Проня и Бася

Сколько помню себя, столько и вот это - Проня, Бася... Каждую субботу, бывало, придет отец из городской бани чуть навеселе - потому что парился он всегда с друзьями-фронтовиками, не обходилась ни одна суббота без "ста граммов с прицепом" - и рассказывает про Проню да Басю. Мне потом было трудно поверить, что так могут называть и женщин. Я думал, что так называются только реки. На их берегах, заметенных зимой 43-го года черными от копоти и крови сугробами, зарылся тогда в мерзлую землю гаубичный дивизион, где папа числился сержантом артиллерийской разведки, но никакой разведкой не занимался. Потому что немцы, тоже зарытые в блиндажи, были видны безо всякого бинокля - их пушки стояли на другом берегу Баси. Папа рассказывал, что больше всего досаждала "рама" - двухфюзеляжный "Фокке-Вульф", который ежедневно прилетал и нагло планировал над их гаубичным полком. Хладнокровно, летчик, видимо, имел егерские наклонности, самолет не упускал случая поохотиться за каким-нибудь отлучившимся из укрытия по военной надобности солдатом. Страшное было зрелище. Бежит бедняга меж землянок, петляет в ужасе и предсмертной тоске, а самолет с воем носится за ним и бьет очередями. Пока не убьет...

Солдатская правда ограничена окопом да блиндажом. Невелик кругозор рядового. А я в те годы читал толстые книги о войне, в них писали про генералов и маршалов, главы начинались эпически: "В сентябре войска Второго Белорусского фронта начали наступление..." И в кино тех лет тоже наступали дивизиями, а полководцы, блестя орденами, задумчиво склонялись над картами. Папины же рассказы были очень простыми: "Вернулся с передовой с обмороженными ногами, еле-еле Федя, мой друг из Бурятии, их снегом оттер. Ему потом под Кенигсбергом миной ноги оторвало. Истек кровью..." Вот в таком духе были все воспоминания. Менялись только адреса: Курск, Карачев, Чаусы, Минск, Кенигсберг, Штеттин...

Но особенно часто про Басю и Проню. Когда в январе ударили морозы, крещенские, как им и полагается, то убитых не хоронили, а складывали в штабели. Так до весны и лежали. Весной мимо них пошли в наступление в направлении Бобруйска. В тех штабелях была сложена добрая половина его полка. С кем вместе призывался летом 1942-го... А один случай папа вспоминал особенно часто: "Бежим мы вчетвером с котелками к полевой кухне: Коля Прокопцов из Почепа, Юра Мисургин, москвич, Юсуф Саидов из Бухары и я. Метров пятнадцать осталось, и вдруг прямо перед нами мина. Видно, приметил нас из-за Баси ихний расчет, решил развлечься, прицельно пальнул. Я по инерции пробежал пару метров - и головой в снег. Дым сошел, оглянулся: лежат ребята - кто без ног, кто без головы. Вот тебе и Бася..."

Много-много лет прошло с той поры. Как только первый раз получилось у меня, съездил я на Могилевщину, под Горки, под Чаусы, походил по берегам тихих речушек, постоял, посмотрел на чуть журчащую воду, лениво бегущую по зеленым камушкам. Вспомнил папины рассказы, его самого, его однополчан, солдат, маленьких работяг большой войны. Редко кому из них поставили памятники со звездочкой и надписью. Большинство так и лежит безымянными среди белорусских перелесков в бесчисленных "братских могилах". Хотя некоторые и пережили ту страшную зиму на Проне и Басе, немало затем прошагав через Белоруссию, Восточную Пруссию, пока не дошли до самой Германии. Бася и Проня, сорок третий год...