Полет в канун победы или Воспоминания военного летчика

Шестьдесят лет прошло с того трагического дня, а забыть не могу. Перед глазами стоит, как легкий туман, стелившийся по земле на утренней зорьке, трагическая судьба экипажа пикирующего бомбардировщика ПЕ-2 в последний день войны, два члена которого были белорусскими парнями. Война подходила к своему завершению. Но гитлеровцы яростно оборонялись. То там, то здесь они группировались, переходили в контратаки. Утром, уточнив цель, маршрут и линию фронта, мы разошлись по самолетам. По сигналу ракет сели в кабины, запустили моторы, и самолеты звеньями стали выруливать на взлетную полосу. В предрассветной дымке она четко выделялась. С зажженными навигационными огнями самолеты полка поднимались в воздух. Собравшись над аэродромом в строй поэскадрильно, взяли курс на юго-запад, к цели. Невозможно передать суровую красоту полета армады машин, уверенно идущей на бомбежку вражеской техники и живой силы, что остановилась на ночлег на дороге Фридлянд—Гейница и в поле между двумя небольшими населенными пунктами. Вдали по курсу показалась черная лента дороги, забитая техникой. Все внимание – на самолет ведущего. Видно было, как пошла в пикирование первая девятка, за ней вторая. Наступил и наш черед. Девятка самолетов, сохраняя строй, перешла в почти отвесное пикирование. С бешеной скоростью мчались к земле. И бомбы нашей эскадрильи накрыли цель. Левым разворотом, с набором высоты мы уходили для второго захода. Были видны клубы дыма и огня – горела немецкая техника. Удачным оказался и второй заход. Зенитные батареи врага не сделали ни одного выстрела. По всей вероятности, немцы не ожидали столь раннего появления наших самолетов. Полковая колонна самолетов легла на обратный курс. Не встречая сопротивления, мы спокойно миновали линию фронта и благополучно, без потерь вернулись на свой аэродром. Техники самолетов встречали свои машины и, жестикулируя, как циркачи, заводили их на место стоянки. Сняв парашюты, мы отправились на КП на построение. По дороге обменивались мнениями о бомбовом ударе. Полк построили поэскадрильно. Командир полка А.Новиков начал краткий разбор боевого задания. Вдали показалась легковая автомашина командира дивизии. Вскоре генерал Грибакин стоял перед нами. Он теплым взглядом обвел строй экипажей и с легкой улыбкой произнес: — За отличное выполнение задания всем экипажам объявляю благодарность! Над аэродромом прокатилось громкое ответное: — Служим Советскому Союзу! Генерал Грибакин крепко пожал руку командиру полка. И снова полковое построе- ние. — Поступил приказ, — поправляя фуражку и стирая с лица пот, начал командир полка Герой Советского Союза А.Новиков: – необходимо помочь танкистам генерала Рыбалко, идущим на помощь восставшей Праге. Осмотрев строй летного состава, сделал небольшую паузу, мысленно принимая решение, громко произнес: «На задание пойдет только третья эскадрилья под моим командованием. Остальные пока свободны». На лицах расходившихся летчиков я уловил некоторую обиду. Лететь хотелось всем. Остались только экипажи третьей эскадрильи. Новиков продолжал дальше ставить задачу. Мы развернули полетные карты, нанеся на них точку удара, уточнили линию фронта. — Удар наносим по группировке противника, которая встала на пути продвижения наших войск. Задание сложное, — продолжал Новиков. — Цель подвижная, сильно защищена зенитными средствами. В воздухе барражируют немецкие истребители. Наносим удар с двух заходов. Пойдем строем «клин». При подходе к линии фронта рассредоточиться для лучшего маневрирования в зоне зенитного огня. Посадка в самолеты, запуск двигателей и вылет — по сигналу ракеты. Проработав задание до мельчайших подробностей, мы разошлись по самолетам. Ждали сигнала. Проходя мимо моего самолета, командир звена Борис Супренков, штурман Михаил Чашинский и стрелок-радист Борис Щемелев остановились. Супренков громко проронил: «Доиграем в футбол после полета, гол за мной». Мы пожелали друг другу удачного полета. Я задержал взгляд на Михаиле. Он был чем-то озабочен, шел с опущенной головой, как будто сердце его чувствовало что-то неладное. В памяти моей всплыла первая встреча с Михаилом Чашинским. После окончания авиацион- ного училища я был направлен в запасной полк, базировавшийся в Закавказье. Приступил к освоению военных бомбардировщиков, что поставляли союзники. Михаил служил штурманом звена, готовил кадры для фронта. Он был старше нас лет на десять. Худощавый, немного застенчивый, не терявший чувства юмора, был душой молодежи. В разговоре часто употреблял и белорусские слова. Нам нравилось, как Михаил говорил и читал стихи на своем родном языке. Он жадно ловил и слушал песни на белорусском языке в исполнении Александровской, передаваемые по радио. Михаил не раз писал рапорт с просьбой отправить на фронт, но получал один и тот же ответ: «Отказать». Пытался даже как-то тайком улететь с экипажем, но был снят с самолета и наказан. Когда в очередной раз формировались экипажи для отправки на фронт, то в один из них штурманом был включен Михаил. Он радовался этому, как маленький ребенок новой игрушке. В феврале 1944 года мы прибыли в 162-й гвардейский авиаполк пикирующих бомбардировщиков, который базировался на Украине. Первые дни присматривались, как летали боевые летчики на грозных и сложных в технике пилотирования самолетах. Вскоре и мы освоили эту своенравную и грозную машину. Из нас создали новые экипажи, и началась боевая работа, перелеты на новые аэродромы все дальше на запад. По сводкам информбюро Михаил узнал об освобождении Витебщины. Написал письмо на родину. Это было первое его письмо за время войны. Поцеловал конверт, сложенный в треугольник, и отнес почтальону. В конце сорок четвертого к нам на стажировку из другого запасного полка прибыл летчик Борис Супренков. Его назначили на должность командира звена. Штурманом звена определили Чашинского. В состав экипажа стрелком-радистом включили прибывшего вместе с Супренковым Бориса Щемелева. При близком знакомстве узнали, что они земляки, оба с Витебщины. Помню, когда перелетели на аэродром в Германии, Михаил получил первую долгожданную весточку от родных. Усевшись поудобнее на моторных чехлах, лежавших на земле, откашлялся и стал читать с интонацией, как артист со сцены. Я жадно ловил каждое слово. «Здравствуй, дорогой Миша! Долгожданное письмо от тебя с фронта получили. Читали вслух всей семьей, соседи были. Мы рады за тебя, что ты жив и здоров, бьешь ненавистных фашистов. Братья твои тоже на фронте, но слуху от них никакого. Мама все время плачет, глаза не просыхают. Утром и вечером молится перед иконами, просит у Бога вашего спасения. Мы тоже много лиха хлебнули. Немец больно лютовал, издевался над людьми. Спасибо партизанам, что были в наших краях, они давали немцам жару. Уже весна, пашем и сеем. Правда, пашем на себе, так как техники нет да и лошадей – раз-два и обчелся. В деревне остались калеки, бабы-солдатки да малые дети. О нас не беспокойся, бей фашистов! Ждем тебя с победой». Строки письма разбередили душу Михаилу. Он свернул письмо в треугольник и положил в полетный планшет. На КП взвилась желтая раке- та, нарушая томительную тишину аэродрома. Мы быстро надели парашюты и заняли свои места в самолете. Поступила команда на запуск двигателей и взлет. Груженные бомбами машины одна за другой отрывались от земли, поднимались в небо, пронзая проталины между хлопьев кучевых облаков, собирались в строй. Сделав круг над аэродромом, эскадрилья легла на курс. Сквозь разрывы редких облаков просматривалась земля, серые дымящиеся опорные пункты врага. Слева показался город Герлиц. Впереди — чехословацкая земля. — Перестроиться в колонну по звеньям, — поступила команда ведущего. Мы заняли место в колонне. Я летел правым ведомым второго звена. Третье звено вел Борис Супренков. — Командир, скоро цель, — передал штурман. Я принял принижение относительно ведущего и следил за его командами. Отчетливо видел, как пошло в пикирование ведущее звено. Выпустило подкрыльные тормозные решетки и наше звено. Самолет как будто остановился, немного подпрыгнул вверх. Несколько секунд — и наше звено перешло почти в отвесное пикирование: набирая скорость и теряя высоту, стремительно неслось к цели. После отрыва бомбы у ведущего я нажал на кнопку сброса. Стокилограммовки с внешней подвески освободились и полетели на цель… Выполнив боевое задание, самолеты легли на обратный курс. Настроение было приподнятое. Наступила какая-то успокоенность, даже расслабление. И вдруг появились «шапки» зенитных разрывов, преграждая путь нашей девятке. Мы стали совершать противозенитный маневр. До линии фронта оставалось несколько минут полета. — Командир, — закричал стрелок-радист Володя Артамонов по переговорному устройству, — Супренков горит. Я окинул взглядом самолет Супренкова. Сердце сжалось до боли, но самообладания не терял и держал свое место в строю. Зенитный снаряд попал в левый мотор самолета Супренкова. Второй снаряд угодил в бензобак. Струи горящего бензина растеклись по фюзеляжу и попали в кабину стрелка-радиста. Бориса Щемелева ранило осколком в ногу. На нем загорелся комбинезон. Не замечая боли, он быстро потушил огонь. Самолет, объятый пламенем, не выходил из строя. Его ведомые увеличили интервалы, чтобы не попасть в зону огня самолета. Наконец бомбардировщик перешел на пологое снижение, но скорость не сбавил. Где-то на высоте метров 800 одна за другой от самолета с небольшим интервалом отделились две точки. По команде командира экипажа первым покинул самолет Борис Щемелев, вторым через нижний входной люк – штурман Михаил Чашинский. Самолет от резкого сопротивления воздуха перешел на крутое снижение. А вот наконец выбрался из машины и Супренков. Но что это? Парашют зацепился за левую часть хвостового оперения. Отделиться невозможно. Языки пламени и дыма лизали беспомощное тело летчика. Никто ничем ему помочь не мог. Обгорали стропы парашюта, и безжизненное тело летело к земле. Через мгновение пылающий самолет врезался в землю… А Михаила Чашинского, опускавшегося на парашюте с высоты, внизу ждали фашисты. Они уже подняли вверх лезвия штыков, чтоб посадить на них нашего воина. Тот выхватил пистолет и несколько раз выстрелил по фашистам. А последний патрон – себе в висок. Земля приняла уже безжизненное тело. Спускаясь на парашюте, Борис Щемелев, крутя стропами, осматривал местность. Он боялся упасть на деревню. Превозмогая боль, подбирая стропы, пытался создать скольжение. Но не успел. Приземлился на черепичную крышу дома. Повредил ногу. Не погасший еще парашют под действием ветра снес его с крыши. Вместе с осколками битой черепицы он с грохотом упал на землю. На время потерял от боли сознание. Один из подошедших немцев изо всей силы ударил Бориса тяжелым кованым сапогом в бок. Но тот не проронил ни слова, даже не застонал. Другой немецкий солдат вскинул автомат и дал очередь. Пули прошили ноги летчика. Вскоре фашисты ушли, забрав с собой трофеи. Из дома выбежала молодая, босоногая, со впалыми щеками женщина. Опустилась на колени, приложила ухо к груди. Потом подняла голову и скорбным взглядом посмотрела на мать, стоящую на крыльце, тихо-тихо проголосила: — Мамочка, по-моему, он жив. Мать подбежала, оглядываясь по сторонам, к дочери. Вдвоем они внесли раненого в дом. Привели его в чувство, обмыли и перевязали кровоточащие раны. Дочь сбегала за доктором-чехом, что проживал недалеко. Мать и дочь всю ночь поочередно дежурили у постели раненого, чтобы как-то уменьшить его страдания. Ночь тянулась томительно долго. Где-то вдали раздавались пулеметные очереди. Рано утром в дверь постучали советские солдаты, освободившие деревню. Они увезли спасенного Бориса в медсанбат, а потом переправили во фронтовой авиационный госпиталь. Мы горько и тяжело пережи- вали гибель боевых друзей, которые не дожили всего несколько часов до долгожданной Победы. Не зря говорят в народе: у каждого своя судьба. Посреди ночи мы услышали крик. — Победа! – все громче, оббегая комнаты, оповещал летчиков дежурный офицер. Мы кто в чем выбегали в длинный коридор. Репродуктор, включенный на полную мощность, передавал вести из Москвы. Эфир клокотал. Дикторы на разных языках радостными голосами прославляли победу над заклятым фашизмом. Фашистская Германия повержена! Где-то вдали за казармой и на аэродроме звучали пулеметные и пистолетные выстрелы. Небо озарялось разноцветными огнями ракет. Громко заклокотали зенитки, охранявшие аэродром. Стоял сплошной гул, подобно раскатам грома. Мы обнимали, целовали друг друга. У всех пропал сон. Наспех накрыли стол, выпили за победу. Нас не покидали мысли о судьбе сбитого экипажа. Было принято решение отправить группу на его поиски. Проехав сотни километров, по отметке на карте мы прибыли в деревню. Местные жители показали место захоронения Супренкова. Отыскали и тело Чашинского. Перенесли их останки на братское кладбище, похоронили со всеми воинскими почестями. На этом кладбище на пригорке, на самом видном месте стоит трубообразный обелиск с надписью: «Здесь похоронено сердце русского полководца М.И.Кутузова». Спустя 30 лет после окончания войны, живя в Минске, я разыскал родственников Михаила Чашинского. Приехал в деревню Маргбицы, где проживала его сестра Анна Алексеевна, именно в день Победы. В доме собрались родственники, соседи, знакомые. Накрыли стол, посреди которого возвышался пышный каравай с зажженными свечами. Расспросы, слезы, причитания. Показали мне фото Михаила. Я подтвердил, что именно с ним мы вместе служили. Помянули и усопших родителей, и троих братьев, не вернувшихся с войны. От горечи утраты кое у кого появились слезы. Одна из женщин, сидящих рядом со мной, в прекрасном, расшитом белорусским орнаментом платье, запела старинную белорусскую песню. Песня бередила душу, и я подумал: крепкий народ живет в Беларуси, терпеливый и добродушный. Я сожалел только об одном: что боевому другу не суждено было вернуться в свой отчий дом, увидеть завоеванную и выстраданную народом Победу. Я низко поклонился всем присутствующим, еще раз оглядел возрожденную деревню и отправился в путь.