О духовных ценностях земли белорусской, оказавшихся во Франции
...Еще и композитор
В этом году опять перед нами Мицкевич крупным планом в связи с 210–летием со дня его рождения. Поэтому позволю себе остановиться еще на одной находке: на десяти неизвестных доселе письмах белорусского и польского поэта и фольклориста Яна Чечота (ед. хр. 1003). Он был другом и единомышленником Адама Мицкевича, оказал на него плодотворное влияние — первым использовал в своих польских произведениях мотивы белорусского фольклора, помог другу перейти от традиционного классицизма (поэма «Картошка») к романтизму (баллады и романсы, «Дзяды»). Вместе земляки (Чечот родился на той же новогрудской земле) участвовали в Виленском университете в тайных студенческих объединениях филаретов и филоматов, за что оба были сосланы в Россию.
Письма Яна Чечота адресованы графине Марии Путкамер (в девичестве Верещака), жившей в имении Больценники (ныне Вороновский район). Это была удивительная женщина. Она стала первой музой Мицкевича, первой, выслушав рассказ старого рыбака на берегу Свитязи, обратила его внимание на красоту белорусской народной поэзии. Глубоко знала и понимала отечественную и западную, особенно французскую, литературу, с воодушевлением пела народную лирическую и трагическую «Да цераз мой двор...». Предчувствуя, какие испытания ему предстоит пережить, Мицкевич уступил свое счастье Вавжинцу Путкамеру, просветителю и гуманисту, воспитанному на идеях французской философии. Поэтому и приезжал Мицкевич из Вильно в Больценники на праздники...
«Тень» Мицкевича присутствует в письмах Чечота — как в отправленных из Вильно, так и в написанных в ссылке, а потом, после возвращения, в Лепеле. Сообщается, например, что «поэт — здоров, ездит на прогулки», что брак с Целиной Шимановской пойдет ему на пользу, ибо он наконец найдет «необходимое успокоение».
Но самое существенное в письмах Чечота, пожалуй, то, что он обращался к Марии Путкамер как к композитору. Послал ей три своих стихотворения — «Радзивилловна», «Репиха» и «Альдона» — и просил, выбрав одно из них, положить на музыку. «Сроков никаких не назначаю, а фортепиано (...) окажется когда–нибудь под рукой, наконец, однажды появилась бы надежда, что Госпожа подберет музыку. Какая это будет роскошь...» А в письмах из Лепеля речь идет о том, чтобы музыкальные произведения «Марии из Туганович» попали на украинские земли.
Из всего сказанного следует, что в лице Марии Путкамер (Верещаки) Новогрудчина и Лидчина имели талантливого и одновременно весьма скромного композитора, достойного того, чтобы войти в энциклопедические справочники.
В Музее Адама Мицкевича оказались также письма Яна Чечота к Елене Малевской и Казимиру Пясецкому из деревни Бортники. А в отделе рукописей Польской библиотеки в Париже находятся 7 тетрадей белорусского поэта и фольклориста Александра Рыпинского, издавшего в 1840 году в Париже народоведческое исследование «Беларусь». Речь в них идет о ходе восстания 1831 года на Вилейщине, Дисненщине и Свентянщине. Можно также назвать рукописи эмигранта с Минщины Евстафия Янушкевича, фрагмент дневника Флориана Радзивилла из Несвижа и многое другое.
Всего за три дня в двух парижских хранилищах было выявлено 77 рукописей, имеющих прямое отношение к Беларуси. По вечерам я садился за компьютер Виктора Адамовича и оформлял список находок по общепринятым правилам. Один экземпляр остался в посольстве, второй передан в Министерство иностранных дел, а третий передам коллективу, который возьмется за составление каталогов белорусских архивных, библиотечных и музейных материалов, находящихся за пределами нашей страны. Кстати, некоторые сведения из моего перечня уже использованы нашими исследователями (особенно историками восстания 1831 года).
А второй Витовтов пояс ведь во Франции...
В один из вечеров Виктор Адамович задал мне вопрос:
— А на что еще, по вашему мнению, следовало бы обратить внимание работников белорусского посольства во Франции? Ведь в картотеке комиссии «Вяртанне», очевидно, накопились самые разные факты.
— Стоит обратить внимание на аукционы. Не исключено, что там может появиться один из двух так называемых поясов Витовта, найденных во время земляных работ около деревни Литва нынешнего Молодечненского района. Долго фигурировал только один пояс — его так называемые коллекционеры отобрали у экскаваторщика, который нашел пояс, и продали минскому музею истории и культуры. А тот уступил его за смешную цену российскому предпринимателю. Теперь идет борьба за возвращение ценной находки. Но, как нам удалось установить, поясов было два. Со вторым другой экскаваторщик удивительно легко и просто добрался до Франции. И выслал гонца с фотографиями в Эрмитаж, к профессору Крамаровскому: мол, купите за 95 тысяч долларов. Но надо же такому случиться: почти одновременно с курьершей в Санкт–Петербург прибыл из Минска профессор Рябцевич, сопоставил снимки и пришел к выводу, что Эрмитажу было предложено уворованное у нашего государства. Поэтому гонцу ничего не ответили. А владелец пояса, очевидно, затаился.
— И на аукцион, вероятно, побоится без документов выставлять. Скорее, будет искать частного коллекционера... А в Интерпол обо всем этом было сообщено?
— Боюсь, что нет, хотя мы на этом настаивали в статье, напечатанной под рубрикой «Вяртанне» в газете «Голас Радзiмы».
Еще я посоветовал искать архивы знаменитых уроженцев Беларуси и их родственников. Ведь Париж как магнитом притягивал к себе и писателей, и художников, и революционеров, и ученых. Достаточно вспомнить Гийома Аполлинера, Марка Шагала, Хаима Сутина, Леона Бакста, Виктора Жолнеровича, Михала Наумовича, Владимира Шиманца, Бориса Заборова, Валерия Врублевского. Люди это известные, их имена вошли в энциклопедии. «Французский» Шагал благодаря стараниям Людмилы Хмельницкой и ее многочисленных зарубежных друзей хорошо представлен в музее художника в Витебске. Но что мы знаем о пути в Париж Аполлинера, Сутина, Бакста, об их связях с родственниками, оставшимися в Беларуси? Среди бумаг соратника Калиновского и генерала Парижской Коммуны Валерия Врублевского могут находиться сведения о месте и условиях издания «Мужыцкай праўды». А если бы нашелся архив белорусско–литовско–украинской газеты «Змова» (первый ее номер вышел благодаря помощи французских друзей в 1870 году) — цены ему бы не было.
Две фамилии «вдогонку»
Если бы разговор в белорусском посольстве во Франции состоялся теперь, то я добавил бы еще две фамилии, которых пока нет в белорусских энциклопедиях. А я уверен, что они там будут.
Первая — Евгений Зак, художник. Родился 15 декабря 1884 года в местечке Могильно над Неманом. Жил в Польше, Германии. Считался «одним из самых выдающихся польских и европейских художников ХХ века». Умер в Париже, где его жена еще долго содержала знаменитую «Галерею Зака». Мне приходилось видеть зарубежные альбомы, посвященные нашему соотечественнику. Искусствоведы ставят его имя в один ряд с именами Шагала и Сутина, между тем на родине он совершенно неизвестен. Что ж, открытие впереди.
Вторая — Оскар Милош, писатель и дипломат (1877 — 1939). Родом из Череи на Витебщине. Близкий родственник лауреата Нобелевской премии Чеслава Милоша. Был послом Литвы во Франции. Стал известным французским писателем–символистом. Основные его книги — «Песни» и двухтомные «Повести и сказки давнишней Литвы». Последняя книга основана на белорусском фольклоре, поскольку в этнической Литве Милош почти не жил. Но это лишь мое предположение, которое нуждается в подтверждении франкофонов. Кстати, интересная тема для диссертации, особенно если бы в ней был использован и личный архив писателя.
Выявлено, возвращено
Как по линии Министерства иностранных дел, так и благодаря усилиям друзей комиссии «Вяртанне» немало сделано, чтобы познакомить белорусского зрителя и читателя с ценностями, оказавшимися во Франции. Выше уже говорилось, что там очутилась часть художественного наследия минчанина Валентия Ваньковича. 6 репродукций его картин, в том числе портретов Адама Мицкевича и его жены Целины, были переданы в филиал Национального художественного музея Беларуси «Дом Ваньковичей» женой министра иностранных дел Маргаритой Мартыновой. Экспозиция филиала пополнилась фотографиями могил Валентия Ваньковича и его двоюродного брата Людвика Замбжицкого (вспомним, что Замбжицким принадлежала Вязынка, где родился Купала), похороненных на парижском кладбище Монмартр. То же министерство позаботилось, чтобы в Музее Наполеона Орды, расположенном в Ивановском районе, имелись экспонаты, рассказывающие о богатом событиями и контактами парижском периоде жизни «полесского» художника.
А белорусский историк Игорь Ляльков, хорошо владеющий французским языком, внимательно просмотрел одно из наиболее значительных рукописных собраний в Европе — фонды департамента манускриптов Национальной библиотеки Франции. В итоге появилась статья (а в ней — выборочная опись), посвященная белоруссике XVI — XVIII веков в парижском собрании («Вяртанне–6»). Так что этот участок работы уже сделан. И добротно.
И еще следует вспомнить добрым словом Надежду Ходасевич–Леже, ученицу и жену французского художника Фернана Леже (к его имени обычно добавляют слово «великий»). После его смерти она передала родному Зембину на Борисовщине целую галерею произведений французской живописи.
Есть что и на что менять
А теперь — второе исключение из правил, связанное с военными событиями. Как известно, фашисты вывозили сокровища не только из Беларуси и Украины, но и из оккупированных стран Западной Европы. Часть из них оказалась в советской зоне и была присоединена к ценностям, подлежащим реституции.
...Помнится, в 1996 году на симпозиуме в Нью–Йорке, посвященном ценностям, которые были утрачены во время Второй мировой войны, специалист по архивам стран Восточной и Центральной Европы Патриция Гримстед Кеннеди настойчиво выспрашивала у меня, а есть ли в фондах Национальной библиотеки Беларуси Тургеневская библиотека в Париже, а также книги с автографами известных французских деятелей и чертежи Версаля ХVIII века. Я, стойко храня мнимую тайну, отвечал: «Быть может, но это другое ведомство. Обратитесь лучше в наше Министерство культуры».
Однако Министерство культуры хранило гордое молчание. И тогда обиженная Патриция Гримстед Кеннеди взяла ту же информацию из западных источников, приехала в Минск, в Национальную библиотеку Беларуси, и выступила там с сенсационным (но не для меня) докладом, который напечатан в сборнике «Здабыткi».
Так что теперь могу признать, не разглашая никакой псевдотайны: да, это у нас есть, лежит невостребованным. Пишу же я об этом потому, что в Париже, в той же Польской библиотеке, лежит тоже невостребованная (ибо до сих пор необработанная) коллекция белорусских (по тематике) рукописей, собранных в Несвиже Станиславом Радзивиллом. Из Несвижа она была перед войной вывезена в Москву, а оттуда в Париж. Когда я попросил дать хотя бы опись этой коллекции, мне ответили: «Нет средств на ее обработку». Так почему бы не сделать обмен?
А может, лучше поменять Тургеневскую библиотеку с Россией (скажем, на дубликаты изданий Скорины)? Ибо я не очень уверен, что в Париже ее ждут.
Уточненный шанс
Завершая, стоит вспомнить о статье «Последний шанс» («СБ» от 15 ноября 2007 года), где в который раз говорилось о пресловутом «золоте Наполеона», которое в последний раз видели в четырех бочках в Сморгони. На основании новых печатных сведений, а также письма читателя Станислава Александровича из Островецкого района утверждалось, что в связи с приближением русских войск к Ошмянскому тракту, ведшему на Вильно, оно было отправлено севернее, по Черному тракту. Туда же из Ошмян, внимательно посмотрев на карту Великого Княжества Литовского, повернул и сам Наполеон, а вместо него, переодевшись, в карете поехал его секретарь Коленкур. Император же въехал в Вильно целых три дня спустя не с запада, а с севера, со стороны Свентян и Неменчина, через Зеленый мост на Вилии. Что и где он делал так долго? Очевидно, петлял, обманывая приближающегося врага, прятал золото, понимая, что его не довезти до Парижа, надеясь потом вернуться с новым, победным походом.
Согласно Александровичу, сокровище было спрятано на горе около деревни (теперь можно рассекретить) Древеники, а солдаты, покрывавшие золото слоями песка и торфа, были расстреляны («французскiя капцы» действительно есть невдалеке).
Статья «Последний шанс» вызвала довольно богатую почту. Если верить ей, Наполеон бывал чуть ли не везде и везде его солдаты что–то закапывали. Но были и дельные письма, например, В.Лаппо из Узды, К.Островлянчика из Березино, К.Важник из Руденска, В.Логоша из Гродно. Они сообщали о событиях, которые действительно могли иметь место (но уже без участия Наполеона). Поэтому копии их писем переадресованы историкам для квалифицированных рассмотрений.
А пишущий повесть о Наполеоне Михаил Веретило из поселка Красносельский Волковысского района упрекнул меня и Станислава Александровича в легковерности. Ну не был император настолько недальновиден, чтобы в мороз закапывать золото в землю, да еще на горе, на виду у всех. Скорее всего, это был просто отвлекающий маневр. Когда Наполеон смотрел в Ошмянах на карту, делает вывод Веретило, он, несомненно, искал водоем, которого не было ни вдоль Ошмянского, ни вдоль Черного трактов.
Согласившись с читателем, я наново проанализировал реалии. И осознал, что ближайшие озера, отмеченные на карте, были намного севернее — за Вилией, за Михалишками, по старому («Песочному») тракту из Михалишек на Свентяны.
...И надо же случиться такому совпадению! На рецензию мне попала краеведческая книжка библиотекаря из деревни Спонды Островецкого района Иоланты Валуевич «Як называць цябе, родны мой куточак?». Там перечислены топонимические названия «Спондовского края». И вдруг встречаю в тексте: место, «в котором был Наполеон», место, в котором он «оставил памятный знак» для ориентира, место, где захоронены «французские солдаты»... Но их там не должно быть, ибо французская армия через те места не наступала и не отступала. Подумалось, что автор вольно или невольно подстраивалась под мою статью «Последний шанс». Но ведь я твердо знал, что книга писалась до моей статьи... Мистика, да и только!
Таким образом, мне остается только переадресовать свои наблюдения и выводы Островецкому райисполкому. Он дружит с пограничниками, которые могут взять на себя техническую часть вопроса.
И в заключение разрешите немного пофантазировать: несмотря на несомненные изменения в рельефе, все–таки удается установить, какое из 21 озера Кайминской группы оказалось ближе всего к Песчаному тракту, и наконец разгадать историческую загадку. Тогда положенная часть вознаграждения могла бы быть использована райисполкомом для реализации намеченной довольно обширной музейно–туристической программы. А может, и для белорусско–французского культурного взаимодействия и взаимообмена.
