Шестьдесят пять лет назад на Семипалатинском полигоне в Казахстане начались испытания атомного оружия. Это был крупнейший полигон в бывшем СССР. С 1949 по 1989 год там произвели свыше 450 ядерных взрывов, суммарная мощность которых в несколько тысяч раз превысила мощность атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму. Но оружие разрушительной силы испытывали не только в казахстанских степях. В засекреченных атомных городках, научных центрах и лабораториях трудились тысячи специалистов, они создавали, хранили и испытывали ядерное оружие. В том числе и уроженцы нашей страны, которые сейчас входят в Белорусский комитет ветеранов подразделений особого риска. О некоторых из них — наш рассказ.
Бывший военный инженер-атомщик полковник в отставке Игорь Куприянов встретил меня на пороге своей квартиры, как мне показалось, несколько настороженно. Потом стало ясно, почему. Десятилетия жизни в обстановке полной секретности наложили отпечаток на быт и поведение этих людей. Носители тайн государственной важности, они привыкли жить “в тени” и не очень охотно рассказывают о прошлом. Игорь Семенович родом из Полоцка. После школы поступил в Пушкинское радиотехническое училище. С отличием его окончил и подумывал о продолжении образования. Но в середине 1950-х годов судьба и воинский долг забросили его на далекий Урал. Игорь Куприянов вспоминает:
— В Министерстве обороны сказали, что нас направляют в учебный центр на переподготовку для работы с новой техникой. Где будем работать, что за техника — не объяснили. Так мы попали на один из оборонных заводов в Свердловске. В режимном отделе с нас взяли письменное обязательство по сохранению военной и государственной тайны. Всего набралось человек сто, не только инженеры, но и моряки, авиаторы, связисты.
Игорь Семенович хорошо помнит тот момент, когда впервые увидел атомную бомбу: “После сдачи зачетов в учебном центре нас привели в лабораторию, где находился огромный контейнер. Когда открылась его крышка, у меня от волнения перехватило дыхание. Внутри лежала огромная, метра четыре в длину и больше метра в ширину, бомба РДС-3И. Все, конечно, были наслышаны о ее разрушительной силе, но теперь смотрели на этого стального монстра своими глазами”.
Таких бомб за время службы на центральных базах хранения ядерного оружия Игорь Куприянов насмотрелся вдоволь. За тридцать лет прошел путь от техника-лейтенанта до заместителя главного инженера центральной атомной базы на Семипалатинском полигоне. Вместе с сослуживцами он занимался сборкой ядерных боеприпасов из узлов и комплектующих, поступавших с различных предприятий. К тому времени мы очень сильно отстали от американцев в атомной отрасли. В 1956 году СССР имел не более ста ядерных боезарядов, а США — 3700. Выступать в роли догоняющего всегда тяжелее. Военные атомщики работали на износ, в две смены, по двенадцать часов. Место расположения воинской части было засекречено даже для родных и близких. Никто из членов семей не знал, чем занимаются их мужья и отцы. Для всех они были инженерами-радиотехниками. Строго-настрого запрещалось даже произносить такие слова, как “бомба”, “взрыв” или “испытание”. Вместо них говорили “изделие”, “явление” или “работа”. Выдержать дикое напряжение помогали занятия спортом. В свободное время ребята играли в волейбол, теннис, плавали, бегали многокилометровые кроссы. Кормили офицеров в обычной солдатской столовой, без всяких кулинарных изысков. А вот зарплата у атомщиков была по тем временам приличной — порядка 170 рублей.
И все же специфика работы сказывалась на здоровье. Тогда воздействие радиации на организм было еще недостаточно изучено. Через три месяца после начала сборки боезарядов проблемы со здоровьем начались и у Игоря Куприянова. “В один из дней мне стало плохо, донимали головные боли, тошнота, рези в желудке, — рассказывает ветеран. — Пришлось даже вызывать “скорую”. Обкололи тогда уколами с ног до головы, еле откачали”.
Но сильнее всех болячек для них было осознание значимости своего труда. Игорь Семенович признается:
— На меня при сборке особое впечатление производило нанесение заводского номера на корпус изделия. Это говорило о том, что боевая единица готова и она встает в строй, повышая мощь ядерного потенциала страны.
Гомельчанин Борис Хозановский проходил службу в 12-й гвардейской механизированной дивизии в звании старшего лейтенанта. Ему пришлось непосредственно участвовать в испытаниях атомного оружия на Тоцком полигоне под Оренбургом. В один из сентябрьских дней 1954 года их батальон сосредоточился на исходном рубеже, в пяти-шести километрах от эпицентра ядерного взрыва. В назначенное время раздался мощный взрыв, земля содрогнулась и как будто начала уходить из-под ног. “Когда мы в противогазах на бронетранспортерах выдвинулись навстречу взрыву, то нашему взору предстала страшная картина, — вспоминает Борис Григорьевич. — В полосе нашего наступления догорал лес, стояла неестественная тишина, а в эпицентре взрыва разрасталось громадное грибовидное облако, втягивая в себя пыль и грунт. Через полтора-два часа многие оказались в полуобморочном состоянии. Особенно тяжело было танкистам, которые прямо в противогазах выпрыгивали из танков, не выдерживая удушающей жары. У людей кружилась голова. На месте взрыва творилось нечто ужасающее. Животные сгорели или мучались в судорогах с обгорелыми боками. Самолеты сорвало с мест, перевернутые танки оплавились, повсюду стоял невыносимый смрад. Батальонный химинструктор-дозиметрист ничего вразумительного сказать не смог, потому что его прибор оказался непригодным для измерения больших доз радиации. Все это напоминало апокалиптические сюжеты, которые невозможно описать”.
Еще одним “грибным местом” на карте СССР был Северный полигон на Новой Земле. Там в испытаниях ядерного оружия участвовали экипажи самолетов Ту-16, которые базировались на аэродромах в Быхове, Бобруйске и Орше. Военный летчик Борис Станкевич рассказывает: “25 августа 1962 года мы взлетели и взяли курс на архипелаг. Впереди тройки Ту-16 летел носитель — самолет Ту-95. Что за “штучка” была в его люке, никто из нас не догадывался. Нам предстояло после сброса бомбы прочувствовать ударную волну и облететь вокруг ядерного гриба. Когда бомба пошла вниз, в наушниках был слышен непрерывный сигнал. После двух минут ожидания — ярчайшая вспышка. Я ощутил тепло на незащищенных участках тела, на руках возле перчаток и на лице между маской и шлемофоном. Затем самолет сильно тряхнуло ударной волной. Все приборы зашкалили, стали неправильно показывать высоту и скорость, полностью нарушилась радиосвязь. Это продолжалось примерно минуту. Из огромного гриба диаметром 15—18 километров вырывались темно-красные языки, само облако клубилось и, казалось, клокотало. Картина была очень жуткая”.
Через полтора часа экипаж Бориса Станкевича приземлился на аэродроме в родном Быхове. Пилотов долго не выпускали из самолета — замеряли радиацию. Саму машину специалисты дезактивировали — мыли специальным раствором. Через несколько дней каждый написал отчет о прошедшем “мероприятии”. И только потом летчики узнали, что они участвовали в испытании 50-мегатонной ядерной бомбы, на тот момент самого мощного оружия в истории человечества.
