Раскиданные гнезда

Больше всего опасаюсь, что после этой публикации в редакцию хлынет новый поток писем - как это уже бывало после статей на жилищную тему. Они лягут кипой на мой стол. В каждом будет драматичная история, достойная даже не детектива, а романа, саги. Опиши любую - у читателя заноет, защемит сердце, как щемит сейчас у меня. Представьте: пятеро малышей отогревают собой замученную, замороженную фашистами мать... Или: четверых сестер когда-то разбросало по четырем республикам: Казахстан, Украина, Беларусь, Латвия. И вдруг они оказываются вместе, в Минске, где... схватываются за родительский дом.

Как быть с этими письмами, не знаю! Драма, увы, не в давних лихолетьях - в сегодняшних. На регистрационной карточке каждого письма стоит резюме: тяжба из-за жилья. Письма объединяет то, что авторы жалуются на близких, чаще всего на детей и внуков. Которых когда-то растили и отогревали и которые сейчас отнимают у немощных стариков жилье.

И поскольку каждое послание содержит отчаянную просьбу, мольбу к редакции, призываю читателей вместе рассудить: что может сделать газета? И может ли вообще?..

Начну с истории, которая особенно берет за душу. Минчанка Александра Евстратова пишет: "С 1930 года мои родители работали в колхозе "Красный путиловец" Минского района. Работали тяжко, без выходных. Отец погиб в Восточной Пруссии. Мать, Вера Тарасовна Гук, всю оккупацию пережила с нами, пятерыми детьми, в крохотной времянке. Однажды полицаи два часа держали ее, раздетую и босую, на 35-градусном морозе: пытали про партизан.

Когда отпустили, мама тряслась и просила: детки, спасайте, а то помру. Мы отогревали ее все вместе, кто руки, кто лицо, ноги. Даже самый маленький из нас, двухлетний Толик. Отогревшись, мама так прижала его к себе, что он даже заплакал..."

Далее следует описание послевоенной жизни уже взрослого Анатолия. Старшие дети уехали жить и работать в Минск, с мамой остался только он, младший, Анатолий. К ней вернулся и после армии. Женился на Маше Синькевич. И вскоре все вместе, включая и родственников невестки, стали дружно строить дом. Матери, колхознице и вдове солдата, выделялись кое-какие стройматериалы. Маша, даже будучи беременной, сидела на крыше и помогала класть кровлю.

В 1976-м мать разделила дом: половину оставила за собой, другую отписала Анатолию с семьей. Они прожили с Марией 20 лет, вырастили сына Виктора, но потом совместная жизнь разладилась... Мария ушла к другому мужчине, Виктор остался с отцом. Но прежде бывшие супруги договорились, что жилье достанется Виктору.

"Для надежности Анатолий написал расписку, которую я не раз видела, - уверяет женщина. - А вскоре моему брату сосватали новую невесту. Жанна Петровна пришла на большое хозяйство и говорила, что чужого ей не нужно. Когда пасынок приезжал погостить (Виктор тогда уже учился), то на столе, на плите и в холодильнике обычно было пусто. Однажды прибежал ко мне: "Тетя Шура, что-то вам покажу!" Открыл платяной шкаф, а там под бельем - остатки мяса, в червях. Тогда мы вспомнили, как забивали поделенных свиней. Большая часть мяса разошлась по знакомым и родственникам. Часть, как оказалось, мачеха припрятала от пасынка и мужа. Те черви до сих пор у меня в глазах..."

Далее о том, как Виктор попал в тюрьму. А мачеха "помешалась на любви".

Анатолий, так и не нашедший счастья с Жанной, умер. На могилку рабочие сварили ему, как хорошему другу, ограду. Но Жанна не поставила, так и валяется оградка в палисаднике. И Виктора, когда вернулся из тюрьмы, в дом не пустила: Анатолий не успел оформить дом на сына.

"Дорогая редакция "Советской Белоруссии"! - пишет Александра Ивановна. - Моя мать Гук Вера Тарасовна пережила войну, муки и горе, вырастила детей. Единственное, чего хотела она перед смертью, - чтобы внуку Виктору, когда вернется он из тюрьмы, досталась хотя бы комната с отдельным входом в родительском доме. Не вышло! Жанне Петровне досталось больше, чем детям-наследникам. Хотя по совести она не заслуживает ни метра! Сейчас пристраивает кухню и новую комнату, чтобы свою часть продать (другую уже подарила своей сестре). Виктору жить негде, а она продает наши кровавые мозоли..."

Десяток страниц мелким почерком, выписанных безысходно, со множеством подробностей, - такое не сочинишь. Но более всего западает в душу Анатолий - тот, двухлетний, и ныне усопший бедолага, что лежит без ограды. А куда занесет теперь сына Виктора? К письму приложено нотариально заверенное заявление: Жанна направляет его официально. Я, такая-то, продаю принадлежащую мне часть дома за 16,5 млн. рублей. Вы имеете преимущественное право покупки. В случае неполучения вашего ответа означенная доля будет продана третьему лицу.

Что прикажешь делать, уважаемый читатель?

...Брестчанка Вера Коляда вырастила двойняшек, сейчас ветеран труда. Заработала пенсию и квартиру. Надеялась, что не будет ущемлять интересы детей. Оба получили высшее образование. Жить бы да радоваться! Но вот что женщина пишет

: "В 1999 году сын женился и решил выжить нас из квартиры. Дочери заявил, чтобы шла в общежитие, я - в дом престарелых. Пока я лежала с переломом в больнице, тайно прописал свою малолетнюю дочь и начал процесс. Я еще ходить не научилась, даже на первое заседание прийти не смогла. Суд присудил ему полквартиры. Наши обращения в прокуратуру не дали результата: все законно.

Нас уверяли, что без нашего согласия он не сможет ни разменять квартиру, ни приватизировать, ни продать. А он все это сделал и довольно быстро. Отсудил, приватизировал и выкинул меня из комнаты, которую я занимала 25 лет. Продал и вселил в нее скандальную, пьющую женщину. Иногда милиция ее забирает, но скоро она опять дома. В нашей "коммуналке" все быстро выходит из строя: санузел, ванна, замки. Крик, ругань, шум в любое время дня и ночи. Я отдала детям все. В чем моя вина перед сыном?.. Спасибо, что выслушали, уважаемая редакция".

А вы, уважаемые читатели, что на это скажете?

...78-летнего гомельчанина Василия Козлова таскает по судам родная внучка. "Когда умерла моя жена, - пишет Василий Данилович, - Лена предложила квартиру продать и переехать в ее дом, где она живет с сожителем. Обещала "самую лучшую комнату". Зная алчный нрав внучки, я отказался (автор подробно описал, сколько вещей и на какую сумму та вынесла из дома и продала. - В.П.).

И тогда она подала иск о разделе моей квартиры. Судья убеждала подписать в пользу внучки дарственную. Я отказался, зная, что это будет означать мое бомжевание. Суд присудил ей часть квартиры. Что будет дальше, боюсь даже предположить. Хоронят меня заживо. Я растил Лену с рождения до 18 лет. И вот получил оплату... Прошу у читателей газеты совета: как быть?"

Как быть, читатель?

..."Уважаемая редакция! Мой брат Ян Грешкович обманным путем овладел домом и всем имуществом нашей матери. Отвез в нотариальную контору и по сговору с нотариусом предложил подписать документы якобы для повышения пенсии. А на самом деле это был договор дарения... Потом по сговору уже с психиатром оформил мать на пожизненное содержание в больнице. Помогите!"

...Бобруйчанка Валентина Шипица судится с совладельцами: у них на троих один дом, но общий приусадебный участок. Несколько судебных заседаний, решений исполнительной власти... Одних только вариантов раздела - четыре! Предстоит очередное заседание в Могилевском облсуде, на которое В.Шипица призывает журналиста: "Приезжайте, посмотрите и напишите, что творится на самом деле!"

Итак, объединяет большинство описанных случаев, во-первых, то, что по ним приняты или принимаются судебные решения. Недовольная вердиктом сторона обычно и обращается в редакцию. Нередко жалуясь на "незаконное судебное решение". Читая эти письма, иной раз думаешь: да, жестоко, обидно, больно! Но не можешь, не имеешь права вслед за автором повторить: "незаконно, несправедливо!"

В очередной раз приходится напомнить, что оспорить решение суда может только прокуратура, а признать незаконным, т.е. отменить, - суд более высокой инстанции. Если же решение не отменено, стало быть, оно и законно, и справедливо. Редакция может в лучшем случае сочувствовать пострадавшим (или тем, кто таковыми себя считает).

Чаще всего мы не можем даже исчерпывающе проконсультировать тех, кто об этом просит. В делах о наследовании или разделе жилья все решает множество юридических факторов: родственные отношения, наличие завещания, место проживания и прописки, даже квитанции оплаты... Каждый из них должен подтверждаться или оспариваться документально. Но в письмах - только эмоции: горечь, обида, боль. Этого, увы, мало. Заочно дать строгое юридическое толкование конфликту - все равно что по телефону поставить медицинский диагноз.

Более всего в этих письмах трогает трепетная, наивная надежда на нашу помощь. "С вашей газетой, мне кажется, я родилась", - пишет Вера Коляда. "Читаю "СБ" с 1968 года", - вторит ей 78-летний пенсионер Василий Козлов. В иных письмах явно сквозит желание через газету воззвать к совести обидчиков, а то и расквитаться с ними. Часто подробно описываются их козни и "злодейства". Не думаем, что это поможет восстановить разорванные кровные узы, объединить некогда близких людей под одним кровом. И в этом, увы, газета не помощник.

Зато "обидчик", не исключено, может опровергнуть ваши эмоциональные обвинения. К примеру, как докажете, что жена изменяла бедняге Анатолию? Тем более что юридического существа дела это уже не изменит. Зато под угрозой окажется репутация газеты. Поэтому даже имена тех, к кому предъявлены претензии - детей и внуков, братьев и сестер, соседей и невесток, - мы вынуждены изменить или вовсе опустить. Как и попытки морализировать: кто виноват, что вас обижает, лишает крова родная дочь или родной внук. Это лишь усилит боль.

Еще раз спрашиваю читателей: вы знаете, что ответить А.Евстратовой, В.Козлову, В.Коляде?.. Повторю, что каждая неделя приносит несколько подобных писем. И пока мы, журналисты, ломаем головы над сочувственными ответами, где-то пишутся новые жалобы. С одной, в сущности, целью: выплеснуть свою боль на люди, на страницы газеты. А нужно ли это?..