Этот год, увы, щедр на прощания. Только что проводили в последний путь замечательного режиссера Алексея Балабанова. И вот еще один Мастер кино нас покинул: в конце минувшей недели на 88-м году после сердечного приступа ушел из жизни автор многих культовых фильмов – Петр Тодоровский.
Невозможно было поверить, что над Петром Тодоровским властен хоть один закон времени. Он с небывалой наглядностью доказывает: солдаты победившей армии, ходившие под смертью, облученные славой, – бессмертные и ничто их теперь не возьмет. В семидесятом году он играл у Хуциева в фильме «Был месяц май» практически без грима, и нельзя было поверить, что ему не тридцать пять. Год назад я слушал его на благотворительном концерте в подмосковном детдоме. Они с Сергеем Никитиным играли в две гитары довоенные хиты. Слух, усмешка, беглость пальцев – все было, как у молодого. Тодоровский был идеальный, классический победитель с той войны: бесстрашный и всемогущий. Когда-то Валерию Тодоровскому пренебрежительно сказали: «Ваша «Любовь» – папино кино». Это термин, обозначающий старомодность. «Эх, – сказал Валера, – если бы я умел снимать, как папа!»
Солнечный образ Петра Тодоровского, его черноморское веселье и вечно несерьезное отношение к себе всегда мешали говорить о нем как о крупном, серьезном режиссере, открывателе новых имен и территорий. Это он привел в кино Гердта. Гердт, любимец Арбузова, лучший его студиец, после тяжелого фронтового ранения навсегда остался хромым. Он запретил себе играть на сцене, но стал звездой театра Образцова. Его голосом говорили Адам из «Божественной комедии» и знаменитый конферансье Апломбов. Нужны были мягкое упорство Тодоровского и гениальный литературный материал Володина, чтобы Гердт согласился сняться в «Фокуснике» и стал любимым артистом всего Союза. Именно Тодоровский привел в кино Окуджаву: он поставил его сценарий «Верность». Трижды заворачивали на Одесской студии этот их совместный сценарий. Главная претензия была – абстрактный гуманизм. Оба соавтора отказались от переделок. Картину запустили в производство при условии, что Тодоровский вставит в нее какую-то банально-пафосную сцену. Перед фестивальным показом в Венеции Тодоровский с бутылкой водки пришел в операторскую кабину. Противостоять его обаянию было невозможно. Картина, волшебно укоротившись на семь минут, получила приз и восторженную прессу.
Именно Тодоровский дал вторую жизнь в кино Николаю Бурляеву. Подростком Бурляев сыграл несколько великих ролей, а взрослым никак не находил ни своей интонации, ни своего режиссера. «Военно-полевой роман» доказал всем и сразу: у актера могут быть любые взгляды, любые эзотерические увлечения и нервные срывы, но талант от всего этого не зависит. К чему бы ни призывал Бурляев-теоретик, что бы ни снимал Бурляев-режиссер, в нашем кинематографе останется крупный артист. Герой Бурляева так удивительно сочетал трогательную беспомощность и рыцарскую стойкость, что поколение узнало в нем себя, а уж Наталья Андрейченко сыграла не просто лучшую, а единственную свою настоящую роль.
Поздний Тодоровский был жестче, решительнее, гротескнее раннего. «Анкор, еще анкор», начинавшийся вроде бы как легкая бытовая комедия, рассказал о том, как гарнизонная тупость и скука возвращают победителей под ярмо. «Какая чудная игра» тоже казалась поначалу прелестной комедией о послевоенном студенчестве, но тем страшнее и неожиданнее выглядел ее катастрофический финал. В зрелые годы Тодоровский говорил о том, что считал в жизни главным: как поселяют в людях страх. Кроме страха, все преодолимо. Сам Тодоровский этого чувства, казалось, не знал вовсе. То ли он отбоялся свое в молодости, то ли его спасала фронтовая беспечность: если на войне все принимать всерьез, еще в эшелоне с ума сойдешь.
Он снимал хорошее кино про хороших людей. Безусловно, советских. Но слово «советский» никогда не было для него ругательством. В советском социуме было место всему – в том числе и человечности, и солидарности, и мужеству. Сам он больше всего был похож на Гаврилова из фильма «Любимая женщина механика Гаврилова». У Шакурова там три минуты, два крупных плана. Надо сыграть человека, который не явился на собственную свадьбу, потому что вмешался в какую-то очередную несправедливость, кинулся спасать случайного встречного и угодил в милицию. Шакуров долго не мог сыграть этот единственный эпизод. Потом посмотрел на Тодоровского и все понял. Во взгляде, жестах, манерах Тодоровского удивительным образом сочетались уверенность, безбашенность, насмешка и чувство вины за вечное свое попадание в немыслимые ситуации. И под этим его взглядом артисты, ассистенты и зрители в самом деле начинали верить, что все преодолимо и мы еще пройдем по главной улице с оркестром.
Дмитрий Боков.
Советская Белоруссия №99 (24236). Суббота, 1 июня 2013 года.
