І.
К вечеру Райке стало так плохо, что она снопом свалилась в кровать. Подоить корову, накормить кабанчика и Мальчика не было сил. Она прислушивалась к звукам, доносящимся со двора в приоткрытую дверь, через которую в хату тонкой струйкой, как молоко в подойник, струился прохладный августовский воздух. Милка в ожидании хозяйки копытила дощатый настил. Борька нервно похрюкивал в своей клетушке. Пес Мальчик, громадная немецкая овчарка, лежал на крыльце и шумно дышал, изредка ворча куда-то в сумерки.
«Ничего, родимые, вот сейчас маленько полежу, оклемаюсь, встану и…» Она не заметила, как то ли забылась сном, то ли задремала. А когда открыла глаза, то увидела перед собой отца. Тот, в новеньком, почему-то распахнутом хлопчатобумажном костюме, серой в полоску рубахе, волосы на висках прилизаны, а лысина, как бильярдный шар, сияет в свете луны, заглянувшей в окно, молча стоял у кровати.
— Пап, — удивленно выдохнула из себя Райка, — откуда ты взялся? Ты же умер...
Родитель молчал и глядел на дочку печальными глазами.
— А я вот слегла. Ничего не болит, но так устала, ни рукой ни ногой пошевелить не могу. За скотиной некому приглядеть. Помог бы, что ли? Пора уже соседке молоко отнести, заждалась небось.
Василий Антонович молчал, а потом призывно или безнадежно махнул рукой, стал уменьшаться, уменьшаться и наконец совсем исчез, растворился…
ІІ.
Соседка, пенсионерка Галина, проснулась от того, что за окном мычала корова и завывала собака. Включила ночник, глянула на часы: было так поздно, что было уже рано. Четыре. Выглянула в окно: «Господи ты, Боже мой, неужто Райка в такую пору корову в стадо провожает? С чего бы? В августе скот выгоняют поутру. Сдурела баба». Но Милка, упершись рогами в калитку, продолжала утробно мычать, а Мальчик то громко лаял, то завывал, как волк. Райки поблизости не было.
Растолкав мужа, Галина с пятого на десятое рассказала ему о своих тревожных подозрениях, накинув на себя кое-какую одежонку, бросилась вверх по улице к Райкиной хате. За ней побежал и тотчас обогнал пес. Ворота во двор были распахнуты, двери в хлев – тоже. Там заходился в истошном визге-вопле Борька. Крикнув соседку, Галина услышала в ответ только скрип половиц на веранде и аж присела с испуга, когда в окне Райкиной спальни лопнуло и разлетелось вдребезги вроде как само собой стекло. Робко ступив на крыльцо, а потом и в горницу, Галина увидела на полу маленькое, худенькое Райкино тело, лежащее вниз лицом. Лунный ливень ее роскошных волос венчиком рассыпался вокруг головы и как бы светился нимбом.
ІІІ.
Райкина смерть казалась всей Кутузовке нелепой и, ясное дело, неожиданной. В поселке не знали энергичней и деловитей этой незамужней женщины. Судьба с детства была к ней немилосердна. Без отца осталась еще малышкой. В 1952 году по пьяной лавочке он однажды высказался на улице: «Ненавижу советскую власть, Сталина и Дуньку свою». Его закатали в каталажку аж на две пятилетки. После смерти «отца народов» многих амнистировали, но Василий отсидел от звонка до звонка. Когда пришел домой, то, наученный горьким опытом, пьяный приходил к райотделу милиции и орал: «Люблю советскую власть, Сталина и Дуньку свою». Это уже никого не трогало, потому что в стране стало теплеть. А потом и Василий, и его Дунька приказали долго жить своей единственной дочери и отошли из этой жизни в вечную.
Райка осталась одна как перст. После десятилетки, которую одолела в вечерней школе, работая диспетчершей на местном кирпичном заводе, сумела закончить какие-то краткосрочные бухгалтерские курсы. Красотой она не блистала, хотя была стройна, как тростинка на ветру, имела пышные лунные волосы. Однажды к ней решил посвататься сосед Сережка Козлов. Пришел якобы помочь одинокой даме, даже подшил листами деревоплиты потолок. Райка внимательно и вроде бы заинтересованно наблюдала за его действительно умелой рабочей хваткой, что-то прикидывала про себя. Но когда Серега сел за стол и вместо того, чтобы сделать серьезное предложение, самым серьезным образом, опорожнив в одиночку две пляшки водки, начал плести околесицу, невеста решительно выставила его за ворота. Да еще вдогонку «приласкала» здоровенным дрыном.
Как водится в провинции, народ все эти события перетолмачил на свой лад, приклеил ей кличку Дурноватка. С тех пор холостяки обходили хату девки-перестарки за версту.
Жизнь научила Райку хозяйской сметке. Она постоянно держала корову, телку, кабанчика, обязательно собаку. Все-таки жила одна, а охочие до чужого добра люди, увы, не перевелись. Косила на лесных делянках так, что не всякий мужик угонится. Держала большой огород, где ее трудами бурно произрастали не только бульба, но и все овощи, какие разводят в наших краях. Своими руками (непонятно, откуда силы брались у этого хрупкого создания) возвела на задах баню, куда с удовольствием ходили смывать все ненужное с бренного тела бабы Кутузовки. Вот только в родительском саду после смерти отца с матерью деревья почему-то хотя и цвели, но не плодоносили.
Она, несомненно, знала «язык» животных. Не повышая голоса, отдавала команду, и кабанчик пулей мчался со двора в свою клеть, собака ходила за хлебом с сумкой в зубах в местное сельпо, буренка ждала ее, смиренно стоя посреди улицы, пока хозяйка не решит свои проблемы с соседями. Одно время у Райки была кошка Мурка, так эта животина по утрам выкладывала перед крыльцом хаты десятки хвостатых тварей, демонстрируя преданность своей «гаспадыне». В конце концов крысы тоже исчезли и не докучали Райке до самой ее кончины.
Крепкую дружбу Райка вела только с Галиной. Останавливала вечером корову, возвращавшуюся с луга, доила тут же, у калитки, под суровым надзором Мальчика и отдавала трехлитровик парного соседке. Частенько, особенно когда я приезжал в отпуск, приносила щедрые дары: домашнее масло и творог, сухие грибы, малиновое варенье, иногда необыкновенно вкусные наливки…
Узнав о кончине моей бывшей однокашницы, я спросил доктора: «Архипыч, ведь Райке-то и было всего 55, чем она болела?» Он ответил просто, с горечью: «Выработалась баба. Такая наша жизнь лаптежная».
