— В Могилеве я встретился с талантливой молодежью — учащимися колледжа и молодыми артистами Могилевской драмы, которой руководит мой давний товарищ, соученик по ЛГИТМиКУ (ныне — РГИСИ) режиссер Саулюс Варнас. Пытливость и азарт вдохновляют этих молодых людей познать профессию “до самой сути”.
Я почувствовал это на мастер-классе. И спектакли Саулюса, художника тонкого вкуса, с особым, не похожим ни на какой другой взглядом на мир, требуют от них полной отдачи во всем.
— Ваш спектакль “Время женщин” в БДТ им. Товстоногова по одноименному роману Елены Чижовой, удостоенному премии “Русский Букер” в 2009 году, получил несколько высших театральных премий Санкт-Петербурга “Золотой софит”. Расскажите о работе над ним.
— Автор романа, питерская писательница Елена Чижова, с удовольствием откликнулась на мое предложение, и почти год мы вместе работали над пьесой специально для БДТ. Премьера состоялась в 2012 году. Спектакль, действительно удостоенный нескольких “Софитов”, был сохранен в репертуаре театра его новым художественным руководителем Андреем Могучим, хотя, начиная БДТ как бы заново, он снял с репертуара десятка полтора спектаклей, поставленных до его прихода. Знаковый шаг.
Место действия “Времени женщин” — Ленинград. Время действия — 1956—1962 гг. В центре повествования — лимитчица, девушка, приехавшая в большой город из деревни и устроившаяся работать на гигант-ский завод. Андрей Тарковский называл кинематограф “запечатленное время”. Эту формулу мы решили применить к этому спектаклю.
— Какие сложности возникают при переносе большой прозы на сцену?
— Все мучения связаны с одним — как найти сценический эквивалент этой прозе? Не стоит сравнивать созданный спектакль с литературным первоисточником. Театр живет по другим законам, зритель неискушенный воспринимает спектакль как бы всем своим существом — зрением, слухом, нервами, душой, прошлым опытом, настоящим своим состоянием.
Другая крайность — часто в современном театре я вижу ребусы на сцене. Визуальные иллюстрации собственных режиссерских “глюков”. И пока я разбираюсь в одном из них, убегающее театральное время уже предлагает другой.
— Спектакли популярного сегодня режиссера Юрия Бутусова, недавно снова удостоенного “Золотой маски”, на этот раз за “Дядю Ваню” — это ребусы?
— Отчасти.
— Он ведь очень сильно уходит от текста.
В спектакле “Макбет. Кино”, например, присутствует Ален Делон, звучит Майкл Джексон... Какое отношение они имеют к Шекспиру?
— Предположим, никакого. Но это может иметь отношение к реальности зрителя, который приходит на этот спектакль и видит группу молодых людей: они сцепились друг с другом по тому или иному поводу. Например, по поводу того, кто из них важнее, главнее. За этим интересно наблюдать: кто победит? Если эта “сцепка” сделана еще предельно узнаваемо в реалиях сегодняшнего дня — просто класс! И Юра имеет полное право на это. Как профессионал он вытягивает из артистов такую мощную актерскую энергию, они так у него существуют, как ни в одном спектакле, ни у одного режиссера сегодня в России.
— Давайте перенесемся в Омск во времена работы над спектаклем “У войны — не женское лицо”, за который вы получили Государственную премию России.
— Я могу вас переадресовать к статье прекрасного омского журналиста Светланы Нагнибеды. Там вся история изложена подробнейшим образом. Вкратце: шел 1984 год, и мне, очередному режиссеру Омского академического театра драмы, нужно было поставить спектакль к 40-летию Победы.
Читайте также
...Спектакль стоил копейки — просверленные ружья и солдатскую форму мы взяли в военкомате, — а принес потрясающие дивиденды, творческие прежде всего. Это явилось для актеров и для меня, режиссера, каким-то действенным актом по судьбе. В Москве, когда вручали Госпремию, Михаил Ульянов, знаменитый омич, сгреб нас в охапку, и с минуту мы молчали...
После перестройки все спектакли о войне в стране были сняты — не актуальны! — кроме двух: “А зори здесь тихие...” в Москве в Театре на Таганке и “У войны — не женское лицо” в Омске.
— Как вы восприняли новость о присуждении Алексиевич Нобелевской премии?
— Как личную радость! Как великую справедливость. Попробуйте представить себе, что значит объездить хрупкой женщине с катушечным магнитофоном наперевес весь Советский Союз? Это нужно ощутить. Нобелевская премия вручена писателю, который выполнил некую миссию: ее голосом заговорили сотни женщин, которые были лишены права и возможности какого-либо голоса, потом — сотни людей из Чернобыля, ребята, прошедшие ад — войну в Афганистане, их матери и жены... Второго такого уникального автора больше нет. В мире — нет! Но она больше чем писатель. Присуждение этой премии таит в себе признание того, что сотворила Светлана на уровне мощнейшего социального факта.
Ее творчество нужно сравнивать с реальностью нашего бытия, а если уж искать литературные аналоги, то это, конечно, прежде всего “Архипелаг ГУЛАГ” Александра Солженицына. Книги этих двух творцов, хотим мы этого или нет, и есть современная Библия — таковое наше с вами страдальческое сегодняшнее бытие! Как можно бросать в нее камни? В 1999 году в Театре имени Ленсовета я поставил спектакль “Если проживу лето...” по ее повести “Цинковые мальчики”. Еще при Игоре Владимирове. Мы были первыми, кто обратился к этой книге. Получилась своеобразная дилогия. Знаю, сейчас Эймунтас Някрошюс по этой книге поставил спектакль “Цинк” в Вильнюсе... Интересно было бы посмотреть.
— Геннадий Рафаилович, а вам действительно не понравилась пьеса “Любовь и голуби” Владимира Гуркина, когда он вам ее принес?
— Нет. Она показалась мне вторичной по отношению к, например, Шукшину. У Василия Макарыча чудики были поживее, пофилософичнее, поисступленнее, что ли. У него возникла эта тема, и она взлетела. А “Любовь и голуби” — набор жанровых сценок, не более. Так мне тогда показалось. Володя Гуркин был актером Омского театра, играл у меня в спектакле “Вверх по лестнице, ведущей вниз” учителя Лумиса. В начале 1980-х именно в Омском театре впервые в стране была создана Лаборатория драматургов и режиссеров Сибири и Дальнего Востока, где впервые сначала драматурги, а потом и артисты читали новые пьесы.
Пьеса мне показалась вторичной, но живой и остроумно написанной. После третьего-четвертого прочтения память откликнулась: летом 1981 года мы с женой Ларисой везли мою маму в Омск из Ростова-на Дону. У нее болели ножки, мы закупили целиком купе, поселились там на три дня, и через города и веси, через Урал, Тюмень — в Омск. Промелькнул полустанок: стояла женщина в косыночке с зеленым флажком в вытянутой руке и виноватой улыбкой, сзади два карапуза возились в луже. Ее мать, согнувшись в три погибели, дергала в огороде сорняки, а на порожке домика в одних семейных трусах и кирзе на босу ногу стоял подвыпивший мужик и смолил беломорину, перекатывая ее меж зубов. А вокруг, на сто километров (так казалось) — ни души... Решил, что вот про эту женщину, про этого мужика, про их заброшенную жизнь и буду делать спектакль. Заметьте — опять судьба!
Режиссер Владимир Меньшов перед началом съемок приезжал в Омск смотреть наш спектакль. Мы встретились с Гуркиным, уже москвичом, завлитом театра “Современник”, на юбилее театра в Омске спустя двадцать лет. Володя признался, что лучшим из двух сотен спектаклей по этой пьесе он считал наш омский.
— Геннадий Рафаилович, в спектакле “Белый. Петербург” в Санкт-Петербургском театре музыкальной комедии у вас играет солист нашего Музыкального театра Александр Круковский, работающий в последние годы на два города — Минск и Санкт-Петербург. Он передает вам большой привет!
— Блестящий артист! С очень яркой сценической харизмой. Талантище! Любой театр таким артистом должен гордиться. Вам очень повезло.
— И вам! Спасибо за беседу!
pepel@sb.by
