Продолжаем публикацию повести Андрея ДЫШЕВА.Начало в N1.
- Десятки? - удивился Ворохтин и пожал плечами. - Я не считал. Меня это совершенно не интересует.
- Разве вам не интересно, сколько людей вы спасли?
- Нисколько. Меня интересуют только деньги. Вы думаете, что я филантроп и лезу в огонь, воду или в снежные лавины ради морального удовлетворения? Как бы не так! Я сначала разговариваю с родственниками тех, кто попал в беду. Начинаю торговаться. С бедных беру поменьше, с богатых - побольше. Например, вытаскивание головы человека из отечественного унитаза стоит 250 "баксов". А из немецкого - уже 700. Скупые, увы, получают только бездыханные тела.
Кира внимательно слушала Ворохтина, и все же до нее не совсем доходил смысл его слов.
- А если родственников поблизости нет, - продолжал Ворохтин, вскрывая упаковку фисташек, - то я ищу журналистов. Или договариваюсь с каким-нибудь телевизионщиком. "Хочешь, - говорю, - крутой репортаж? 300 "баксов" на лапу, и я сейчас, как Джеймс Бонд, в огонь прыгну!" Желающих, между прочим, хоть отбавляй.
Кира медленно изменилась в лице. Наверное, ей стало жарко, и она машинально развязала свой монашеский платок и стянула его с головы.
- Как же так? - произнесла она, внимательно рассматривая лицо и глаза Ворохтина. - Неужели вы можете вот так спокойно...
- А как же, голубушка! Се ля ви! Дураков нет рисковать собой ради зарплаты. Но ты не волнуйся, я с тебя денег брать не буду. Я их из Саркисяна вытряхну. Он хочет душераздирающие эпизоды, и он их получит. Знаешь, что мы придумали? Если кому-нибудь из участников станет хреново, мы не будем торопиться. Подождем, пока не начнется агония. Отснимем человеческие муки по полной программе, а уж потом, если, конечно, не будет поздно, я окажу медицинскую помощь.
Кира выключила диктофон и опустила глаза. Она сидела неподвижно, не зная, спрашивать ли Ворохтина о чем-нибудь еще.
- Ты, кстати, не упусти свой шанс! - после недолгой паузы добавил Ворохтин, снова кидая в рот орешек. - Там, в моторке, я еще не знал, кто ты. Теперь ясно, что не конкурент. Так что снимай на фото все подряд. Причем крупным планом. Кровоточащие от укусов комаров лица. Выдранные с мясом ногти. Или, скажем, портрет робинзона, поедающего на завтрак крысу. Поверь, эти снимки у тебя с руками оторвут. Сделаешь себе имя и деньги заработаешь.
Ворохтин надкусил скорлупу фисташки, сплюнул ее на ладонь и выкинул в открытое окно.
- Еще вопросы есть? - спросил он.
Кира растерянно покачала головой, торопливо затолкала диктофон в кофр и, застегивая его на ходу, выбралась из машины. Она захлопнула за собой дверь, и Ворохтин сразу перестал ее видеть.
"Не перестарался?" - мысленно спросил он себя.
НЕХОРОШО СДАВАТЬСЯ ПЕРВЫМ
Вторая, как и первая, ночь на острове была для Бревина ужасной. О третьей он даже думать боялся. Весь день он провалялся на прогретом солнцем песчаном утесе, кутаясь в одеяло, и все никак не мог согреться. Полудрема сменялась глубоким беспамятством, а когда Бревин пробуждался, то с испугом вскидывал голову, дурными глазами оглядывал кусты, деревья и играющую солнечными бликами поверхность озера и со стоном ронял голову на одеяло.
Робинзонада оказалась не такой, какой он ее себе представлял. Точнее сказать, его способности пережить ее оказались совершенно иными. Да и способностей, по большому счету, не обнаружилось. Холодные ночевки попросту убивали его. Еще никогда в жизни Бревину не доводилось спать в лесу, на тонком одеяле, под открытым небом, и потому он даже предположить не мог, какая это невыносимая пытка.
Он едва дождался утра. Опухший, охрипший, страдающий от боли в спине и суставах, он даже не смог заставить себя умыться и сразу же принялся разжигать костер. Хворост, который он подобрал с травы, оказался сырым от росы и не хотел воспламеняться. Тогда Бревин попытался срубить тесаком сухие ветви у сосны, но первым же ударом сильно поранил себе палец. Вскрикнув от боли, он зашвырнул тесак в девственную траву, высокую и густую, и найти его потом уже не смог.
Кровь капала из его пораненного пальца, как вода из прохудившегося крана. Бревин смотрел по сторонам и не мог найти ничего, что заменило бы бинт. Тогда он намотал на палец нижний край куртки и ходил так по острову, время от времени выкрикивая страшные ругательства неизвестно в чей адрес.
К полудню Бревин не мог думать уже ни о чем, кроме как о еде. Голодание, оказывается, ужасно и крайне неприятно.
Стойкая привычка с легкостью решать все житейские проблемы, с которыми Бревин ежедневно сталкивался в нормальной жизни, не позволила ему впасть в крайнюю степень уныния. Он даже представить не мог, что в самое ближайшее время не наладит на острове достойные условия жизни. Быть такого не могло, чтобы он, Александр Бревин, заместитель директора фирмы, торгующей трубами, ходил голодным и продрогшим! Да в его жизни никогда не существовало преград! Он ставил перед собой цели и добивался их. Он удовлетворял любые свои желания, чем вызывал зависть знакомых и соседей. Он научился быстро и без усилий снимать нерешенные проблемы либо телефонным звонком, либо легким движением пальцев, в которых была зажата денежная купюра. И здесь, на этом вшивом острове, он должен показать свою силу, деловой ум, умение быстро и точно реагировать на любое изменение обстановки.
Он обошел по периметру весь остров и вдруг понял, что подсознательно ищет то ли магазин, то ли гостиницу...
"Черт возьми! - подумал он, вдруг с необычайной ясностью осознав, где находится. - Как же тут можно жить?"
Он пнул ногой пакет, который ему вручили перед стартом, и оттуда вывалились котелок, рация и сигнальная ракетница. Бревин поднял ракетницу, покрутил ее в руках и зачем-то понюхал выходное отверстие.
"Они что, вообще сюда приезжать не будут? - подумал он, садясь на одеяло и глядя на берег, едва заметный в туманной дали. - Идиотские правила! Уж кормить могли бы! Не объяснили ничего толком, заморочили голову..."
Последняя мысль оказалась удивительно приятной и почему-то вызывала те же эмоции, какие Бревин испытывал в ресторанах, ожидая, когда официант принесет заказ. Он опустил глаза и стал рассматривать ракетницу. Бревин попытался найти на корпусе какие-нибудь данные о сроках хранения, но пластиковая трубка была чистой, без букв и рисунков. "А ведь наверняка уже вышел срок хранения! - с уверенностью подумал Бревин. - На всем экономят, гады. Ловко устроились! Отправили людей на острова подыхать с голоду, а сами жируют на берегу, да еще деньги от рекламодателей лопатами гребут".
От свежего озерного ветерка ему стало зябко, и Бревин накинул на плечи одеяло.
"Эх, попутал меня бес ввязаться в эту авантюру! - поругал он себя. - И ради чего? Ради какого-то миллиона рублей? Да я при удачной сделке такие "бабки" за неделю подниму! И при этом ни голодать, ни спать на улице не надо будет. Кому я хотел доказать, что смогу просидеть на острове? Ритке?"
Воспоминание о длинноногой подруге, работающей в массажном кабинете салона красоты, заставило Бревина нахмуриться и сплюнуть.
Кажется, Бревин нашел первопричину и его неудачного дебюта в качестве робинзона, и холодных бессонных ночей, и пустого желудка. "Что ж это получается? - распалял себя Бревин. - Я, как последний бомжара, сплю на земле, накрывшись каким-то вонючим одеялом, а она в это время нежится на перинах итальянской спальни? И с нетерпением ждет, когда меня покажут по телевизору, чтобы вместе со своими глупыми подружками вволю посмеяться? А потом, как само собой разумеющееся, поедет на мой миллион коптить свой худой зад на Канары?"
Не справившись с гневом, Бревин вскочил на ноги, кинулся к воде и, глядя на туманный берег, вскинул кулак вверх.
- Хрен тебе, а не Канары! - закричал он. - Хрен! Хрен! Хрен!
Злость помогла ему на некоторое время обрести прежнюю твердость духа. Вернувшись к одеялу, Бревин сел на него и крепко задумался.
"А в чем, собственно, проблема? - вдруг прямо спросил он себя, испытывая нечто невообразимо приятное. - Зачем я сам себя мучаю? Мне это надо? Да пропади этот остров пропадом! Позабавился немного и хватит!"
Упиваясь счастливым светом, хлынувшим в его душу, Бревин схватил ракету и уже хотел было свинтить колпачок, как движения его застопорились, и он медленно опустил руки на колени.
(Продолжение в следующем номере.)
