получасовых уговоров фотокора было категорическое “нет!”.
Возмущению парня не было предела. Казалось, даже равнодушный лес недовольно зашумел. Плюнув, Владимир Наумович резко повернулся и пошел прочь.
— Эй! — крикнул вдогонку хмурый подрывник. — Не кипятись. Пошли.
Чтобы, как они выразились, до конца прочувствовать взрыв, нашему герою доверили тащить мину — многокилограммовый артиллерийский снаряд с запалом от ручной гранаты вместо взрывателя. Ноша была нелегкой. От многочасового напряжения гимнастерка прилипла к телу, ноги предательски подкашивались, а назойливая лесная мошкара безнаказанно лезла в глаза.
— Да чтоб тебя... — не выдержав, чертыхнулся Владимир.
— Т-с-с!
Партизан, шедший впереди, подал условный знак. Группа остановилась, замерла. Кроваво-красным светом в зеркале рельс отразилось заходящее солнце. Тихо. Засады нет. Двое, пригнувшись, пошли к дороге. Руки “нырнули” в щебень полотна, вырыли ямку. Несколько секунд, и заряд установлен. Вот уже гулко задрожали рельсы, за поворотом показались клубы дыма. Фотокор занял удобную позицию для съемки, горько вздыхая о том, что оптика его ФЭДа крайне слаба для такого дела.
— А ну назад, — хрипло приказал командир подрывников. — Выдать нас хочешь? Хоронись!
Времени на подготовку уже не оставалось. Глухо ухнул взрыв, и группа растворилась в лесу. Увы, сфотографировать подрыв тогда не удалось. Хотя были и другие диверсии, принесшие, кроме пользы фронту, удачные снимки. Впрочем, они, как и десятки других, легли в сумку автора. Так и носил он их с собой до 1943 года, пока не была налажена связь с Большой землей. Только тогда уникальные фото попали в архив Фотохроники ТАСС, замелькали в центральных газетах.
— Для меня это было полной неожиданностью, — признался ветеран. — Раз открываю “Комсомольскую правду”, а там мой снимок — наши партизаны. Значит, все было не зря. Не зря, рискуя жизнью, ходил к знакомым фотографам в Брест и, подвергая их смертельному риску, проявлял пленки. А однажды сказал одному из них: к тебе в фотоателье люди плохо идут. Так ты возьми да повесь снимки партизан на витрину!
Даже в войну курьезных случаев было много. Раз попросил у ТАСС пленки. Долго ждал. Надеялся катушек на сто-двести. А они прислали... всего две. Или вот еще. У меня автомат был немецкий — трофейный. Но мечтал я о ППШ. Даже во сне его видел. Написал другу — помощнику командующего партизанским движением Петру Абросимову, мол, пришли мне то, что партизаны любят (имел в виду советское оружие). Так он мне... бочонок спирта передал.
Самое сильное впечатление
Однажды Владимир Наумович рассказал о самом сильном за всю войну впечатлении:
— Многое видел. Как поезд идет под откос, как колют штыком бывшего товарища, ставшего на путь насилия и мародерства. Но никогда не забуду, как при взятии Борисова нашими войсками в самом пекле, игнорируя разрывы снарядов, стояли в полный рост маршал Ротмистров и генерал Черняховский. Увидев меня, отправили в укрытие, а сами остались. Тогда я понял, что нужно не просто жить, а жить стоя — в полный рост.
