70 лет назад, летом 1944 года, Советская Белоруссия была освобождена от немецко–фашистских захватчиков. Фронт покатился дальше, к немецким границам, оставляя на полях жестоких сражений множество безымянных холмиков — могил советских солдат. Тайны многих из них до сих пор не разгаданы. Так, в одном из боев под Оршей в 1944 году был тяжело ранен единственный сын поэтэссы Марины Цветаевой — Георгий Эфрон. Но по пути в госпиталь его следы бесследно теряются. Корреспонденты «СОЮЗа» решили пройти тропами исследователей этой трагической истории...
Отпрыск гения
Георгий Эфрон–младший родился в 1925 году в эмиграции, и отпрыска гения ждала короткая и очень драматичная судьба. Появился на свет в Чехии, детство и юность провел во Франции. В 14 лет впервые попал на свою историческую родину, в Москву. Потом была Елабуга, эвакуация в Ташкент, возращение в Москву и мобилизация на Белорусский фронт...
«...Я абсолютно уверен в том, что моя звезда меня вынесет невредимым из этой войны, и успех придет обязательно; я верю в свою судьбу...» — напишет Георгий своей сестре Ариадне 17 июня 1944 года — за месяц до гибели.
Нет, не вынесла.
Сегодня в Браславском районе Беларуси на погосте между двумя деревеньками — Друйкой и Струневщиной, что неподалеку от латвийской границы, — за скромной металлической оградкой одиноко стоит черный мраморный обелиск с солдатской звездой и надписью: «Эфрон Георгий Сергеевич, погиб в июле 1944 г.». Могила ухожена — за ней присматривают школьники из соседнего села Чернево. Но исследователей до сих пор мучит вопрос: действительно ли под могильной плитой покоятся останки сына великого русского поэта?
«Мой сын не в меня...»
Эти слова у Марины Ивановны вырвались в письме к одной из своих подруг: «Мой сын ведет себя в моем чреве исключительно тихо, из чего заключаю, что опять не в меня!»
Цветаева, а за ней и все домашние стали называть мальчика Мур. Мать отслеживала едва ли не каждый день его жизни. О своем трехлетнем Гоше она пишет: «Удивительно взрослая речь, чудно владеет словом. Мужественен, любит говорить не как дети...» В восемь: «Очень зрел. Очень критичен...»
В шесть лет Мур уже читает и пишет. Французским владеет так же хорошо, как и русским. Учит немецкий. Мечтает посвятить жизнь, как он выразился, «пропагандированию» французской культуры в России и русской — во Франции.
Накануне войны репрессируют его отца, Сергея Эфрона, и сестру Ариадну. Отца расстреляют. Они с матерью остаются одни. Эвакуация в Елабугу. В августе 1941–го — самоубийство матери.
Из Москвы в Москву через Ташкент
Спустя пару месяцев Георгий возвращается в Москву. Его не прописывают. Не помог даже писатель Илья Эренбург, который в ответ на просьбу помочь, «успокаивает»: тебя отправят в Среднюю Азию.
Как жил, он фиксирует в дневнике и письмах: «Добился пропуска в столовую Литфонда, теперь я включен на «спецснабжение»... Дали мыло и две пары носков, 1,5 литра хлопкового масла и еще обещают — и ни черта за это платить не приходится...» Он ходит в школу, знакомится с Ахматовой, которая, по его словам, «окружена неустанными заботами и почтением всех, особенно Алексея Толстого». Читает «Золя, Чехова и, конечно, любимого Малларме и компанию (Бодлер, Верлен, Валери, Готье)».
Окончив осенью 1943 года школу, Мур возвращается в Москву, где в ноябре поступает в Литературный институт. А вскоре приходит повестка на фронт, ведь студентам Литинститута броня не полагается.
На фронт он попадет не сразу: «26–го февраля меня призвали в армию, — пишет он весной 1944 года. — Три месяца пробыл в запасном полку под Москвой, причем ездил в Рязанскую область на лесозаготовки. В конце мая уехал с маршевой ротой на фронт, где и нахожусь сейчас. Боев еще не было; царит предгрозовое затишье в ожидании огромных сражений и битв...»
А вот запись спустя месяц: «Лишь здесь, на фронте, я увидел каких–то сверхъестественных здоровяков, каких–то румяных гигантов–молодцов из русских сказок, богатырей–силачей. Около нас живут разведчики, и они–то все, как на подбор, — получают особое питание и особые льготы, но зато и профессия их опасная — доставлять «языков». Вообще всех этих молодцов трудно отличить друг от друга; редко где я видел столько людей, как две капли воды схожих между собой...»
«Атмосфера, вообще говоря, грозовая, — пишет он в одном из последних писем, — чувствуется, что стоишь на пороге крупных сражений. Если мне доведется участвовать в наших ударах, то я пойду автоматчиком: я числюсь в автоматном отделении и ношу автомат. Роль автоматчиков почетна и несложна: они просто–напросто идут впереди и палят во врага из своего оружия на ближнем расстоянии... Я совершенно спокойно смотрю на перспективу идти в атаку с автоматом, хотя мне никогда до сих пор не приходилось иметь дела ни с автоматами, ни с атаками... Все чувствуют, что вот–вот «начнется...»
Видимо, в одной из первых своих атак где–то между Оршей и Витебском Мур и поймал фашистскую пулю. Далее никаких сведений о нем нет, он просто исчез.
В списках не значится
Сестра Ариадна Эфрон и тетя Анастасия Цветаева примутся за поиски Мура. Им сообщат, что Эфрон не числится ни в списках раненых, ни в списках убитых, ни в списках пропавших без вести.
В 70–е годы прошлого века судьбой Георгия заинтересуется военный журналист полковник Станислав Грибанов. Ему удается установить,что 27 мая 1944 года Георгий Эфрон был зачислен в состав 7–й стрелковой роты 3–го стрелкового батальона 437–го стрелкового полка 154–й стрелковой дивизии. В книге учета Грибанов обнаружит запись: «Красноармеец Георгий Эфрон убыл в медсанбат по ранению 7.7.1944 г.» И все...
Тогда Грибанов начнет поиски людей, ходивших с Муром в атаки. И находит. Их отзыв о погибшем юноше был таков: «В бою Георгий был бесстрашен...» Но как и при каких обстоятельствах он погиб — не знал никто. Мясорубка войны уничтожила все следы.
Из белорусской деревни Друйки Грибанов однажды получает письмо, что на территории сельсовета была могила неизвестного солдата, погибшего 7 июля 1944 года, и, возможно, именно в ней похоронен сын Цветаевой.
Свое расследование полковник опубликовал в журнале «Неман» в 1975 году. Он писал: «Деревня Друйка... Это ведь там в последнюю атаку поднялся Георгий! Умер солдат от ран, поставили ему санитары временный фанерный треугольник со звездой, и ушел полк на запад... А могилу люди сохранили...»
Однако Грибанов считает нужным добавить: «Может статься, что и не Георгий в ней — другой солдат».
Спустя три года после публикации автор получил письмо из Браславского военкомата: «По Вашей просьбе высылаю фотографии памятника, установленного на месте захоронения советских воинов и в их числе Г. Эфрона. Имена остальных воинов нам не известны».
Одна из многочисленных версий обстоятельств гибели Эфрона принадлежит директору Браславского музея Александру Пантелейко. В своей книге «Память. Браславский район» Пантелейко высказал предположение: «Обоз с ранеными могли разбомбить в пути и т.д. На основании архивных документов было установлено, что в 437–м полку восемь человек пропали без вести... Может, Эфрон в числе этих восьми?..»
Александр Бушев
Советская Белоруссия №33 (24416). Четверг, 20 февраля 2014 года.
