Сегодняшний гость редактора – известный кардиолог Александр Мрочек
— Чай этот, Александр Геннадьевич, мне привезли из Лондона, но я его еще не пробовал. Так что сегодня у нас своеобразное испытание этого напитка. Перед вашим приходом просмотрел в Интернете основные новостные ленты. Ну много чего любопытного, но трудно выделить какую-то топ-новость. Тут, как говорится, на вкус и цвет… И все же…
Топ-новостью можно назвать инаугурацию в Украине Виктора Януковича. Много разных суждений на этот счет. Но, думаю, нам, в Беларуси, вряд ли стоит опасаться каких-то непредсказуемых «телодвижений» со стороны новой власти в Украине.
— Наши отношения традиционно хорошие, а теперь, скорее всего, они еще больше укрепятся.
— А вы как-то сотрудничаете с украинскими коллегами?
— Конечно. У нас прочные научные связи с киевским институтом кардиологии. Работаем над общими проектами по целому ряду направлений, например, острому коронарному синдрому и другим темам.
— Это хорошо, Александр Геннадьевич. Любое разумное сотрудничество, в той же экономике, идет во благо, а то, что касается такого бесценного дара, как здоровье человека, имеет особое значение.
Давайте обсудим некоторые вещи, которые интересуют широкую публику, волнуют читателей нашей газеты. Один мой знакомый, который лечился у вас в центре, назвал его фабрикой по восстановлению здоровья: мощная, крепкая, отработанная система. У меня нет оснований ему не доверять. Скажите, например, работа с теми же инфарктниками у вас ведется по какой-то особой методике или она общемировая, общеевропейская? Насколько она современна?
— Вы знаете, почему мы говорим о методике лечения «мировая, европейская»? Сегодня для того, чтобы какой-то метод диагностики или лечения попал в клинику, надо, чтобы была доказательная база его безопасности для здоровья человека и реальная польза. В процессе лечения пациента большую роль играет, согласитесь, психология, взаимоотношения с врачом, доверие к нему, способность доктора убеждать пациента. Процесс лечения многофакторный. Зачастую бывает, что какой-то из факторов, например, убеждение, не срабатывает и пациент теряет доверие к самому методу лечения, несмотря на его доказанную эффективность. Или с другой стороны: врач умеет достаточно хорошо убеждать, а метод лечения является «пустышкой», не приводит ни к какой реальной пользе.
— Зачем такой метод?..
— В том-то и вся проблема: сегодня очень много парамедицинских методов, которые пропагандируются, в том числе и центральной печатью во многих странах мира, но которые не оказывают реального эффекта. С другой стороны, иногда этот метод допустим в лечебной практике. Я имею в виду метод «пустого» воздействия на пациента. Мы называем его плацебо-эффектом. Почему? Бывают ситуации, когда человек настроен на лечение, и, чтобы ему не навредить — а ведь каждый препарат — это яд, лучше оказать на него мягкое психологическое воздействие, сопровождаемое некой процедурой приема препарата. Поэтому сегодня официальная медицина старается разграничить методы лечения, имеющие психологическую эффективность, и методы, обладающие конкретным эффектом воздействия на пациента. Принято считать, что препарат должен оказать эффект по конкретным «конечным» точкам. Что это значит? Влияет ли он на продолжительность жизни? На трудоспособность? На число обострений хронического заболевания? Препарат должен быть эффективен как в Минске, так и других городах мира. Согласитесь, что это важно, поскольку известно, что у африканцев артериальная гипертензия протекает совсем иначе, и препараты, которые применяются для белых людей, для представителей негроидной расы неэффективны. Сегодня мировая наука предлагает использовать препараты и методы лечения, прошедшие испытания во многих мировых медицинских центрах и получившие доказательства эффективности и безопасности. Только тогда они могут быть включены в национальные рекомендации по лечению различных заболеваний. Исходя из результатов таких исследований, рекомендуемый метод лечения может стать или не стать достоянием общемировой медицинской практики. Поэтому мы, базируясь на доказательной медицине, используя все основные результаты такого рода доказательства, применяем тот или иной метод лечения в нашей стране. Их используют в своей практике и наши коллеги, допустим, из Германии, США. Можно сказать, что мы работаем на одном международном уровне.
— С учетом индивидуальных особенностей…
— Конечно. Так устроена современная медицина.
— Мы должны быть довольны, что сегодня в Минске присутствует европейский уровень медицины. Недавно вся пресса пела дифирамбы, и мы на самом деле гордимся тем, что в республике начались пересадки сердца. Это хорошо. Но все-таки, почему так поздно и почему так мало? Что задержало: советский период или последовавший парад суверенитетов? Какие в этом плане перспективы?
— Система здравоохранения, которая существовала в СССР, строилась по принципу: можно не организовывать какую-то помощь в республике, если она оказывается в другой, скажем, в РСФСР. Как этап высокотехнологичной медицинской помощи создавались так называемые всесоюзные медицинские центры, которые получали прописку в основном в Москве. В этих центрах концентрировалось современное оборудование, закупленное часто за общие средства, в том числе поступающие от всесоюзных субботников, на работу приглашались лучшие кадры. Так, в Москве был создан Институт трансплантологии, который возглавлял Шумаков, Институт кардиохирургии имени Бакулева, который сейчас возглавляет Лео Бокерия, кардиологический центр, возглавляемый Чазовым. Когда Советский Союз распался, то Беларусь оказалась без высокотехнологичной кардиохирургии и трансплантологии. Нам предлагалось платить деньги и делать операции в России. Чем многие и воспользовались. Кардиохирургия начала активно развиваться у наших соседей в Литве. В Каунасе, например, во времена СССР был Республиканский центр по хирургии аритмий. В этот же период кардиохирургия хорошо развивалась и в Таллине, и в Санкт-Петербурге. Поэтому в Беларуси на ней особого акцента не делали. Когда в 1975 году создавался Институт кардиологии в Минске, то в начале были открыты терапевтические лаборатории, и только спустя несколько лет в состав института включили сначала лабораторию, затем отдел кардиохирургии. Примерно так выглядела ситуация.
Естественно, в нашей стране мы столкнулись с предсказуемыми проблемами: оснащение кардиологического центра оборудованием и обеспечение кадрами. Ведь кардиохирургия требует тщательной подготовки и даже таланта. Поэтому поиск людей, которые могли бы стать квалифицированными кардиохирургами, продолжался все 80-е и 90-е годы. Тогда мы выходили на мировой уровень. Не скажу, что кардиология и кардиохирургия рождались на совершенно пустом месте. Мы располагали такими достаточно известными учеными, как профессора Шотт, Гришин, Горбачев, академик НАН Беларуси Сидоренко, научные школы которых и легли в основу нашего РНПЦ «Кардиология». И сегодня уже нет тех операций или методов лечения, которые бы делались в Европе и не делались у нас. Учитывая, что вершиной кардиохирургии является как раз пересадка сердца, то в прошлом году мы, можно сказать, ее достигли. Но впереди еще есть задачи. Например, в этом году планируем вместе с коллегами-пульмонологами пересадить комплекс сердце-легкие. Надеюсь, уже осенью можно будет услышать, что такая операция состоялась.
— Хорошо. Запомню. Вы упомянули о Лео Бокерии. В одном из своих интервью он сказал, что за рубежом кардиохирурги начинают практиковать только в 37 лет, а до этого все время учатся. Я не могу понять, зачем так долго? Люди стоят в очереди на операции, столько пропадает времени. Неужели нельзя так учить молодых специалистов, чтобы они начинали оперировать раньше?
— Да у нас так и происходит. Но проблема достаточно непростая. Согласитесь, что во время войны курсы красных командиров готовили людей за три месяца. Можно было их пройти и командовать батальоном. Точно так же после окончания института можно и кардиохирурга поставить к операционному столу. Только, спрашивается, что он там наделает за операционным столом? Наш пациент должен быть защищен от ошибок врача. Поэтому система быстрого внедрения начинающего врача в практическую деятельность чревата тем, что врач учится на наших проблемах и риск ошибок высок. Когда была нехватка врачей, эта методика себя оправдывала. После окончания вуза молодой специалист отправлялся на периферию, где накапливал недостающий клинический опыт. Вспоминаете популярный в свое время фильм «Коллеги»? Помните, как с трудом, в одиночку, главный герой осваивает медицину. Ему даже не к кому обратиться за помощью. А ведь период последипломной подготовки очень короткий — всего один год. Поэтому нынешняя система медицинского образования как бы бросает врача в омут вопросов, которые он должен решать самостоятельно. Это, конечно, тоже полезно, поскольку быстро идет накопление опыта. Но лучше не за счет нашего здоровья…
Западная система старается в большей степени защитить пациента, поэтому резидентура — то, о чем говорил Бокерия, — предполагает то, что молодой врач стоит за спиной опытного кардиохирурга на протяжении примерно 8 лет. И когда он накопит определенное количество операций, прослушает определенное количество лекций, сдаст нужное число экзаменов, он становится кардиохирургом. Эта система хороша для пациента, но является чрезвычайно затратной. Я лично считаю, что отбор еще в медуниверситетах талантливых и способных ребят, которые имеют склонность и желание стать кардиохирургами, способствовал бы переходу к самостоятельной работе и значительно раньше… У нас есть такие студенты, которые, только обучаясь в вузе и посещая наш кардиохирургический кружок, уже накапливают достаточно опыта.
— Например, стентирование, наверное, не самый сложный метод лечения. Я знаю, им занимаются и молодые специалисты…
— Молодые работают не потому, что метод простой. А потому, что врачам старой школы сложно понять суть метода и начать активно его осваивать, стать специалистами в области интервенционной кардиологии. Это современные технологии, требующие определенного подхода и мышления. Современная кардиология требует большего количества знаний и эрудиции, выходящих за пределы того, что дает нынешняя подготовка в медуниверситетах. Взять, к примеру, интервенционную аритмологию. Сейчас для того, чтобы вылечить нарушение ритма, надо хорошо знать навигацию, физиологию и биофизику, электрофизиологию, знать механизмы воздействия физических факторов на ткани организма. Эти люди иначе воспринимают человеческий организм, их мышление, приобретаемый опыт основываются на интуитивном чувствовании, например, местонахождения кончика катетера на отдалении, силы его прижатия к внутренней камере сердца. Представьте, катетер длиной почти в метр вводится через артерию или вену ноги, попадает в сердце. Там вслепую надо найти место, где возникает аритмия, и этим же катетером прижечь пораженный участок. Мало того, нужно уметь проводить определенные интервенционные вмешательства на сердце с помощью этого же катетера под контролем монитора и рентгенаппарата. Кроме традиционной тренировки рук, важную роль в обеспечении подобных манипуляций играют особенности мышления, восприятия. Фактически сегодня в кардиологии мы наблюдаем появление новых специальностей.
— Перейду к популярным житейским вопросам. Моя супруга ехала на обследование, и у нее немного защемило сердце. Она подумала, что кардиограмма будет плохой, и выпила валидол. Кардиограмма оказалась лучше предыдущей. Валидол на самом деле может повлиять на результат кардиограммы?
— Видите, возвратились фактически к первому вопросу. Ведь что такое валидол? Это мятная конфета, где нет ничего лечебного, кроме мяты и сахара. Валидол в кардиологии используется как отвлекающее лечение. Человек ощущает холодок во рту, отвлекается от всего, что его беспокоит, окружающие проблемы становятся второстепенными. Рассасывает под языком валидол, и ему становится действительно легче. Если говорить о стенокардии или другом серьезном заболевании сердца, то, конечно, валидол не поможет. На конкретную кардиограмму тоже не повлияет – это из области случайных совпадений.
— Сейчас в прессе идут споры по поводу корвалола. Психиатры говорят, что в его составе есть фенобарбитал, а это чуть ли не наркотик, который за рубежом отпускается строго по рецепту. Мы привыкли им пользоваться, и я не слышал о случаях зависимости. Надо ли лишать наших людей возможности пить корвалол?
— А мы и не лишаем. Во-первых, фенобарбитал не наркотик – он транквилизатор, который обладает успокаивающим действием. Должен сказать, что из препаратов, которые наиболее распространены среди населения и которые оказывают реальный эффект, есть и корвалол. Во-вторых, это комплексный препарат, куда входят изовалериановая кислота, фенобарбитал и мята. Поэтому, если у человека есть признаки заболевания, которые вызваны тревогой, беспокойством, а ведь многие сердечные проблемы отсюда и возникают, самопомощь в виде капель корвалола или валокордина вполне допустима.
— Понятно. Хорошо, что вы меня этим вооружили. А сейчас более серьезный вопрос, который касается одной из ваших монографий. О внезапной смерти. Когда мы узнаем, что кто-то из знакомых умирает, то вспоминаем, что он был здоровым, ничем не болел, а родственники говорят: уснул и не проснулся. Я понимаю, что это как раз и есть синдром внезапной смерти. А ваша работа посвящена ее профилактике. Пожалуйста, популярно в нескольких абзацах расскажите, что это, как этого избежать?
— Это огромная проблема и для кардиологов, и для страны в целом: синдром связан с потерей примерно 20 процентов населения. Проблема внезапной смерти именно в ее неожиданности. В критический момент рядом с человеком может не оказаться никого, кто мог бы реально помочь. Как быть в такой ситуации? Проблеме внезапной смерти и уменьшению количества пациентов, которые уходят по этой причине, посвящают целые конференции и съезды кардиологов. Наша страна идет своим путем. Понятно, что уменьшение количества внезапных смертей четко связано с уменьшением смертей от сердечно-сосудистых заболеваний вообще. Значит, важна профилактика таких заболеваний. Дальше. Нужно научить окружающих оказывать помощь человеку, который сам себе в момент приступа помочь не в состоянии. Кто чаще всего оказывается на улице рядом с пешеходами? Те, кто там постоянно работает: киоскеры, милиционеры, пожарники. Важно подготовить людей к оказанию первой медицинской помощи. Оснастить места массового скопления людей оборудованием, необходимым для реанимации человека. Хотя бы так. Это даст определенный эффект.
Во многих странах, в частности в США, уделяется много времени подготовке полицейских к реанимации. Ведь внезапная смерть наступает чаще всего из-за фибрилляции желудочка, когда сердце не способно полноценно сокращаться: трепещет, но полноценного сокращения нет. Человек теряет сознание. Чаще всего это случается в период развития острого коронарного синдрома или острого инфаркта миокарда. Если человека вывести из этого состояния в такой момент, то он может потом долго жить. Очень важно подчеркнуть здесь одно обстоятельство: чем раньше начаты мероприятия по спасению, тем они эффективнее. Пассивное ожидание приезда машины скорой помощи — зачастую просто потеря драгоценного времени.
Когда человек болен, то и в семье должен срабатывать принцип команды: жена и взрослые дети должны участвовать в процессе спасения. Часто внезапно во сне умирают тучные люди. Есть даже такой феномен, как ночное апноэ – остановка дыхания во сне. В этот период тоже могут возникать опасные нарушения ритма. Близкие должны об этом знать и держать такого человека в поле зрения, быть готовыми для оказания помощи.
Сегодня мы в центре развиваем такое направление помощи, как имплантация в тело человека устройства, которое в период опасного для жизни нарушения ритма его устраняет. Это так называемые кардиовертеры-дефибрилляторы. Использование этих устройств привело к тому, что во всем мире у кардиологических больных синдром внезапной смерти стал не настолько агрессивен...
(Окончание статьи читайте ЗДЕСЬ)
