Сказано не мной и не сейчас: искусство - это ложь, которая помогает понять истину. Давно уже утратили парадоксальный оттенок известные определения, гласящие, что Тернер открыл лондонские туманы, Левитан - тихую печаль среднерусского пейзажа, Сарьян - библейское величие горных пейзажей Армении. В фокусе живописи стало совершенно очевидно то, что люди не замечали бессчетное число лет.Белорусский художник Валентин ГУБАРЕВ тоже из открывателей, из тех, кто заставляет нас на мир смотреть их глазами. Бесхитростно и трогательно изображая своих персонажей, он в обычной обыденности открывает нам нас самих: негероических, немолодецких, без высей, хотя и без бездн... В общем, раздевает донага. Но - изящно. Эдакий белорусский Жан Эффель. Но всемирно известный француз был все-таки чистым карикатуристом. Губарев - полнокровный живописец, колорист, хотя и балансирует между сходством и несходством, юмором и сатирой, иронией и сентиментальностью. Прием известный. Это как в театре кукол: видишь, что все ненастоящее, гротескное и смешное, но уходишь из зала, чуточку взгрустнув. В каждой шутке - есть доля... шутки. То-то и оно...
Когда примерно 10 лет назад Губарев стал активно выставляться в галереях и выставочных залах Минска, его по горячности записали сначала в борцы с советским режимом, чуть ли не в живописцы-публицисты. Причем тут режим, думаю я сейчас! Мы такие были, есть и будем всегда: европейские слова и - азиатские поступки. Это наша, если хотите, национальная изюминка. Впрочем, кому из нас в конце 80-х не казалось, не грезилось, что во всем виновата партийная идеология? Вот упраздним ее... Оказалось, ан нет. Ментальность - это такой комок в горле, который легко не проглотишь.
Вы сядьте на электричку любого направления - сплошь губаревские типажи. Или посмотрите на наши дачные участки... На наши застолья, свадьбы, проводы - вот где мы действительно настоящие. А вы говорите, что художник - бунтовщик ума... С саблей против пошлости? Нет, она этого недостойна. Тем более, что бунт - это минуты роковые, это пафос и героика. А Губарев - противник высокопарности. Он - интеллигентный человек и потому - сострадатель. Он политикой не занимается, поэтому не обличает, а, скорее, подтрунивает. И над самим собой тоже. Потому что юмор - это всегда немножко защита от судьбы.
Елена МОЛОЧКО,
ведущая рубрики Автограф, СБ.
- Из нашей страны только три художника имеют настоящие контракты с западными галереями: Задорин, Заслонов и вы, Валентин Губарев. Как вам удалось прорваться на европейский рынок? Ведь в Минске вы известны довольно узкому кругу интеллигенции и профессионалов. И звания у вас нет, и на выставках ваши картины не часто увидишь...
- До перестройки их и вовсе не брали. Ведь выставки назывались 30 лет Победы, 60 лет Октября. Куда мне было выставляться с моими героями? Ни в какие ворота... Искусствоведам нравились, но выставкомы, органы, ответственные перед властью, обычно ставили картинам непререкаемый диагноз неуместная ирония. А иронии-то не было, было - сочувствие. Однако зачем сочувствие простому советскому сверхчеловеку? Это еще хуже, чем ирония. Наконец, прорвался в конце 80-х. Совершенно реалистический портрет - сантехник с птицефабрики, ушастик такой, люмпен и поддавала. Я с ним за грибами в Олехновичах ходил. Картину выставили, а потом вышла критическая статья. Всем - по слову, а мне - целый абзац критики. Здорово ругали! Заметили! Такой типаж настоящий, что прямо нетипичный, возмущался автор статьи. Вот беда, мы - серьезные люди. И до сих пор грезим тематикой. Остаточные тенденции прошлого. А на Западе другой подход: там грезят эксклюзивностью. Вот ведь у них вроде есть все, заранее все продумано и упаковано, только руку протяни. И потому там отчаянная тоска по естеству. В нашей жизни они ни черта не понимают. Мои картины для них вроде диковинки. Но, видимо, инстинктивно чуют: человек пишет чувством, а не рассудком. Задают порой такие нелепые вопросы: Почему у мужчины расческа в нагрудном кармане лежит?, А у этого почему брюки такие короткие? Удивляются, но покупают, потому что у моих героев есть то, что у них давным-давно исчезло из жизни: нотки простодушия, наивности, нечопорности, невысокопарности. Я - противник пафоса. Если он лезет, я его развенчиваю и приземляю как могу. Я, когда пишу, не думаю о деньгах, о том, как продамся - не продамся, кто осудит - не осудит: в общем, когда я в творческом состоянии, то близок к тому, что Чехов называл выдавливать из себя раба. Поэтому и говорят, что настоящее искусство очищает. Думаю, на зрителей мои картины действуют, ну, как своего рода лекарство, что ли. Они смотрят: комичные ситуации, немного нелепые персонажи и говорят про себя: Черт возьми, как глупо, но я ведь не такой! Я же лучше! Или: Слава Богу, у меня-то все впереди... Или вовсе: Пора начинать жизнь заново!
- Изотерапия, значит... Но все-таки, как вас обнаружили французы? Извините за дотошность, просто любопытно, как распространяется информация по белу свету, и потом Франция - не Верхняя Вольта, продаваться во Франции, в настоящей галерее - значит, действительно схватить удачу за хвост. Или я ошибаюсь, и вы страдаете, что на берегах Отчизны милой вас до сих пор не наградили медалью?
- Кто ж откажется от славы в Отечестве? Но дома с таким искусством мне ничего не светит. Сейчас нет даже мастерской от Союза художников, едрическая сила! А то, может, коллеги чаще заходили бы пообщаться, сто грамм выпивали бы... А французы, не поверите, однажды просто позвонили мне домой по телефону, по простому телефонному аппарату, и спросили: Художник Губарев еще жив? Они в Москве, в букинистической лавке нашли мой старый каталог, где на обороте был домашний телефон. Мода на русских в начале 90-х была в самом разгаре, и они приехали в Минск и предложили: привезите выставку!
- С тех пор вы почти 10 лет на французском рынке. Это невероятно!
- Предложения есть также из Америки и Японии. Но я не могу поставить свое искусство на поток, форсировать работу за счет качества.
- И даже деньги не могут вас заставить работать быстрее?
- Есть художники, а есть творцы. Художник - это профессия, где себя действительно можно заставить подтянуться и подогнать что-то к срокам или вкусу заказчика. А творцы, ну что творцы... Они в каком-то смысле страдальцы, потому что как никто зависимы от своего внутреннего я. К тому же чувствовать по заданию больше, чем тебе отпустила природа, невозможно. Тем более, что Западу не нужны наши художники. Там и своих - стаи. Западу нужны наши индивидуальности. Вот мое творчество пришлось по вкусу. Почему? Оно - харизматическое, аж разит. Вы согласны? А на конвейер харизму не поставишь, это тоже ясно без слов.
- До харизматического художника вы прошли довольно долгий путь в безвестности и, наверное, безденежье. Не сломались. Кто поддерживал?
- Хм, кто-то изнутри. Родственники гордились, но дома повесить мои картины не рисковали. Они их шокировали. И друзья вздыхали: Ты такой смелый, Валентин. Ведь ясно, что никому это на фиг не нужно. А ты все равно пишешь... Я писал, ждал и дождался. Вот все говорят: талантливых - мало. А почему? А не выдерживают ожидания, уходят в ремесло. Как-то у нас в союзе было собрание. Острый вопрос - оплата мастерской. Кто-то из художников начал жаловаться: нечем! Три года уж, как живу на зарплату жены, нет заказов от государства. Раз у тебя не покупают, посмотри в корень: что рисуешь? Рабочих, укладывающих асфальт? Так, может, пиши что-нибудь другое? Или займись огородничеством. Тебя никто не обязан содержать, хотя государство и ответственно за судьбу своих граждан-художников. Рынок - это, как ни крути, довольно объективная проверка творчества. Дело, может, не только в заказчиках, а и в тебе самом? В Париже есть, может, 5 - 6 человек, которые живут за счет продажи своих картин. Остальные служат, ходят на работу, чтобы добыть кусок хлеба. У нас - страна чудес. Бедные, но гордые. Не работают! И обижаются на государство...
- А вы не могли бы дать несколько практических советов, как покорить Запад?
- Во-первых, нас там не ждут. В Париже художников столько, что ты на них буквально наступаешь. Во-вторых, если вам исполнилось 40, то вами вообще никто заниматься не станет. Но если вы самозабвенно искренни в своем творчестве и нашли свой индивидуальный почерк, вас заметят. Конечно, будет сложно. Галеристы - люди прагматичные. А все настоящие клиенты - только у них. С улицы, из салонов приличные люди ничего не покупают, доверяют на Западе только галереям. А у них - своя политика. Они не хотят работать с большим количеством художников. Есть 6 - 7, на которых есть постоянный спрос, и хватит. Потому что художников надо раскручивать, рекламировать. Чтобы клиент достаточно регулярно видел их работы в журналах, на ТВ. Реклама - это большие деньги. Поэтому новые имена берутся редко и очень осторожно. Галерея страшно волнуется за свою репутацию. Однажды во Франции мои галеристы показали мне визитную карточку: знаешь такого-то? Конечно, это наш почти классик, отвечаю... Будете его выставлять? - Ни в коем случае! Оказывается, он позволил себе опрометчивый поступок - выставился в новом медицинском центре. Конечно, по нашим понятиям, это - тоже шанс. Дорогая больница - богатая публика. Плюс архитектура, прекрасные стены в холлах, отличный свет. Но у галеристов свои резоны. Богатые клиенты придут к ним и что увидят? А-а, это тот художник из больницы, где я недавно лечил свой геморрой? В больнице и галерее одни и те же картины?! Никогда! Иначе - смерть репутации галереи. А репутация на Западе - это больше, чем деньги, это - судьба. Когда открывалась в Les Tournesols (по-французски - это подсолнухи) моя первая выставка, бледная ходила мадам. Вижу, аристократическая женщина, а не может справиться с собой, так волнуется: вдруг Губарев клиентам не понравится? Они возмутятся: Что вы нам подсунули? Вдруг подумают, что их хотят одурачить?! Риск!
- Но картины понравились, вас ждал успех...
- Да, теперь у меня есть даже постоянные почитатели.
- А на родине вы что-нибудь продаете?
- Недавно из галереи Мастацтва купил картину артист Олейников. Да, тот самый из телевизионного Городка. Олейников и Стоянов приезжали в Минск на гастроли, помните? Но в Минске картин продается немного, я их здесь просто почти не выставляю теперь - контракт с Францией! Но французы - вполне отдаю себе в этом отчет - не могут ощутить весь аромат от сюжета, все тонкости нашей ментальности и русского языка. Например, у меня есть картина под названием Факт прелюбодеяния в окрестностях Сморгони. Механически переведешь на французский и что? Теряется искорка плутовства, а именно в ней-то все и дело. Или картина Жар-птица, тушеная с грибами. Я боюсь, что они не улавливают второй смысл, который дает картине название... Не улавливают игру слов. А я ведь именно играю с реальностью, а не обличаю ее.
- Чтобы находиться в состоянии игры, как вы называете свой творческий процесс, надо обладать огромной энергией. Откуда вы ее черпаете? Ведь жизнь ведете почти затворническую, не общественную, днями напролет у мольберта.
- Да, я одиночка, но одиночка кипучая. Пишу - радуюсь: энергия бурлит изнутри. Мне б еще 9 жизней... Изучал бы Восток, стал бы писателем, пересмотрел бы всего Феллини, днями напролет играл бы в футбол, слушал классическую музыку и Гребенщикова... Конечно, ходил бы в лес за грибами. А-а, еще вечерами смотрел бы телевизор и думал: как медленно тянется время! Скорее бы утро, чтобы снова - к холсту! Потому что, если честно, то и 9, и 10 жизней я провел бы с красками. Мечты о других занятиях - это просто мечты. Вроде приправы к основному блюду. Если его нет, все остальное теряет свое значение.
