Родительский дом
19.07.2011
А вот сарай... Каждый, кто взглянет на него, не преминет сказать: «Ну и крепость! Такую ни один снаряд не возьмет!» И правда, стены из камня толщиной почти метр. На кирпичном фронтоне цифра: 1928. Летом 1941–го два шальных снаряда разорвались неподалеку от сарая. Но даже следов от осколков не осталось на его стенах.
На вид трактор неказистый. Но все в нем надежно и просто. Сколько же крестьянской работы переделал этот четырехколесный труженик! И в своем хозяйстве, и у соседей. Стоило кому–то из них попросить: «Казик, надо привезти...» Или вспахать, или забороновать... «Надо — значит, сделаем». И весь ответ. И все знали: отказа не будет. Так уж устроен этот человек...
А летний день между тем катился к полудню. Изнуряющей жары не было. И все–таки мы присели в тенек на любимую скамейку Казимира Владиславовича. Когда–то он присаживался на эту скамейку всего на несколько минут, чтобы только перевести дыхание. Но вот пройден перевал с отметкой 80. Теперь на скамейке в холодке можно посидеть и час, и два. Послушать, как заливаются птицы в саду, как клекочут аисты в гнезде, как под легким ветерком перешептываются между собой листья яблонь и груш. И вспоминать, вспоминать...
— Вон там, — Казимир Владиславович указал на кирпичный дом в шагах двадцати от нас, — я и родился в 1929 году. А этот дом отец построил в тридцать седьмом. За два года до своей погибели...
Он внезапно замолчал, как будто натолкнулся на невидимую стену. А может быть, сработал стопор: жизнь научила молчанию. Но, преодолев внутри себя сопротивление, продолжил рассказ.
— Отец мой был войтом. Старшиной сельской общины (по нынешним временам — председателем сельсовета). Его арестовали 17 сентября 1939 года. И еще 8 человек. А через три дня отвели километров за пять от нашей деревни, поставили на краю карьера и расстреляли. Землей присыпать не понадобилось. Их могилой стало болото...
Мама рассказывала, что в царской армии отец был прапорщиком. Воевал с германцем. И получил награду — Георгиевский крест. Люди уважали его за справедливость. Но у новой власти свой резон: служил Польше. Значит, враг... Да и люди не все одинаковые. Один завистник, другой просто злыдень. Всем никогда не угодишь. Отец служил не Польше, а народу, который жил под Польшей...
А хозяйство у нас было справное. Земли гектаров двадцать. Две лошади, пять коров... Неподалеку от нас в 1940 году организовали колхоз. Вот он и забрал нашу землю. А заодно — и имущество. Приходит к нам агент, требует уплатить налоги. Мама в слезы: «За что платить? У нас все забрали». «Ничего не знаю. Плати — и весь разговор». Мама — в Гродно, думала там найти справедливость. А ей говорят: «Помочь ничем не можем. На месте виднее». За неуплату налогов карали жестоко. Какие–то деньги у нас были. Что–то мама продала. Рассчитались. А что будет в следующем году — об этом лучше не думать...
А в следующем году грянула война. Великая Отечественная... Деревня наша Нижние Погораны маленькая. Всего восемь дворов. Что тут немцам делать? Свирепствовали они в больших населенных пунктах. За связь с партизанами вешали, убивали, живыми сжигали в огне. Эти жуткие вести доходили до нас. Страх висел, как топор, занесенный для удара. Проснешься утром и думаешь: а доживем ли до вечера?
Опять мы работали на своей земле: мама, я да сестра Владислава. Помогал дядя Петя, родной брат отца. Он с семьей так и жил в родительском доме. Земля спасала нас от голода. Да и от смерти, пожалуй. Немцы регулярно брали с нас поборы. Если что не так — расправа короткая. Хочешь жить — отдашь последнее...
В июле 1944 года пришло освобождение. И мы вздохнули облегченно: слава Богу, пережили войну! Войну пережили, но несчастья по–прежнему преследовали нас. Но не злой рок посылал их, а чаще всего люди. Эх, люди, люди... На жителей окрестных деревень настоящий ужас наводила одна активистка. Безграмотная, расписаться не умела, но линию партии понимала. По–своему, конечно. Вместо «здравствуйте» она обычно произносила: «Партия сказала...» Так вот, нашла она еще одну «свидетельницу», с которой донесла в НКВД на моего дядю. Дескать, Петр Шота сотрудничал с немцами. Его тут же арестовали и сослали в Коми АССР. Пыталась добраться она и до меня. Когда я стал заведующим гаражом, у нее это вызвало негодование. «Як гэта можа быць, каб сын войта кiраваў людзьмi! Трэба яго пасадзiць». И обратилась в органы. Не посадили. Другое было уже время. Однако я забегаю вперед...
Запомнился мне 1944 год еще одним событием. В Нижних Погоранах разместили «госпиталь» для раненых лошадей. Голов 500, а может, 600 доставили с фронта. А в каменном сарае была операционная. Установили специальный станок. Заводили туда лошадь, закрепляли и резали по–живому. Извлекали осколки, зашивали раны. Как же эти бедные животные мучились! Как они страдали...
А руководитель «госпиталя» жил в нашем доме. Однажды он говорил маме: «Амелия Антоновна, хочу дать совет. Какой бы начальник ни пришел в ваш дом, что бы он ни требовал, никогда с ним не спорьте. Свою правоту вы никому не докажете. А навредите себе очень сильно»...
Как в воду глядел майор. Когда Петра, родного брата отца, выслали в Коми АССР, в родительском доме осталась его жена Мария, трое детей да бабушка. Пришли агенты по налогам. Требуют уплаты. Мария объясняет, что сейчас платить нечем. «Раз нечем — вышлем на Север». Доведенная до отчаяния женщина в сердцах произнесла: «И там люди живут». «Вот и хорошо. И тебе найдем место. И детям твоим». И что вы думаете? Включили их в список раскулаченных. Когда приехали забирать, Марии дома не было. Ждать не стали. Погрузили детей, бабушку и отправили в Казахстан. Вернулась Мария в пустой дом, чуть с ума не сошла. Четыре года пряталась от властей. Четыре страшных года с одной мыслью в голове: «Что с детьми? Что с мужем? Живы ли они?»
Казимир Владиславович замолчал, вновь и вновь переживая горькие события давних лет.
Его родичи не погибли в ссылке. Но никто из них в родительский дом не вернулся. Для них он стал проклятым местом...
— Опустел родительский дом. Превратился в тело, которое оставила душа. Мне страшно было заходить туда...
Казимир Владиславович опять замолчал. Говорить ему трудно. Пережитое становится прошлым во времени. Но оно никуда не уходит. Оседает на дне памяти и напоминает о себе, когда ему вздумается. Иногда в самый неподходящий момент. Но уж если разворошить его, как муравейник...
— Один фронтовик мне рассказывал, что в нем сидит осколок в миллиметре от сердца. Операция невозможна. И жить с ним страшно. Чуть кольнет и кажется — все, конец... Я такой «осколок» носил 50 лет. Когда подумаю, что отец лежит в болоте в каких–то пяти километрах от своего дома, сердце едва не разрывается от боли. Сколько раз просил сельсовет разрешить перезахоронить его останки на кладбище, один ответ: «Не имеем права». Разрешили только в 1989 году.
А колхоз наш «Октябрь» создали в сорок девятом. Поработал я год в полеводстве, а потом целых 12 лет был в кузнице молотобойцем. Так за день намахаешься, что земли под собой не чувствуешь. Молоточек–то весом килограммов десять. А что получал за труд — и говорить не стоит. Но жили...
В 1959 году женился. Повезло мне связать свою жизнь с Вероникой Павловной. Она мне самый родной человек. И теперь я души в ней не чаю. Родили двоих сыновей и дочь. А те, в свою очередь, — внуков. Жизнь действительно бесконечна...
Образование у меня всего 4 класса. И вот представьте себе, назначают меня в 1962 году заведующим гаражом. А это — 16 автомашин. ПТУ я не оканчивал. Даже на курсах не обучался. Но двигатель постиг в совершенстве. Самоучкой. Глаза закрою — и вижу, как все там вращается. До любой неисправности мог докопаться сам. Бывало, ночь просижу над книгами, но разберусь. Потом работал механиком. Много лет слесарил.
Жизнь в колхозе потихоньку налаживалась. Но своего расцвета она достигла, когда руководил хозяйством Виталий Ильич Кремко. Герой Беларуси.
Это редкое явление, если колхозные пенсионеры пользуются благами коллективного труда, как и работающие. Раз в квартал на двоих мы получаем 30 кг мяса. Бесплатно. А молока каждый месяц по 40 литров. Целый бидон! И зерна в год больше тонны.
Все у нас есть. А самое главное — вот этот уголок земли родной. И родительский дом моих детей и внуков, у которого совсем другая судьба, чем у моего.
Фото автора.