На сайтах смакуют новость: в этом году на экраны выйдет рекордное количество сиквелов и римейков. «Люди Х–6», «Крепкий орешек–5», «Железный человек–3», «Анна Каренина», «Ромео и Джульетта»... Бесконечные пересъемки советской киноклассики. То ли у сценаристов идеи кончились, то ли всем правит элементарный коммерческий расчет. Но и в литературе все чаще встречаются переделки известных сюжетов. Как–то в рубрике «Четыре угла» мы дискутировали о римейках. А после мы с одним из участников, поэтом Георгием Бартошем, начали проводить фестивали римейков. Тема первого была «Красавица и Чудовище», тема следующего, определенная голосованием, — «Робинзон Крузо». И вот недавно мы подвели итоги «робинзонады», по результатам получился интересный «круглый стол» — о римейках, эскапизме, постапокалипсисе и современном литературном процессе... Предлагаю и вам, уважаемые читатели, «подслушать» этот разговор. А участвовали в нем Георгий БАРТОШ, поэт, руководитель литературного объединения «Мастерская. Пр. Независимости, 43», Наталья КАЗАПОЛЯНСКАЯ, заведующая отделом критики и публицистики журнала «Неман», Татьяна СВЕТАШЕВА, поэтесса, аспирант кафедры русской литературы филфака БГУ, Татьяна ШЕИНА, поэтесса, генетик, аспирант РНПЦ «Мать и дитя», Вика ТРЕНАС, поэтесса, и я, Людмила РУБЛЕВСКАЯ, критик–писатель–обозреватель.
Хорошо, где нас нет
Л.Рублевская: Тема «Робинзон Крузо» оказалась достаточно сложной — мы затронули две важные темы: эскапизма, то есть ухода от действительности, и постапокалипсиса. В большой части присланных на конкурс текстов остров являлся для героя не местом заключения, а, как я обозначила для себя, неким абстрактным «МГХ» — «местом, где хорошо». То есть получилось, что более актуальна «робинзонада навыворот»: не убежать с острова мечтают авторы, а попасть на него. И еще одно открытие конкурса — замечательное произведение в жанре постапокалипсиса белорусского писателя Сергея Балахонова «Востраў Крушэўскага».
Г.Бартош: Культура ходит по кругу. И ходит не случайно, а по сюжетам, которые являются выразителями проблем, наиболее важных для цивилизации в целом. Почему проголосовали за тему Робинзона? Потому что эта странная и, возможно, случайная книга, написанная в начале XVIII века, задала актуальную проблематику: социальное и личное одиночество.
Л.Рублевская: Робинзона трактовали в разные времена по–разному: как историю пути человека к Богу, как политическую аллюзию — Робинзон провел на острове 28 лет, в Англии это был срок Реставрации, правления Карла II. Постмодернисты превращали сам остров или корабль Робинзона в субъект действия, как Умберто Эко... Сегодня наиболее привлекло в этом сюжете не выживание, а тема ухода от цивилизации, дауншифтинг.
Т.Светашева: Для Робинзона цивилизация — это привычная жизнь, к которой он стремится вернуться. А современным мыслящим человеком цивилизация может восприниматься как зло, а уход от цивилизации соответственно как благо. Выходом становится этакая «внутренняя робинзонада» как форма защиты от бездуховности современного мира. Человек, находясь в обществе, чувствует себя робинзоном.
Г.Бартош: И ни в одном конкурсном произведении не было ужаса перед одиночеством, перед островом.
Т.Шеина: Я впервые прочитала о приключениях Робинзона в переработке польского писателя. Книга была гораздо жестче, чем оригинал. У героя — только нож, никакого корабля, ящиков с продуктами... Был и вопрос возвращения к цивилизации: герой не может ее принять. Общественный строй, который до попадания в изоляцию он считал единственно правильным, уже не кажется ему идеальным.
Л.Рублевская: Дефо, кстати, чтобы доказать, что его герой остался цивилизованным, социальным человеком после своего пребывания на острове, описывает, как Робинзон, вернувшись, женится, заводит детей...
Н.Казаполянская: Возможно, это авторская фантазия. В «Крутом маршруте» Евгения Гинзбург рассказывает, как в тюрьме ее посадили в камеру с одной женщиной. Узницам пришлось приспосабливаться, привыкать к общению только друг с другом... И Гинзбург признается, что еще бы немного — и потом общение с другими людьми для них было бы уже лишним. То есть произошли бы изменения в психике.
Л.Рублевская: Дефо в одном из вариантов романа написал, что Робинзон строит лодку и обнаруживает, что находится не на острове, а на архипелаге. Как в «Острове Крым» Аксенова — условная изоляция, которой на самом деле не существует.
Приказано выжить
Л.Рублевская: Мне кажется характерным, что ни в одном римейке не показана, как в «Палескiх рабiнзонах» Янки Мавра, сама технология выживания. Как сделать и использовать инструменты, добыть огонь, пищу...
Т.Шеина: Просто писатели сами не знали, как те инструменты использовать!
Л.Рублевская: В общем, наши авторы на острове не выжили бы... Я помню, когда мы обсуждали «Палескiх рабiнзонаў», говорили, что сегодняшние юные читатели не воспринимают, когда герои достают черепаху из панциря, убивают ежика... Для сегодняшних детей это однозначно плохо!
Н.Казаполянская: В детстве у меня было такое же восприятие.
Л.Рублевская: То есть нет сознания «натурального человека»: ты выращиваешь овечку не для того, чтобы завязывать ей бантики, а чтобы сделать из нее кожух и гуляш.
Т.Шеина: Да спросить молодых горожан: к двадцати годам они хоть ежика живого видели?
Н.Казаполянская: И все же инстинкт самосохранения — самый сильный. Из–за него человек пойдет на многое. Научится всему.
Т.Шеина: У меня днем электричество отключили — я себя таким робинзоном почувствовала!
Л.Рублевская: Это что: достаточно, чтобы интернет отключился — и настоящая «робинзонада»! Мы на Новый год были у друзей, у которых не работала сеть. И вот сидим мы все в высотном доме и чувствуем себя отрезанными от цивилизации. Не посмотреть, кто тебя поздравил по электронной почте, кто кого гнобит в литературной тусовке... Так 
что «робинзонаду» современному городскому человеку устроить очень просто. У конкурсантов островом как местом заключения воспринимался и город, и квартира, и собственный внутренний мир.
Г.Бартош: А мечта — попасть на настоящий остров, найти Пятницу, завести огород...
Л.Рублевская: Причем из текстов конкурсантов ясно, что ни один не знает, как заводить огород и как доить козу.
Г.Бартош: Главное — завести, а там разберутся.
Т.Шеина: Сегодня все играют в игру «Веселая ферма», теоретически знают.
Л.Рублевская: Самое реалистическое — это в «Востраве Крушынскага» Сергея Балахонова. Современный парень оказывается в высотном здании посреди затопленного города и собирает остатки цивилизации. Там нашел банку тушенки, там — бутылку минералки...
Г.Бартош: Рассказ потому и занял первое место, что отличается от других произведений достоверностью вымысла. У Балахонова герой выживает, действует.
Н.Казаполянская: Плюс хорошее исполнение.
Т.Светашева: Плюс появление острова — не чудесное, а вполне реалистичное.
Л.Рублевская: Типичный мотив эскапизма. Раз — и ты в ином мире. Выбрал между красной и синей таблетками, получил письмо из Хогвартса, провалился в кроличью нору... Кстати, текст Сергея Балахонова — первый ли постапокалипсис в нашей литературе? Именно не антиутопия, а постапокалипсис, как «Метро» Глуховского? И вы знаете, что–то похожее есть в «Торговке и поэте» Ивана Шамякина. Первые дни оккупации Минска, героиня бегает по разграбленным магазинам, все тащат домой мешки с солью, ящики с консервами... Мотив выживания и собирания остатков цивилизации. Есть вначале и мотив изоляции, утраты связи с внешним миром. Видимо, этим и выделялся роман. И Пятница у главной героини появляется — спасенный ею поэт... Ой, до чего мы договорились...
Н.Казаполянская: Если спроецировать, то так оно и есть. Напомню еще «Последнюю пастораль» Алеся Адамовича. Герой и героиня, выжившие после ядерной катастрофы...
Мой идеальный Пятница
Л.Рублевская: Любопытно, что Пятница интерпретировался авторами как невстреченная родственная душа...
Т.Шеина: Как–то проводили конкурс стихов на тему «необитаемый остров», так в основном прислали любовную лирику: он — Робинзон, она — Пятница.
Н.Казаполянская: Чем более цивилизация идет вперед, тем больше в душе места для тоски.
Г.Бартош: Пятница — это идеальный партнер, потому что он всегда послушен, со всем всегда согласен. Но за три столетия стало очевидно, что Пятница невозможен как таковой. Партнер всегда будет трудным, всегда — конфликт двух личностей...
Т.Светашева: Воображаемый идеальный друг...
Л.Рублевская: В чатах и на форумах все друг другу Пятницы и Робинзоны.
Н.Казаполянская: Большое значение имеет благодарность Пятницы Робинзону за то, что тот спас ему жизнь. Если кто–то и сегодня спасет чью–то жизнь, это тоже вызовет огромную благодарность.
Л.Рублевская: Не уверена.
Т.Шеина: У Дефо дикари — это каннибалы, ценность жизни для них не настолько высока.
Н.Казаполянская: Каждому его жизнь дорога.
Г.Бартош: Речь о существовании в системе «свои — чужие» и о тех временах, когда чужая жизнь как ценность не воспринималась абсолютно. Заслуга цивилизации в том, что она заставила нас воспринимать «других», носителей непонятной нам культуры, как личностей, обладающих правами, которые мы должны соблюдать.
Л.Рублевская: Но в представленных на конкурс работах не было спасения жизни! Разве что кота. Поскольку нередко в качестве Пятницы фигурировал кот. Тоже никаких проблем, выстраивать отношения не надо.
Г.Бартош: Самый идеальный Пятница!
Т.Светашева: Кстати, а почему в роли верного друга именно кот? Почему не собака?
Л.Рублевская: Потому что наши авторы не знают, как козу доить, а из домашних животных им ближе всего кот. А собаку выгуливать надо.
Эпоха культурного хаоса
Л.Рублевская: Видимо, культура ходит не по кругу, а по спирали. И на каждом витке ей надо приспосабливать магистральные сюжеты к существующей ментальности. Не зря больше всего сегодня римейков и сиквелов на сказки и фэнтези.
Н.Казаполянская: В России активно переписывают классику.
Л.Рублевская: Да, переписали и «Идиота», и «Анну Каренину», и «Мастера и Маргариту»... Лавкрафт и Клайнз создали в жанре «мэшап», предполагающем смешение нескольких произведений, роман «Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека–оборотня». Есть роман в том же жанре «Анна Каренина, андроид». Есть «черная робинзонада».
Г.Бартош: У нас этот жанр не прижился.
Т.Светашева: Особенность римейка как формы игры с интертекстом состоит в том, что он последовательно опирается на сюжет одного произведения. В литературе римейк менее активен, чем в кинематографе или театре.
Л.Рублевская: Есть литература фанфикшн. Вот там — миллионы авторов...
В.Тренас: Сегодня распространен принцип игры. Эпоха постмодерна, постпостмодерна... Повыдергивать из каждого культурного пласта по персонажу, создать для них одно пространство... Это свойство эпохи, к которому можно относиться по–разному.
Л.Рублевская: Ты считаешь, мы живем в эпоху культурного хаоса?
В.Тренас: Думаю, что так.
Г.Бартош: В кинематографе замена исполнителя уже становится событием. Вот сейчас вышла очередная «Анна Каренина», вызвавшая в интернете возмущение, ужас и гнев. Но обсуждается главным образом что? Кто сыграл Каренину, Вронского... Сюжет остается неизменным и на самом деле никого уже не интересует, потому что все знают, что в конце Анна упадет на рельсы. А литература — это сюжетопостроение. Создать новый контекст, ввести нового героя. Поэтому литературные римейки создавать сложнее. Большинство наших авторов просто взяли фрагмент из Дефо и сымитировали эмоциональное состояние героя.
Т.Светашева: Термин «римейк» новый, часто его определяют как переделывание, перелицовывание сюжета на современный лад. С римейками иногда путают спин–офф — ответвление сюжета в какую–либо сторону. Это может быть приквел, мидквел или сиквел. Акунин «дописал» чеховскую «Чайку» — это сиквел, а не римейк.
Л.Рублевская: Кино — коммерческий вид искусства, и удавшийся проект будут без конца перелицовывать.
Н.Казаполянская: В литературе римейки, сиквелы — это чаще всего тоже коммерческие проекты. И серьезный литератор этим заниматься не будет.
Л.Рублевская: А вы можете вспомнить литературные римейки, которые стали полноценными произведениями?
Т.Шеина: «Фауст» Гете.
Т.Светашева: Это использование бродячего сюжета. Но были и более ранние его литературные обработки, например, книга Иоганна Шписа «История о докторе Фаусте...», опубликованная в конце XVI века.
Л.Рублевская: Легенда о Фаусте очень древняя. Некоторые считают, что и «Дикая охота короля Стаха» Владимира Короткевича — римейк «Собаки Баскервилей» Конан Дойла.
Н.Казаполянская: Да, в обеих книгах есть элемент неизвестной угрозы, но это очень разные произведения.
Л.Рублевская: Сегодня — мир брэндов, и человек готов платить за брэнды, за то, что он опробовал. И скорее купит еще одного «Фауста» или «Анну Каренину», чем неизвестного автора.
Кто не читатель, тот — писатель
Н.Казаполянская: Главное, что получилось в итоге. Или действительно глубокое произведение, или пшик.
В.Тренас: Успех римейка зависит от способностей автора, насколько нестандартно он подошел к задаче. Ну и от апелляции к массовому сознанию, употребления в тексте привлекательных маркеров. Римейки — очень благодатная почва для популяризации литературы, в том числе для массового читателя.
Л.Рублевская: Но разве сегодня принято перечитывать произведения?
Г.Бартош: Конечно. Мы ведь перечитываем. Впрочем, страшно далеки мы от народа...
Л.Рублевская: Да не перечитывает интернетовское поколение, дай бог, чтобы один раз прочитали!
Г.Бартош: Они не перечитывают, они пересматривают. Может быть, книги сменились чем–то другим?
Н.Казаполянская: В любое время есть прослойка читающих и нечитающих.
Г.Бартош: А вам не кажется, что читающих всегда было мало?
Л.Рублевская: Просто была система, которая создавала искусственный информационный голод, и это стимулировало «усиленное чтение».
Г.Бартош: Мы говорим: «Раньше все читали Пикуля»... Но мы же судим по своему кругу. А вне этого круга были и есть люди, которые не читают ничего. Они живут на другом острове с другим Пятницей.
Т.Шеина: Неправда, во время, о котором мы говорим, читали действительно все. Это была политика государства.
Г.Бартош: Как мы стали тогда текстоцентричными, так и продолжаем оставаться. И наши социальные связи образуются только с теми людьми, которые совпадают с нами в отношении к книге, тексту, литературе. Это наша личная «робинзонада».
Т.Светашева: Сейчас благодаря техническим новшествам книга возвращается к человеку. На мобильниках, планшетах, ридерах... Чтение в определенных молодежных субкультурах снова вошло в моду.
Л.Рублевская: И еще тенденция: все, кто заходит в интернет, делаются писателями. Оттого и развиваются римейки и фанфикшн.
Г.Бартош: Двадцать — тридцать лет назад было то же самое. Писали на бумаге, в конверте отсылали, читали родным вслух на кухне...
Л.Рублевская: Раньше были каноничные авторские тексты. Их могли только обсуждать. Сегодня можно вмешаться в любой текст. Недавно мне прислали продолжение поэмы «Евгений Онегин»... Герой, поняв, что совершил страшную ошибку, отвергнув Татьяну, вскрыл в ванной вены.
Т.Шеина: Просто анонимность позволила людям, которые раньше писали и тихо складывали все в стол, выкладывать это в интернет.
Г.Бартош: Зато редакторов меньше мучают. Выложат тексты в сеть и все.
Н.Казаполянская: Ничуть не меньше мучают.
Г.Бартош: Не нужно себя жалеть, редактор Казаполянская!
Т.Шеина: Авторы выкладывают тексты в интернет, им пишут комменты, какие они талантливые, и они бегут к редакторам по второму кругу.
Н.Казаполянская: Нашу редакцию просто атакуют авторы, которые пишут стихи и прозу. С появлением интернета ничего не изменилось.
Сколько можно переделывать классику
Л.Рублевская: Сегодня есть и симулякры «робинзонады» — реалити–шоу типа «Последний герой». Одиночество там подменяется жизнью перед камерами.
В.Тренас: Я осторожно отношусь к публичной сфере и нахождению в ней человека, тем более с учетом сегодняшних технологий. На мой взгляд, самое сакральное, что может быть, — это личное пространство, и делать его публичным нельзя. Невозможно поставить все с ног на голову Недавно читала, что собираются снимать сериал по Библии.
Л.Рублевская: Что ж, современная цивилизация направлена на разрушение табу...
В.Тренас: Мне думается, есть определенные проявления человеческой жизни и конкретные социальные и духовные ценности, которые должны оставаться неизменными независимо от того, как к ним относятся в разные эпохи. Например, семья.
Л.Рублевская: В каждую эпоху есть магистральные сюжеты, на которые существует ряд произведений, из которых остается какое–нибудь одно. В свое время для нас был открытием роман «Мастер и Маргарита». А потом я нашла в русской литературе 1920 — 1930–х годов много похожего, например, рассказ «Фандаго» Александра Грина.
Г.Бартош: Ничего удивительного. В то время у многих было ощущение, что в Россию пришел сатана и развлекается по полной.
Л.Рублевская: Так стоит ли проводить третий фестиваль римейков?
Н.Казаполянская: Конечно, стоит. Он активизирует нашу литературную среду.
Т.Светашева: Какое–то сложное, многоходовое произведение в качестве сюжета для римейков не подойдет. Хотя по «Идиоту» и снят «Даун–хаус», но для литературного конкурса нужен простой и знакомый сюжет...
Г.Бартош: Мне кажется, в качестве темы подойдет какая–нибудь сказочка с принцем на белом коне.
Т.Шеина: Я уже предлагала «Золушку».
Г.Бартош: Мне этот сюжет не нравится. Золушка — существо после лоботомии. Только не совсем адекватный человек может за ночь отделить мешок проса от чего–то там...
Т.Шеина: Ой, не просо, видимо, там было...
Л.Рублевская: Да и ехать в тыкве на мышах и при этом чувствовать себя королевой бала! Но шутки шутками, а сказки можно переосмыслить очень серьезно... Как у Юрия Кузнецова в стихотворении о прогрессе: Иван–дурак, вместо того чтобы поцеловать Царевну–лягушку, «вскрыл ее белое тело и пустил электрический ток», и пока царевна умирала, «улыбка познанья играла на счастливом лице дурака».
Н.Казаполянская: В «Неман» прислали стихотворение по мотивам той же сказки, где говорится от имени лягушки: «Как увижу, прынцы скачут, выйду в поле пострелять». Про спящего богатыря Салтыков–Щедрин написал «римейк»... Как богатырь забрался в дупло и улегся спать, чтобы сил набраться. Ждали, ждали, когда же он выйдет и всех спасет... А за это время герой в труху превратился.
Л.Рублевская: По крайней мере, сказку о Золушке знают все. А произведение Даниеля Дефо наши авторы на самом деле знали приблизительно. Ведь только в его аутентичном названии пятьдесят слов... Кстати, Дефо после успеха своей книги написал к ней два сиквела: «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо» и «Серьезные размышления Робинзона Крузо». И ни первый, ни второй не пошли.
В.Тренас: С одной стороны, римейки сейчас востребованны, потому что мы живем в эпоху переосмысления культурного опыта. Знаменитых сюжетов, персонажей... А с другой стороны, это все же попытка таким образом активизировать культурный багаж, который остался от наших предшественников. Или, может быть, способ выживания для архетипов? Так что я вижу в римейках только позитивное. К тому же, чтобы конкурсант смог написать произведение, он должен прочитать оригинал.
Л.Рублевская: Как мы убедились, это не обязательно.
В.Тренас: Не знаю, насколько удалось побудить участников конкурса к чтению, но уверена, что цель такая остается.
Г.Бартош: А пока объявим голосование на тему нового фестиваля римейков!
Л.Рублевская: Уважаемые читатели «СБ», ждем предложений.
