После пожара

Именно поддержка конкретного человека, конкретного трудового коллектива - это и есть святая обязанность власти.

...Руководитель предприятия на селе должен понимать, что через колхозы и совхозы государство решает и будет впредь решать многие социально-культурные, бытовые и организационные вопросы. Если хотите, сельскохозяйственные предприятия фактически были и остаются своеобразной административно-территориальной единицей нашей страны.

(Из доклада Президента А.Г.Лукашенко на втором Всебелорусском собрании.)

"Дорогая редакция! Я знаю, вы мне ничем не поможете. Но хотя бы опишите этот случай людской черствости..."

(Из письма Валентины Грищенковой, доярки колхоза имени Чапаева Оршанского района.)

Мы стоим с Валентиной Николаевной на пепелище. От дома остались лишь полуразваленные кирпичные стены. Здесь она жила с двумя дочерьми и двумя внучками. Среди обгоревшей домашней утвари - покореженная детская коляска, разломанный диван. Все остальное - груда черного хлама.

- Где-то около десяти вечера, когда мы ложились спать, - вспоминает Грищенкова, - сосед, живущий через стенку, постучал к нам в окно и закричал: "Спасайтесь! Горим!" И тут же рухнула стена - в нашу квартиру ворвался огонь... С перепугу я забыла даже кошелек с деньгами взять. Все сгорело.

В ветхой одежке, резиновых сапогах стоит передо мной доярка. Худенькая, бледнолицая. У нее нет слез. Нет эмоций. За время хождений по инстанциям выплакала все слезы, высказала все слова. Каждый раз они заканчивались мольбой: по-мо-ги-те! Но никто не помог. "Обращалась я и в сельский Совет, и в райисполком, - сказано в письме доярки, - мне везде отвечали: нет жилья. Неужели в таких случаях, как мой, ничего нельзя придумать? Никак не могу понять, почему люди стали такими бессердечными..."

Я спросил у Валентины Николаевны, кого конкретно она имеет в виду.

- Прежде всего председателя колхоза. Я же у него работаю, и дом был не мой, колхозный.

* * *

Председатель колхоза Николай Ильич Селиханов меня удивил своей памятью

: - Мы с вами в Дубровенском районе встречались: там я работал начальником управления сельского хозяйства, а вы в командировку приезжали. Помните?

Припоминаю: лет 10 прошло...

Прочитав письмо доярки, более строгим голосом сказал

: - Мы люди взрослые... Покажите-ка ваши документы.

Внимательно рассмотрев редакционное удостоверение, все данные переписал в записную книжку и попросил назвать номер моего служебного телефона. Заполучив то, что нужно, дал команду секретарше позвать в кабинет членов правления.

От такой процедуры знакомства сопровождающему меня заместителю начальника райсельхозпрода Василию Николаевичу Муренкову, который звонил ему накануне нашего выезда, стало неудобно. Неловко почувствовал себя и я. За многие годы работы в редакции (без сопровождающих жалобы не разбираю) у меня впервые потребовали документы. Вот это бдительность!

* * *

"С больной дочерью скитаюсь теперь где придется. Что мне делать - не знаю. Уже три недели живу на ферме, где работаю, - в отчаянии написала эти гневные строки Грищенкова. - А ведь мне нужно где-то поесть, умыться, переодеться..."

- Мы же дали ей комнату с подселением к одинокому человеку. Почему она туда не пошла? - заговорил Селиханов.

Что за "одинокий человек"? Какие там условия для жизни доярки и ее больной 18-летней дочери? И почему же она туда не пошла? Из разговора с председателем и членами правления образ хозяина квартиры выглядел более чем устрашающим. "Пьяница, бездельник, ворюга, три года как нигде не работает. Жил с женой, за аморальный образ жизни оба лишены родительских прав. После этого жена его бросила, ушла к другому. Он остался один в двухкомнатной квартире, продолжает пить, гулять..."

Спрашивается: зачем же подселять к такому человеку обиженную судьбой женщину?

* * *

После неудачной попытки подселения к "одинокому человеку" Валентина Николаевна несколько ночей ночевала у пенсионерки Евгении Базыленко, потом - у доярки Марии Чикан, а потом...

- У них свои семьи, свои заботы, - говорит Грищенкова, - кому я нужна? Да и неудобно за их счет харчеваться. За сданное молоко получаю 30 - 40 тысяч в месяц, но выдают деньги когда как. После пожара написала заявление на помощь: молчат, ничего не дают. А как подумаю, сколько чего надо теперь покупать, - страшно становится. Сгорели шкаф с одеждой, диван, кровати, ковры, холодильник, газовая плита... Стыдно признаться: нет у меня даже нижнего белья, чтобы переодеться.

Хоть какой-то выход из своего тяжелейшего положения хотела найти доярка в беседе с председателем колхоза Николаем Селихановым, но он ее словно не замечал.

- Недели две сидела в приемной с утра до вечера (днем моих коров доили девчата), - с обидой говорит Грищенкова, - а он проходит мимо меня и даже не поздоровается. Я к нему - где и как мне жить, а он в ответ: "Не ходи, у меня другие вопросы есть, их надо решать".

После таких "задушевных" свиданий доярка собрала свои немудреные пожитки и перебралась... на ферму.

* * *

Вот эта ферма в деревне Большая Митьковщина, откуда ушло письмо доярки Грищенковой в редакцию газеты. Председатель колхоза не пожелал сюда с нами приехать. То ли ему стыдно здесь показываться, то ли не хотел смотреть животноводам в глаза и слышать, что они скажут, - не знаю, судить не берусь. Во всяком случае, "маневр" руководителя хозяйства не делает ему чести.

С главным зоотехником колхоза, зав. фермой и зам. начальника райсельхозуправления осматриваем тот "угол", где доярка Грищенкова думала-рассуждала о людской черствости и где не нашла лучшего выхода, как взяться за перо и написать в президентскую газету. Бетонный пол, покрытый керамической плиткой, бетонные стены, взорванный потолок (кому-то понадобились доски) и маленькое окошко в... жестокий для нее мир. Здесь когда-то была Ленкомната, сейчас от бывшего названия и следа не осталось. Разве можно в таких условиях жить?

- Ночевала она здесь, - пояснили доярки. - Сколько, не знаем. Видели, как после работы тут оставалась. Видели, как утром, озябшая, к работе приступала.

Сочувствующие люди, видимо, с опозданием ей подсказали: надо было не на ферму идти ночевать в такой холод, а в контору колхоза. Вот тогда бы председатель и призадумался, как ему быть.

- Вчера старшую дочь с двумя детьми позвал к себе ее друг, ну как бы... незаконный муж, - смущаясь, пояснила Валентина Николаевна. - Освободился ее дом. Я туда и переехала. Но жить там я бы не хотела: никаких условий - холодно, печка-щит обогревает плохо, на ней еду не приготовишь, не согреешься. Дом надо ремонтировать. "Вот и ремонтируй, - сказал мне председатель. - И живи тут!" Издевается, что ли? Разве я могу сделать ремонт? У меня же ни денег на это нет, ни сил. Да и дом-то колхозный, почему я должна его ремонтировать?

* * *

Претензий по работе к доярке Грищенковой, как я понял, нет. Трудится неплохо. Правда, переживает, что надои молока невысокие.

- А откуда им быть высокими, - рассуждает Валентина Николаевна, - если корм слабый?

Меня поразило отношение Грищенковой к работе. У нее такое горе, а она - о надоях, кормах. Такую бы доярку ценить, уважать, помогать ей во всем, тем более что сегодня в деревне люди этой профессии очень нужны.

- Чего вы хотите, я не понимаю? - вспылил Николай Ильич Селиханов, обращаясь к доярке, когда разговор подходил к концу. - Вам 55 лет, вы уже на пенсии...

Другая бы женщина на месте Грищенковой не сдержала слез от обиды. Валентина Николаевна с достоинством приняла "обвинение" и спокойно ответила

: - Я хочу работать. Хочу зарабатывать деньги. У меня после пожара ничего нет. Понимаете, ничего. По-мо-ги-те!..