Мои родители так и не догадались, что утренняя трансляция телефильма «Д’Артаньян и три мушкетера» не случайно совпадала с моими школьными «простудами». Ради возможности лишний раз спеть вместе с героями любимой картины их знаменитое «Пора–пора–порадуемся» я научилась мастерски имитировать симптомы ОРЗ и обманывать градусник — в узком кругу я и сейчас могу исполнить наизусть все песни из «Мушкетеров», «Гардемаринов», а также — из не менее обожаемых мною перестроечных мюзиклов «Арго» или «Остров погибших кораблей». И не я одна — тексты песен Юрия Ряшенцева остаются в памяти навсегда, как и восхищение яркими характерами неразрывно связанных с ними героев. При этом серьезную лирику и прозу этого удивительного автора (чей роман «В Маковниках, и больше нигде» в свое время даже номинировался на «Русский Букер») по–прежнему ценит лишь узкий круг знатоков. Книга воспоминаний Ряшенцева (немало страниц которой посвящено его институтским друзьям Юрию Визбору, Юлию Киму, Петру Фоменко и другим знаковым персонам ХХ века) так и вовсе никогда не издавалась — только журнал «Знамя» напечатал когда–то несколько фрагментов. А книга–то необыкновенная...
И вот теперь в серии «Своя среда» минского издательства «Ковчег» она выйдет без купюр. Под одной обложкой с любовной лирикой Юрия Ряшенцева, которую многим его поклонникам также еще предстоит открыть. С макетом будущей книги в руках я и застала поэта в Минске.
Человек дивана
— Кстати, Юрий Евгеньевич, я слышала, что свою книгу воспоминаний вы написали всего за месяц...
— Так и есть. Видимо, до определенного момента всему этому надо было отлежаться в памяти. Хотя не так давно мне казалось, что я и мемуары — нечто несовместное, ничем подобным я не собирался заниматься никогда в жизни. Поскольку не очень–то доверяю своей памяти, у меня всегда плохо с датами. К тому же я скорее грустный, даже мрачный автор — думаю, вы не станете с этим спорить, если читали мои стихи. Но из прошлого вспоминаются в основном веселые, забавные моменты... Такой вот парадокс моего времени: с одной стороны, оно было действительно страшным, люди гибли ни за что ни про что. Но одновременно мы были способны смеяться над этим!
— Интересно, а чем вас завлекло белорусское издательство?
— Ничего подобного в Москве мне не предлагали — и отказаться от идеи Оли Залесской (с которой мы познакомились в Алуште на фестивале бардовской песни) объединить эти воспоминания с моими любовными поэмами я просто не мог. Как у большинства из моего поколения, у меня была довольно пестрая мужская жизнь. И однажды я понял: если не воплощу ее в какие–то эпические произведения, не прощу себе такого.
— Значит, все ваши любовные стихи автобиографичны?
— Абсолютно. Причем написалось все за одно лето.
— То есть о приключениях одного лета?
— Ну что вы, всей жизни!
— Мои коллеги любят цитировать когда–то сказанное вами: мол, Д’Артаньян Ряшенцеву ничуть не близок, куда ближе Обломов. Однако глядя на вас, в это трудно поверить: если бы не вездесущая Википедия, о вашем возрасте я вряд ли догадалась бы...
— Тем не менее это правда, я человек дивана, человек инерции. В пятом классе преподавательница литературы ко мне так и обращалась: «Ну, Илья Ильич, иди отвечай!» Обломов — по сей день моя самая любимая, самая родная фигура. А Д’Артаньян... Пожалуй, во мне есть определенная жажда театральности, тяга к своей противоположности. И интерес к этому авантюристу со шпагой определенно существует. Хотя он не близок мне совершенно. Мушкетеры — они же, по сути, бандиты... Кстати, помните, был такой разруганный всеми фильм «Бригада», там еще очень колоритный главный герой — Саша Белый? Это же мушкетеры наших дней! Люди, которые на самом деле ничем не лучше окружающих. Но у них есть святыня, которой нет у других, есть их дружба, и ради нее они способны на многое. Ну а взгляните на мушкетеров беспристрастно: альфонс Портос, карьерист Д’Артаньян, пьяница Атос, ханжа Арамис... Люди далеко не положительных качеств. Но они обожают друг друга, и за это мы все им прощаем.
— Выходит, «Бригаду» вы смотрели?
— Смотрел. И не отношусь к этой картине с таким пренебрежением, как это делают наши критики. На мой взгляд, в этом фильме немало хорошего. На подобную тему вообще снято много крепкой классики: картина «Однажды в Америке» чего стоит...
— А это правда, что вы еще и «Дом–2» смотрите?
— Смотрю, причем до сих пор. Видите ли, это очень интересная программа. Своего рода зоопарк: вот — шакал, там лиса... Несмотря на все режиссерские усилия, участники этого проекта отнюдь не гениальные актеры, а самые обычные люди и выдают себя на каждом шагу. По–моему, более удачного среза сегодняшнего общества никакая другая телепередача не дает. Кроме всего прочего, я не могу игнорировать такие программы даже в силу своей второй специальности. Я имею в виду театральные зонги, которые к главному делу моей жизни — лирической поэзии — никакого отношения не имеют. Но в силу вот этой специальности мне надо знать, как разговаривает сегодняшняя молодежь, с которой, лежа на своем диване, я не очень–то общаюсь. Конечно, чаще всего они разговаривают отвратительно. Но иногда выдают такие яркие словечки! Как профессионалу все это мне очень интересно. И если нужно ввернуть какой–то оборот, чтобы создать образ современного персонажа, пожалуйста, включай «Дом–2» и бери!
«Я — не «шестидесятник»
— В свое время вы 7 лет проработали в школе для трудных подростков. Также с целью изучения некоего среза общества?
— Так вышло, что, когда я окончил свой педагогический институт, другой работы не нашел. А началось все с того, что чья–то умная голова решила: если двоечников из всех школ района собрать в одну, общая успеваемость по району резко подскочит. Так и сделали... Кстати, определения «для трудных подростков» в названии школы не было, хотя как она называлась, я теперь уже вряд ли вспомню. Мой приятель, величайший авантюрист Максим Кусургашев, первым узнал об этой школе, устроился туда сам и убедил меня последовать его примеру. Надо сказать, все ребята–преподаватели подобрались сплошь спортсмены–разрядники. И красавицы девчонки–преподавательницы. Так что мы просто на ура взяли всю эту бандитскую массу. В роно опасались лишь одного — чтобы наши подопечные не убили кого–нибудь. И мы нянчились с ними со страшной силой — таскали с собой в походы, путешествовали по Волге... В книге моих воспоминаний об этом тоже много смешного.
— Стихи вы писали уже тогда?
— Знаете, профессионально — нет. Вообще, я довольно поздно занялся профессиональным сочинительством, после 30 лет. До этого изо всех сил держал себя левой рукой за правую, не позволяя себе ничего такого, считал профессию поэта довольно позорной (и не без оснований — в то время зачастую она и была таковой). Занимался литературоведением, журналистикой. Пока в 1962 году не перешел в отдел поэзии журнала «Юность»...
— Где и обнаружили, что на фоне других молодых поэтов, мечтавших напечататься в этом популярнейшем издании, ваши стихи не так уж плохи?
— Не в этом дело. Далеко не сразу я стал относиться к своему стихосложению всерьез. Да и в «Юности» ценили мой литературный вкус, уважали мои знания, но в качестве авторов не рассматривали ни меня, ни Олега Чухонцева, ни других литсотрудников, работавших в отделе поэзии. Но в гости к нам приходили наши друзья — Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина. Мы их очень любили, а они — нас, в том числе и за наши стихи. Вот они в отличие от нашего начальства знали, что мы умеем, — но они были знаменитыми «шестидесятниками», не мы. И когда меня называют «шестидесятником», я всегда протестую — у меня не было той славы.
Мебель из дворца
— Ну не скромничайте, Ряшенцев — поэт знаменитый!
— Недавно я с удивлением прочел о себе, что я еще и звезда, оказывается!.. Вообще, все это началось с «Трех мушкетеров» и никогда не касалось моей лирической поэзии, которая остается для меня главным делом в жизни. Вот там я абсолютно свободен, не совру ни в чем, ни в малейших деталях. А прикладная поэзия, которая сделала меня знаменитым, — это всего лишь заработок. Другое дело, что к ней я отношусь не менее серьезно. Но вполне смог бы прожить и без этого. А вот без лирических стихов мне жить сложновато. Потому что без них я не понимаю, что со мной происходит. Чтобы разобраться в себе, мне надо остаться одному на своем диване и перенести на бумагу то, что творится внутри меня. А когда приходится сочинять за кардинала или Д’Артаньяна, это совсем не обязательно. Потому что эти люди на меня совершенно не похожи. Я должен отдать им только свою литературную пластику, и это у меня получается... Кстати, точно так же я поступал, когда занимался переводами, — и грузинские поэты выстраивались ко мне в очередь...
— А откуда у вас знание грузинского?
— Я не знаю грузинского. Как не знали его Пастернак, Заболоцкий и другие переводчики грузинской лирики. Просто однажды выяснилось, что я умею переводить поэзию. И, к слову, довольно долго это было хорошим денежным подспорьем для школьного учителя.
— Но после «Трех мушкетеров» вы стали еще и богатым?
— Богатым я не стал, хотя машину себе тогда действительно купил. Но дачу не построил. И всю жизнь живу в той самой квартире, куда меня привезли в три года, когда наша семья перебралась из Ленинграда в Москву. Тогда эта квартира считалась большой, но, по сегодняшним меркам, она совсем маленькая. Я ни разу не задавался целью разбогатеть, обзавестись какими–то престижными вещами, и никаких сбережений у меня никогда не было. Но на жизнь хватало.
— Тем не менее, выступая на днях в минском клубе «Лисья нора», вы прихвастнули, что домашняя обстановка у вас — из царского дворца...
— Действительно, у меня там стоит стол, за которым убили Гришку Распутина. Во всяком случае, так принято считать в нашей семье... Вскоре после революции устроили распродажу дворцового имущества, не имеющего антикварной ценности. И моей маме повезло тогда кое–что приобрести. Старичок, который продавал эту мебель, опознал в маме дворянку, разоткровенничался и сообщил, что за столом, который она только что купила, «Григорий Ефимыч последний раз пировали». Всю эту уникальную мебель мы потом и перевезли из Питера в Москву. И хотя она с трудом помещается в моей квартире, о нашем благосостоянии никак не свидетельствует. Более того, уже после войны гости часто недоумевали, разглядывая этот «антиквариат», и порой даже удивлялись вслух: неужели мы не можем купить себе нормальный чешский гарнитур?
— Мистических флюидов от своей мебели никогда не ощущали?
— Вообще–то нет... Вспоминается только одна смешная история, связанная с падчерицей, дочкой моей супруги Гали Полиди. Совсем маленькой она услышала наш разговор об отравлении Гришки Распутина. И когда к нам в гости пришла ее подружка, представила ей меня весьма зловеще: «Вот, — говорит, — это Юрий Евгеньевич, который Машу Распутину отравил!» Григория Распутина она тогда, понятное дело, еще не знала...
Но этот стол для меня — действительно очень мистический. Ведь когда–то за ним сидели Юра Визбор, Максим Кусургашев, Саша Басилая, другие мои друзья, которых, увы, больше нет...
«Рад, что был не прав»
— А еще я знаю, что вы — отчаянный болельщик «Спартака», причем с довоенным стажем...
— Я не болельщик, скорее ценитель. Поскольку, придя болеть за «Спартак», могу увидеть талантливого футболиста из команды противника и переключиться болеть за него. И потом, не люблю я сегодняшних болельщиков. Ведь порой это напоминает просто бесчинствующую массу! И когда начинают скандировать: «Русские, вперед!» команде, в которой всего–навсего пару русских игроков, это звучит по меньшей мере странно...
— А как вам традиция приглашать в команды иностранных тренеров?
— Нормальная традиция. Но обозленная толпа на стадионе — это нездорово. Именно по этой причине посещение матчей дается мне так тяжело в последние годы. Прихожу на стадион, закрываю ладонями уши — и только тогда могу наслаждаться игрой.
— Расскажете о творческих проектах, которые у вас в процессе?
— Вышел диск оперы «Преступление и наказание». А теперь Андрей Кончаловский решил, что в связи с событиями на Манежной площади в Москве Достоевского надо обострить, — так что сейчас мы заняты корректировкой сценария...
— Постановщик — Кончаловский, вы — автор стихов, а композитор...
— Эдуард Артемьев. Фактически это опера в стихах... Кроме того, решили возродить незаслуженно забытый, по–моему, французский водевиль «Единственный наследник». Кстати, когда–то он шел в Минске.
— До своего нынешнего визита вы давно у нас были?
— Давно — в вашем театре музкомедии тогда ставили «Милого друга», наш мюзикл с Виктором Лебедевым. Наталья Гайда еще играла юных героинь... Конечно, обновленный Минск мне понравился очень. И особенно удивили ваши барды — такого кулака приличных стихов в их песнях я никак не ожидал. Оказывается, до сих пор тут все очень серьезно. Хотя еще недавно я считал, что бардовская песня превратилась во что–то вроде секты. Непонятно было, кому все это сейчас надо... Но теперь беру свои слова обратно. И очень рад, что был не прав.
Кстати
Книга Юрия Ряшенцева «Когда мне было лет семнадцать...» — уже второй литературный проект творческого объединения «Своя среда». В начале марта на книжных развалах и в магазинах появится первая книга серии — роман Юлии Чернявской «Мальчик с собакой». Начинать проект решили с белорусского автора.
— У нас Юлию знают больше как культуролога, журналиста, педагога, но ее проза еще никогда не публиковалась, — замечает редактор серии Ольга Залесская. — Несмотря на то что это очень достойная литература. Однако в большинстве своем издатели сейчас предпочитают выпускать развлекательное чтиво, к восприятию которого читатель подготовлен телевидением. То есть всевозможные триллеры, романы по сериалам... Литература, которую собираемся издавать мы, по нынешним меркам — абсолютный неформат. Хотя, на наш взгляд, умные книги для нормального читателя как раз и должны стать форматом, как это уже было когда–то. И список авторов, которых хотелось бы напечатать, у нас солидный.
Максимальный тираж серии — 500 экземпляров. Из них каждые 50 книг будут издаваться в виде настоящих артефактов — под обложкой, инкрустированной берестой, с иллюстрациями белорусских художников и автографом автора, индивидуальным для каждого экземпляра.
