Как же это, оказывается, сложно: воскрешать прошлое. Нет, речь, конечно, не о забавных байках «из пережитого»: здесь вспоминать, как шелком вышивать, — гладко получается. Имеется в виду то прошлое, которое надо именно «воскрешать». Потому что в нем навсегда поселилась смерть. Да и оно само для многих вроде как умерло. К таким воспоминаниям до сих пор относятся события Второй мировой войны.
Надо ли воскрешать прошлое?
У нас в Минске, да и не только, практически все, кто серьезно интересуется военной историей, знают о деятельности Исторической мастерской, расположившейся в старом одноэтажном доме на улице Сухой, — там, где в годы Великой Отечественной войны гитлеровцы очертили район еврейского гетто. Эта небольшая по штатной численности, но весьма деятельная научно–исследовательская, образовательная структура возникла при организационной и спонсорской поддержке Международного образовательного центра имени Йоганнеса Рау в Дортмунде, отделение которого уже не первый год с успехом работает в Беларуси. Руководит мастерской кандидат исторических наук Кузьма Козак. В своей работе Кузьма Иванович напоминает дирижера большого, как раньше говорили, сводного хора: когда в общей песне в едином порыве объединяются, казалось бы, самые разные и несовместимые коллективы. Так и у Козака: тут у него студенты, здесь — суворовцы, там — учителя, и всегда готовы откликнуться на любую добрую инициативу ветераны войны, бывшие узники фашистских концлагерей и гетто... Все они заняты одним большим и важным делом: хранят память о той страшной войне. Память живую, правдивую, не всегда и не всеми желанную. Но иначе нельзя. Иначе, заглаженная и в несколько слоев залакированная, она перестанет дышать и умрет.
Полноправными партнерами и единомышленниками белорусских исследователей стали немецкие коллеги: историки, общественные работники, участники антифашистских инициатив. Совместные поиски, встречи, дискуссии — формы сотрудничества традиционны. Но тот, кто знаком с этой кухней изнутри, не может не понимать, насколько сложный замес она собой представляет. Потому что примирение, взаимопонимание, о чем мы сегодня говорим все чаще и чаще, даже достаточно привычно, на самом деле достигаются большими усилиями и настойчивой подвижнической деятельностью с обеих сторон. Что, в частности, продемонстрировала и недавняя белорусско–немецкая конференция в Дортмунде «Мосты совместной культуры памяти».
Боль никуда не уходит
«Я до сих пор не могу слышать немецкие песни», — так сказала минчанка Галина Лившиц, бывший малолетний узник фашистского лагеря в деревне Красный Берег, что в Жлобинском районе. Здесь собрали около 3.000 детей от 8 до 14 лет, которых использовали как доноров крови для немецкой армии или вывозили на принудительные работы. Потом были и другие лагеря. С воспоминаниями Галина Лившиц выступает редко — слишком тяжело даются.
Но в этот раз в Германии, куда группа бывших узников концлагерей и гетто приехала по приглашению МОЦ имени Й.Рау в Дортмунде, чтобы принять участие в конференции «Мосты совместной культуры памяти», согласилась встретиться с местными школьниками. Говорит, рассказала «сотую долю того, что было», хотя беседа длилась не менее двух часов. Обращалась ко всей аудитории, но своеобразным индикатором уровня понимания сразу же выбрала одного парнишку, выделявшегося своим демонстративно равнодушным, даже надменным поведением. И Галина Лившиц победила: в конце разговора перед ней сидел уже совсем другой молодой человек с совсем другими уже глазами — внимательными и потрясенными. Потом, во время конференции, она сделала для себя и для всех других вывод: «Даже если мы одного молодого человека заставим задуматься — стоит это делать». Но какими душевными переживаниями пришлось заплатить ей за ту встречу, остается только догадываться!
Леонид Рубинштейн, бывший узник Минского гетто, фашистского концлагеря, ныне председатель еврейской общины города Бобруйска, также считает: живых узников осталось очень мало — годы берут свое, поэтому надо не упустить практически последнюю возможность узнать о происходившем от самих свидетелей свершившейся трагедии.
Вообще нынешние взаимоотношения бывших узников нацистского режима, или, как их теперь называют, свидетелей, с советских территорий, в том числе из Беларуси, и современных немцев — тема особая. И конечно же — очень непростая. Глядя на приехавших из Минска уже очень немолодых по возрасту людей, перенесших так много жестоких страданий, причиненных немцами в годы фашистской оккупации, фактически чудом оставшихся в живых, не перестаешь восхищаться глубиной их благородства, способностью понять и умением прощать. Прощать, конечно, не палачей и мучителей, а тех, кто сегодня вынужден все еще оплачивать векселя, выданные когда–то немцами самому дьяволу. Вот Евгений Стасевич, малолетний узник лагерей в Бреслау и Гросс–Розен. Когда–то его, тринадцатилетнего паренька из Беларуси, немецкие хозяева–бауэры купили по цене небольшого поросенка. Удивительно, но сегодня этот пожилой человек, который ничего не забыл, тем не менее приезжает в Германию и сам с удовольствием исполняет песни на немецком языке. Он — гармонист, участник хора бывших малолетних узников. Вдумайтесь, как страшно звучит: хор бывших малолетних узников! И вот он подошел ко мне, чтобы попросить сказать в газете несколько добрых слов в адрес человека, не первый раз уже принимающего Евгения Стасевича в своем доме в Германии. Причем сказать спасибо хотел не только за оказываемое ему искреннее гостеприимство. Главное — поблагодарить за ту огромную благотворительную работу, которую делает этот человек уже много лет, организуя оздоровление белорусских детишек из районов, пострадавших от чернобыльской катастрофы.
А Майя Исааковна Левина–Крапина, также бывшая узница Минского гетто, которую спасла простая крестьянка из деревни Поречье Пуховичского района Анастасия Хурс, познакомила меня со своей давней знакомой немкой по имени Лоре. Лоре не один раз приезжала к нам в страну как волонтер и ухаживала за самыми тяжелыми больными в минских клиниках. И я видела: Лоре вспоминает те поездки и свою работу тепло, с добрыми чувствами. Значит, ей, лично ей, это все надо было!
И кто сказал, что немцам легко? Покаяние — всегда вещь затратная во всех смыслах, если оно, конечно, серьезное и искреннее. Сегодня общественное мнение внутри самой Германии формируется антифашистской государственной политикой. В стране запрещено использование нацистской символики и фашистской пропаганды, существует наказание за отрицание Холокоста. Но так было не всегда. О том, что происходило в годы Второй мировой войны, о покаянии нации по–настоящему заговорили здесь лишь начиная с 80–х годов ХХ века. Инициатива получила широкое распространение и развитие. Но уже сегодня можно услышать осторожные — пока осторожные — голоса, «ненавязчиво» вопрошающие: может, уже хватит? Покаялись немцы, пора бы все забыть. Забыть?
Без войны воспоминаний
Забыть никак нельзя. Уверенность в этом выразили все участники конференции в Дортмунде. Иначе «расовая гигиена» может снова стать главной санитарной нормой огромного человеческого общежития.
Но что же такое культура памяти? У каждого народа она имеет свои особенности. Каждое общество развивает свою память. Поэтому неудивительно, что то, как помнит войну народ в Беларуси, в значительной мере не совпадет с соответствующими представлениями народа в Германии. Но надо уметь принимать точку зрения другого и иметь интерес к ней, призывал в своем выступлении на конференции государственный секретарь по вопросам федерации, Европы и СМИ земли Северный Рейн–Вестфалия Михаэль Мертес. Потому что предубеждение между народами ликвидируется только через совместные встречи и обсуждения, через диалог. Должна быть дискуссия, и тогда история восстанет такой, какой она была. Отрицание исторических фактов порождает коллективную амнезию, уверен господин Мертес. И вспомнил известный афоризм из Ницше: «Я это сделал», — говорит моя память. «Я не мог этого сделать», — говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает». Но что или кто побеждает в современном мире? Наверное, на этот вопрос было бы проще ответить, если бы сложилась совместная европейская культура памяти, в которой свое достойное место заняли бы и почитание героев, и скорбь по жертвам.
Это можно назвать сенсацией, сказал Михаэль Мертес: Германии и Франции удалось подготовить общий учебник истории для школ. В нем не преподносится некая общая концепция. Там излагаются все точки зрения, однако разнообразие истории не должно превратиться в войну воспоминаний. Теперь нужно поставить цель — создать такой общеевропейский учебник.
Осколки «хрустальной ночи»
Особая страница в истории Второй мировой войны — фашистский геноцид еврейского населения Европы. В Германии теме Холокоста уделяется повышенное внимание — счета здесь предъявлены огромные: в них и многомиллионные человеческие жертвы, и безумные, бессмысленные разрушения. В Кельне во время так называемой «хрустальной ночи» нацисты в ноябре 1938 года сожгли старинную синагогу на Ронштрассе, построенную, кстати, тем же архитектором, что и знаменитый Кельнский собор. После войны ее восстановили под руководством кельнского архитектора Хельмута Гольдшмидта, пережившего Освенцим и Бухенвальд, и заново освятили в 1959 году в присутствии канцлера Конрада Аденауэра, который в донацистские годы был бургомистром Кельна и отказался служить Гитлеру. А в 2005 году знаменитую синагогу посетил Папа Бенедикт XVI, немец по национальности.
Что значило быть евреем в нацистской Германии, часто рассказывает молодежи и экскурсантам дома–музея Штайнвахэ в Дортмунде, где в прежние времена размещалась тюрьма тайной полиции, бывший узник Освенцима Хуго Хайнеманн, сейчас он живет в городе Бохум. Его мать была еврейкой, отец — немецкий католик. В 13 лет пришлось оставить школу и стать принудительным рабочим. Полуевреев не брали и в армию. Когда ему исполнилось 17 лет, его мать депортировали за то, что она села в трамвае, — евреям запрещалось сидеть в общественном транспорте. В январе 1942 года много дней она провела в Штайнвахэ. Потом ее вывезли в Ригу, а сводного брата — в Маутхаузен. Спустя некоторое время самого Хуго отправили в Освенцим.
Как ни парадоксально, но в 1950 году Хайнеманн снова стал жертвой антисемитского нападения. Сразу после войны, рассказывает он, в Западной Германии нередко балом продолжали править те, кто командовал и во время войны. А свое прошлое приходилось скрывать жертвам национал–социализма, потому что их преследовали. Сам Хайнеманн носил рубашки только с длинными рукавами, чтобы не был виден лагерный номер. До сих пор бывший узник сталкивается с людьми, которые говорят: нет, ничего страшного в те годы не происходило, все ложь. Потому так важно рассказывать и показывать документы, чтобы видели и знали: как все было на самом деле...
Маршрут: Европа — Малый Тростенец
Да, казалось бы, где тот Кельн, а где Минск. А вот связала, соединила их трагическая история тысяч людей, чей скорбный путь начался на кельнском вокзале под сенью легендарного собора, а закончился в печи крематория лагеря смерти в Малом Тростенце. Среди депортированных в июле 1942 года более тысячи кельнских евреев были и ученики известной в городе первой и единственной в Рейнланде еврейской гимназии Явне. Часть детей директору Эриху Клебацки удалось эвакуировать в Лондон. Поначалу нацисты за хорошие деньги давали немецким евреям разрешение на выезд в другие страны. Потом это прекратили — не деньги брать, а разрешения давать. С оставшимися директор уехал навстречу смерти. 24 июля в Минск прибыл целый транспорт. Поезд не опоздал ни на минуту, все строго по расписанию — известная немецкая пунктуальность. А 25 июля всех отправили на уничтожение. Вообще, депортированные евреи на этом свете долго не задерживались. Правда, кое–кому, если можно так сказать, везло — наиболее сильных и трудоспособных отбирали и оставляли для выполнения различных работ.
Совсем скоро в Минске планируется открыть мемориальный знак–камень, посвященный памяти всех депортированных из Кельна евреев. Он добавится к памятным камням евреям Дюссельдорфа, Бремена и Гамбурга.
Большое исследование по теме депортации европейских евреев в Минск провела Петра Рентроп из Центра исследований антисемитизма Технического университета в Берлине. С результатами своей работы она выступила на состоявшейся в Дортмунде конференции.
По сведениям Петры Рентроп, гитлеровцы собирались депортировать в Минск 25 тысяч евреев из Европы. В Могилеве планировалось построить центр по уничтожению людей газом и крематорий. Но планы спутала ситуация под Москвой, появились иные срочные задачи и приоритеты.
Депортированных евреев на территорию Беларуси стали привозить практически в 1941 году. В Минск должны были депортировать тысячи и тысячи европейских евреев. Но воспротивился Кубе: мол, нельзя так много везти в разрушенный город, да и земля глубоко промерзла — что с ними делать? Тем не менее начались массовые расстрелы уже прибывших узников. Для организации и проведения их уничтожения перебросили эсэсовцев из Риги, их позже использовали для охраны. Главным же действующим лицом всей этой кровавой вакханалии стал специально присланный из Берлина, чтобы возглавить службу безопасности в оккупированной Беларуси, оберштурмбаннфюрер Эдвард Штраух.
6 мая 1942 года в Вене загрузили 1.000 евреев и отправили в сторону Варшавы, Белостока. Там их перегрузили в вагоны для скота и повезли дальше — в Минск. С 9 мая и до октября сюда прибыло 16 поездов из Вены, Кельна и других европейских городов.
28 — 31 июля 1942 года были убиты 10 тысяч нетрудоспособных евреев из гетто. Из них 2.500 — прибывшие из рейха. Тогда гитлеровцы применили душегубки. В одну такую машину загоняли по 30 — 40, даже по 100 человек. В Минске имелись три душегубки. Но этого оказалось слишком мало. Пригнали еще одну — из Сербии.
Депортированных привозили сразу в Малый Тростенец. Их размещали в двух колхозных сараях. В охране — литовские батальоны. Вещи евреев сортировались. Лучшее, ценное изымалось.
В октябре 1942 года транспорты перестали поступать в Малый Тростенец. В октябре 1943 года здесь содержались 600 — 900 узников, в основном евреев. Постоянно проводилась так называемая селекция — отсортировывались больные и слабые. Хочешь жить — непрерывно работай. Официально лагерь считался подразделением службы безопасности. Коменданта прислали из Риги. Охрану, после литовцев, несли немцы–фольксдойче. Осенью 1943 года Штрауха сместили и назначили нового шефа полиции, а на помощь фольксдойче прибыл украинский батальон службы безопасности.
В сентябре 1943 года началось окончательное уничтожение Минского гетто.
В декабре 1943 года гитлеровцы начали раскапывать могилы с жертвами массовых захоронений и сжигать трупы, чтобы замести следы. Всего в лагере «Тростенец» уничтожили более 200 тысяч человек.
В июне 1944 года уничтожили оставшихся в Малом Тростенце узников. Это были последние массовые акции уничтожения. Всего на территории Беларуси в годы Второй мировой войны действовало 260 лагерей смерти, тюрем и гетто.
В архивах есть фотография, сделанная в Тростенце, на которой запечатлен рейхсфюрер СС Гиммлер. Он стоит по одну, свободную, сторону колючей изгороди и смотрит в глаза солдату, находящемуся по другую ее сторону. Их разделяет не просто пропасть. Их разделяет смерть. Но наш солдат смотрит ей, обряженной в черную эсэсовскую форму, прямо в лицо, не отводя смелого взгляда.
На другом снимке, сделанном тогда, предположительно в поселке Новинки под Минском, белорусские дети меряют фуражку добродушного дяди Гиммлера. После его отъезда сразу же поступила команда всех этих детей уничтожить.
Обратное движение
Но шло движение и в обратном направлении. В Кельне и его округе гитлеровцы создали 376 больших и малых (это могли быть и совсем небольшие «точки» по 10 — 15 человек для исполнения небольших работ) лагерей для принудительных рабочих. Концлагерей в западной Германии практически не размещали. Они располагались в основном в восточной части страны и на захваченных территориях. В архиве музея Эль–Де–Хаус, расположившегося в здании бывшего кельнского гестапо, хранятся свидетельства людей, привлекавшихся к принудительному труду, собранные сразу после войны. Когда я развернула первую папку, та сразу же открылась на странице, где имена, фамилии, названия деревень показались удивительно своими, белорусскими: Ананич Надежда Федоровна, Ананич Олег, деревни Мотино, Черная Нива... Выхватываю отдельные строки: деревни сожгли, жители стали принудительными рабочими на заводе Форда в Кельне... Читаю дальше — действительно, похоже, наши. Вот и не верь после этого в некие высшие силы.
Жуткая сказка о царе Салтане
Нет страшнее рассказчика, чем война. И сколько бы лет ни прошло, она вспоминает и вспоминает истории одна страшнее другой. Но самое страшное здесь все–таки то, что все они — правда.
Преподаватель немецкого языка, сотрудник ММОЦ имени Й.Рау Вероника рассказала шокирующую историю из жизни своей семьи. Ее мама родилась во время Великой Отечественной войны в партизанском отряде в 1943 году. Во время карательной операции фашистов партизанам некуда было спрятать свои семьи, находившиеся в лесу вместе с ними. И тогда они посадили своих жен и детей в большие бочки, засмолили их и пустили вниз по течению реки. Через три дня бочки стали вылавливать. Бабушка и мама Вероники выжили. Им отец положил в бочку литр спирта. Все время ребенок этот спирт сосал через тряпочку и согревался. Другие партизаны открывали бочки и доставали оттуда задохнувшихся мертвых родных. Вот такая жуткая сказка о царе Салтане на военный лад.
Так что память — очень острая и опасная вещь. С ней надо обращаться крайне бережно.
Фото Кузьмы Козака.
