Вспомним: армяно-азербайджанское противостояние из-за Нагорного Карабаха привело к значительному перемещению армянских переселенцев на территорию Краснодарского и Ставропольского краев РФ. С 1989 по 2001 год количество армян Кубани увеличилось на 244 783 человека, то есть на 3,7% ее национального состава. И «армянский вопрос» стал в Краснодарском крае одним из важнейших общественно-политических факторов.
Одним из ярких примеров является «осетинская проблема». Грузино-осетинский конфликт стал первым в постсоветской Грузии, переросшим в масштабное вооруженное столкновение в январе 1991 – июле 1992 годов. Он оказал существенное воздействие на ход и результаты осетино-ингушского противостояния. Военная фаза которого пришлась на октябрь – ноябрь 1992 года.
В результате обострения грузино-осетинских отношений в Северную Осетию в начале 1990-х годов прибыло порядка 43 тысяч беженцев из Южной Осетии и внутренних районов Грузии. Беженцы стали массовой опорой радикалов Северной Осетии, требовавших сохранения «территориальной целостности» своей республики за счет спорного с Ингушетией Пригородного района. Результат – появление 40 тысяч вынужденных переселенцев – ингушей.
Грузино-абхазский конфликт способствовал консолидации адыгских этнонациональных движений («черкесского мира») в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Адыгее, а также активизации Конфедерации горских народов Кавказа, сыгравших значительную роль в грузино-абхазском конфликте 1992–1993 годов. И сегодня «черкесский мир» – один из важнейших участников грузино-абхазского противостояния.
В связи с этим очевидно, что любая эскалация насилия в «горячих точках» Евразии спровоцирует нестабильность внутри России, а любое ошибочное решение Кремля может иметь высокую внутриполитическую цену.
Дмитрию Медведеву придется действовать в условиях гораздо более сложных, чем его предшественнику. Активная «разморозка» конфликтов происходит именно весной 2008 года. Попытки изменить статус-кво в конфликтных точках предпринимались не единожды и в конце 1990-х – начале 2000-х годов. Однако до 2008 года эти попытки не были системной стратегией. Ситуация изменилась, когда в международную повестку дня был внесен вопрос признания независимости Косова.
И хотя официальной позицией Вашингтона и Брюсселя считается «уникальность» косовского самоопределения, в столицах самопровозглашенных государств Косово рассматривают как правовой прецедент. Что же касается Грузии, Азербайджана и Молдовы, то для них Косово – это не юридический, а политический прецедент, рассматриваемый как предпосылка для окончательной потери Абхазии, Южной Осетии, Нагорного Карабаха и Приднестровья.
Напомним, что самые крупные боевые столкновения в зоне прекращения огня (с момента остановки боевых действий в мае 1994 года) в Нагорном Карабахе прошли в марте 2008 года. В 2008 году и Москва с Ереваном начали участвовать в «разморозке». 21 марта Государственная Дума РФ приняла обращение к федеральному правительству и президенту с просьбой рассмотреть возможности юридического признания Абхазии и Южной Осетии. А за день до того уходящий президент Армении Роберт Кочарян заявил о возможности признания Нагорного Карабаха в случае выхода Азербайджана из формата Минской группы ОБСЕ.
Таким образом, сегодня преемнику Путина необходимо заново разобраться с исходными данными по проблемам непризнанных государственных образований на территории бывшего СССР.
Пока сохранялись рычаги влияния на руководство Грузии и Молдовы, Москва не стремилась к интенсификации диалога с Тирасполем, Сухуми и Цхинвали, ограничиваясь поддержкой безопасности в конфликтных точках, поддержкой переговорного процесса и диалога между враждующими сторонами.
В Нагорном Карабахе Москва изначально дала свое согласие на интернационализацию урегулирования конфликта под эгидой ОБСЕ. В случае же с Приднестровьем Москва вместе с Киевом взяли на себя роль государств – гарантов миротворческого процесса. Главной заслугой России в 1990-е годы было то, что именно ее политики не допустили «разморозки» конфликтов, а также смогли обеспечить условия для гуманитарного развития населения этих территорий.
Неким Рубиконом российской политики по отношению к «параллельному СНГ» стал 2003 год. Провал «плана Дмитрия Козака» – проекта по созданию Федеративного единого Молдавского государства с включением в его состав Приднестровья – и «революция роз» в Тбилиси окончательно вывели Молдову и Грузию из орбиты Москвы. Непризнанные государства стали фактически «последним доводом» Москвы по отношению к геополитическим беглецам.
А после этнополитического самоопределения на Балканах существенно выросла и роль этих образований. В результате на карте мира в 2006 году появилось (впервые после 1918 года) независимое Черногорское государство – на сей раз в виде республики. В 2008 году 33 государства признали независимость экс-сербской автономии Косово, у которой ранее не было самостоятельной правовой и политической субъектности. И хотя Черногория в отличие от Косова никогда не существовала в формате непризнанного государства, сама возможность нарушения принципа территориальной целостности и этнополитического самоопределения вызвала повышенный интерес у лидеров самопровозглашенных республик постсоветского пространства. Фактически мы можем говорить о «балканизации» постсоветского пространства – возможности использовать косовский и черногорский прецедент в борьбе за самоопределение.
«Балканизация» СНГ стала тем процессом, который заставил российское руководство определить более четкую позицию по отношению к постсоветским непризнанным республикам. Представители РФ, начиная с президента Владимира Путина, озвучили так называемый «универсальный» подход к косовской проблеме. В данном случае речь идет о том, что косовский опыт может быть использован и при урегулировании «замороженных конфликтов» на постсоветском пространстве и для возможного самоопределения Приднестровья, Южной Осетии, Абхазии.
К слову сказать, такой универсальный подход нашел понимание и среди экспертов в США и в Европе. Пожалуй, впервые после 1990-х годов в западной политологии о непризнанных государствах заговорили не просто как о последствиях неразрешенных «замороженных» конфликтов, а как об образованиях, имеющих внутреннюю динамику, способных к трансформациям. По словам британского эксперта Томаса де Ваала, «многие внешние наблюдатели ошибочно считают Абхазию всего лишь российским марионеточным государством. Конечно, Россия использует ее неопределенный статус в своих целях, но Сергей Багапш, действующий президент, был избран абхазами вопреки пожеланиям Москвы».
С другой стороны, «балканизация» СНГ заставила активизироваться и «метрополии», заинтересованные в восстановлении своей территориальной целостности. В 2004 году Михаил Саакашвили стал демонстративно нарушать Дагомысские соглашения, установившие в 1992 году правила и формат конфликтного урегулирования: «Если в рамках Дагомысских соглашений на территории Цхинвальского района (официальное название Южной Осетии в Грузии. – С.М.) нельзя поднимать грузинский флаг, я готов выйти из этих соглашений».
Затем пришла очередь Приднестровья. Сначала Молдова, а весной 2006 года и Украина решили с помощью экономических рычагов вывести из игры строптивых «приднестровских сепаратистов». Решившись на поддержку официального Кишинева, Украина фактически из страны – гаранта миротворческого процесса превратилась в государство-союзника одной из сторон конфликта.
Затем в дело снова вступила Грузия. Кодорская операция Михаила Саакашвили, проведенная в конце июля – начале августа 2006 года, имела не только политический смысл – стремление к изменению статус-кво в зоне грузино-абхазского конфликта, – но и правовое (точнее сказать, антиправовое) измерение: одностороннее нарушение Грузией Московских соглашений 1994 года, регламентирующих миротворческую операцию.
В связи с этим основами российской политики в этом направлении стали сохранение статус-кво как механизма противодействия «разморозке» конфликтов и апелляция к косовскому казусу как к возможности для самоопределения «параллельного СНГ».
Судьба этих образований сегодня во многом зависит от действий России. Следование сложившимся мифам и стереотипам – поддержка исключительно представителей «партии власти», отказ от демократизации этих государств, нежелание искать союзников в вопросе о перспективах их признания за пределами СНГ – может существенным образом помешать тому, чтобы отстоять российские интересы. Между тем представители ЕС и США уже не могут игнорировать реальный, а не имитационный характер этих образований. В кулуарах различных международных конференций и форумов этот тезис не раз озвучивался американскими и европейскими политиками.
А потому, планируя задачи на долгосрочные перспективы, России следует исходить из нескольких важных посылок. Во-первых, необходимо убедить ведущих мировых лидеров в том, что непризнанные государства являются жизнеспособными образованиями, а уход России из конфликтных регионов не обеспечит мира и стабильности. Вывод сокращенной (до двух полков)
14-й армии из Приднестровья не сделает его жителей образцовыми гражданами Молдовы. Вывод российских миротворцев не сделает осетин и абхазов грузинофилами.
Иначе говоря, России надо доказывать, что ее роль – стабилизирующая.
Во-вторых, существование этих государств есть сам по себе стабилизирующий фактор. Разрушение их инфраструктуры будет гораздо большей проблемой. Другой вопрос – модернизация и демократизация этих территорий – необходимая предпосылка для их возможного признания в будущем. И если Россия сегодня не возглавит этот процесс, желающие найдутся.
И последнее. Для России гораздо важнее политическое, а не правовое (формально-юридическое) признание указанных государств. В конце концов США работают с Тайванем без всяких деклараций о признании. Главное – политическое сотрудничество, кооперация в сфере безопасности и ожидание благоприятной политической конъюнктуры. Ее, естественно, нельзя просто ждать, над ней надо работать, но не форсировать процесс официального признания. Гораздо более важно сейчас обеспечить выход «непризнанных» из тени, политическую поддержку. И апеллировать к политическому реализму.
Сергей МАРКЕДОНОВ,
зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук
