Наталья на открытии много улыбалась, со всеми фотографировалась, ходила с цветами в руках, про свои новые холсты ничего не объясняла. Полотна говорили сами за себя. Смотрели на зрителей, сияли, переливались, горели, гасли — жили своей жизнью, зависнув в пространстве галереи.
Наталья, хоть мы и знакомы с ней с 1974 года, от интервью отказалась, сказав, что этот жанр ей совсем не нравится. Кстати, на мой взгляд, нежелание художника говорить о своем творчестве — один из признаков настоящего художника. Пусть говорят картины! Или молчат, как пожелают.
После шумного и тесного вернисажа, где в небольшом зале тесно от зрителей, друзей, знакомых и выхваченных светом холстов на стенах, мы шли по улице Революционной. Удивительно, но ни Федор Сорока, ни его жена — Елена Ахрамович, ни мы с супругой про выставку Залозной не говорили. Почти не говорили. Это тоже один из признаков удачной выставки, после встречи с которой появляется легкая зависть. Почему не я, а она до этого додумалась и сделала?
Мы говорили об улице Революционной, о домах и людях. Вроде бы к выставке этот разговор и не имел отношения. Но это на первый взгляд... Раньше улица называлась Койдановской. На ней, в здании под номером 22, находился отель «Ливадия». В одном из номеров в 1920 году сидел у окна кучерявый мужчина с тонкими бровями и нежным лицом (по словам Бориса Шкловского) и писал письмо маме.
Звали его Сергей Михайлович, а фамилия — Эйзенштейн. Про великого режиссера–новатора рассказывал однокурсник Наташи Залозной — художник–реставратор Федор Сорока. Мы остановились на узком тротуаре и стали глядеть на окна неприметного двухэтажного здания.
«Из Смоленска я не писал, ибо и писать нечего было, и жизнь в течение месяца в теплушке к особо жизнерадостным письмам не располагала. Здесь же — прямо Европа. Совершенно свободно продаются, например, лимоны (и только 350 р. штука!), картофельная мука (200 р.!), рис (1400 р.), миндаль, чернослив, грецкие орехи, цикорий, шоколады (от 600 р. («домашний» — немецко–польский–военный–какао–мед) до 4000 р. — настоящий Cailler!), эмалированная посуда, подтяжки, белье (идеальное), булки (200 р. штука) etс. Есть «кафэ», настоящая сельтерская с экстрактом (15 р. стакан). Сода чуть ли не в каждом магазине (1000 р. фунт). В общем — все, кроме, кроме — денег. ... Ехали из Смоленска неделю. Три дня стояли в знаменитом сожженном Борисове. Все станции по пути (и вокзал Минска) сожжены дотла, мосты разрушены — везде временные.
Сам Минск, помимо всех описанных «аттракционов», сам по себе, — очарователен: чистенький европейский городок, даже с «архитектурой», тоже новой — empire in Europe. Минск, 4/VIII–20. Отель Ливадия».
Белорусский художник Наталья Залозная живет в разных странах. То она в Бельгии, то в Голландии, то в Черногории... И выставки ее работ имеют разные прописки, и хранятся работы в галереях и музеях по всему миру. Но почти каждый год она приезжает и прилетает в Минск, чтобы показать то, что уже сделано.
Вот еще наблюдение из разговора на вернисаже. Один из художников, насупив брови, заметил, что Залозной уже пора найти себя и не удивлять зрителей каждый раз. Типа и возраст, и опыт, и авторитет у нее есть. Пора остановиться... А я подумал другое: хорошо, что она не пошла этим путем, не стала тиражировать свои лучшие находки, повторяя работы из музейных коллекций, а настойчиво продолжает поиск, удивляя как коллег–художников, так и зрителей.
Вроде бы все документально, почти фотографично, узнаваемо, но, глядя на холсты, понимаешь, что художник тебя провоцирует. И его интересовало что–то иное, то, что изобразить невозможно. То, что постоянно ускользает, утекает, растворяется и улетучивается. Залозная пытается изобразить даже не звук и запах, что не ново, а — время. И когда ты начинаешь это чувствовать и видеть, то ее работы тебя удивительно волнуют и заставляют думать о прошлом, будущем и настоящем. Причем — одновременно, как во сне.
По Революционной мы — однокурсники, друзья Натальи Залозной — вышли к Ратуше, а потом к отелю «Европа».
Как тут снова не вспомнить приписку зелеными чернилами, сделанную великим Сергеем Эйзенштейном на письме из Минска: «Днем и ночью электричество! Европа!.. Есть даже Mode Parisiennes Ete 1920 (т.е. «Парижские моды лета 1920)».
ladzimir@источник
