У Николая Амельченко есть своя планета. Она плотно заселена, да какими личностями! Что ни имя, то — легенда. Петр Миронович Машеров; знаменитые на весь мир полководцы Иван Христофорович Баграмян, Павел Иванович Батов и Василий Иванович Чуйков; трижды Герой Советского Союза летчик–истребитель Иван Кожедуб; космонавты Петр Климук, Владимир Коваленок, Алексей Леонов; Патриарх Московский и всея Руси Алексий II и митрополит Минский и Слуцкий Филарет, Патриарший Экзарх всея Беларуси; писатели Константин Симонов, Владимир Карпов, Чингиз Айтматов, Василь Быков, Иван Шамякин, Владимир Короткевич, Алесь Адамович, Иван Мележ; поэты Расул Гамзатов, Евгений Евтушенко, Петрусь Бровка, Максим Танк; главный «Песняр» Владимир Мулявин; прославленные аграрники Владимир Бедуля, Алексей Скакун и Валентина Сачко; народные артисты, художники и олимпийские чемпионы...
Сотни и сотни лиц запечатлены на фотографиях, которые смело можно назвать художественными произведениями. Это те же картины, только написанные светом. Каким–то непостижимым образом Николаю Амельченко удается перенести в кадр мгновенное состояние лица. (А может, и души...) Но как раз оно наиболее полно раскрывает духовный мир человека. Отражает суть героя, характер и глубину его психологического образа. Лица словно излучают свет изнутри. Они приковывают к себе. Ими хочется любоваться. Говорят, для того, чтобы прекрасное стало твоей духовной ценностью, надо любоваться им порядка двух часов. Если меньше, то будет элементарное созерцание, скольжение взглядом по поверхности. Или, проще говоря, верхоглядство.
Никто никакими силами не заставит мгновение повториться. Однако мастер фотоискусства может остановить мгновение и сделать его прекрасным. Как это удается Николаю Амельченко? Вряд ли он сам сможет объяснить. Это, пожалуй, и тайна, и загадка души. Но вот что можно сказать определенно: каждый художественный кадр Николай наполняет теплом своего сердца. Не оттого ли лица его героев, людей, создающих все на этой земле, и светятся изнутри? Их всех объединяет радость. Фотоаппарат в руках мастера — не техническое средство, а его живое продолжение. И если он горячо и сильно любит жизнь, камера никогда не бывает равнодушной. Безучастно фиксирующей все, что ловит объектив...
Не раз наблюдал Николая в работе. И честно скажу: любовался им. Собранный, несуетный, тактичный, предупредительный, дружелюбный, умеющий держать свои эмоции под контролем, исключительно обязательный человек с доброй и светлой улыбкой на лице. И притом — преисполненный достоинства и гордости за любимое дело. Это все о нем, о Николае Амельченко... Жизнь газетного фотокора расписана поминутно. Поэтому поговорить по душам с «ловцом мгновений» было весьма проблематично. Но вот у Николая Алексеевича появилось свободное время, ритм его жизни стал не таким крутым, и мы позволили себе самую большую роскошь на свете — человеческое общение. О, как много дает оно пищи для ума и сердца! К сожалению, иногда осознаешь это, когда бывает слишком поздно... Слушая историю жизни моего коллеги, невольно подумал: «А ведь этого я мог и не знать. И обеднил бы себя. Потому что яркими судьбами людей всегда поверяешь свою жизнь...»
— Не раз слышал утверждение, что человек начинается с того момента, когда помнит себя. Мои первые воспоминания — кровь и смерть... Когда началась война, мне было четыре с половиной года. Но как врезалось в память все, что происходило в тот жаркий летний день! В нашей деревне появились немцы. Вели себя завоеватели вызывающе нагло. У колодца, раздевшись догола, с диким хохотом они обливались водой. Неожиданно из ближайшего леса выбежали с оружием в руках бойцы Красной Армии. Голых немцев они уложили в один момент. А с вооруженными завязался бой. Стреляют немцы, стреляют наши. И все это происходит в центре села. Люди в страхе разбегаются кто куда. И падают, падают, скошенные пулями... Отец, прикрывая меня собою, ползком по картофельной борозде пытается выбраться к лесу. Там — спасение. Где–то неподалеку мама и старшие братья. Изловчившись, я вырываюсь из–под отцовского прикрытия и вскакиваю на ноги. Отец приподнимается, хватает меня и прижимает к земле. Ползем дальше. Теплые капли падают на мою щеку. С испугом взглянул на отца. Его лицо в крови. Когда он приподнимался, пуля скользнула по голове и рассекла кожу. Ранило и брата Васю. Но в тот день смерть никого не унесла из нашей семьи.
Уже совсем немного дней оставалось до освобождения, когда немцы, окружив нашу деревню, стали хватать молодых парней и девчат. Среди тех, кого увезли на каторжные работы в Германию, был и мой брат Арсений. В Магдебурге он работал на авиационном заводе. Во время авианалета Арсений погиб на чужбине под английской или американской бомбой. Даже фотографии его в нашей семье не осталось. Как будто и не было моего брата на свете...
От нашей деревни Акрионы Петриковского района в Сметаничи, где была школа, путь немалый. Восемь километров туда, да столько же обратно. Дорога шла и через лес, и через болото. Было страшно. Особенно зимой, в лютый холод и темень. Голодные, с вечно промокшими ногами, озябшие до костей (никакими словами не описать обувь и одежду сельских школьников в послевоенные годы) добирались мы до школы. И не успев как следует обогреться, собирались в обратный путь. Многие мои сверстники не выдерживали всего этого и бросали школу. А мы с братом Александром выдюжили. Слишком велика была у нас тяга к знаниям. И она перевесила все.
Однажды в нашей деревне появились двое незнакомых мужчин. Они вербовали трудолюбивых белорусских крестьян в колхозы Южного Урала. Каждой семье обещали дать и хату, и корову, и приличный заработок. На семейном совете мы решили ехать. Вот так весной 1951 года наша семья оказалась за тысячи километров от родного Припятского Полесья в деревне Сыртинка Челябинской области. Вербовщики свое слово сдержали. Получили мы и «подъемные», на которые купили кое–что из одежды и обуви. Во всяком случае, о лаптях можно было забыть навсегда.
Окончил я семилетку и поступил в Баймакский горный техникум. А через четыре года вручили мне диплом и направили в Таджикистан. В шахтерском поселке Чорух–Дайрон дали мне отдельную комнату и назначили горным мастером. В моем подчинении оказалось 50 человек. По возрасту многие из них годились мне в отцы. И когда они называли меня по имени и отчеству, мне, 19–летнему парню, было не по себе. В шахте на глубине 450 метров добывали вольфрам. Самый тугоплавкий, самый жаростойкий металл (температура плавления 3.410 градусов). Но и характер у шахтеров был под стать вольфраму. Утром, идя на работу, никто из нас не был уверен, что вечером вернется домой. В Средней Азии землетрясения — дело обычное. Страшная сила сгибала в дугу стальные рельсы. Словно тростинки, ломала толстые деревянные опоры в забоях. Обрушивала десятки тонн пустой породы, которая могла заживо похоронить людей. Однажды меня засыпало по самую шею. Отключился свет, и шахта погрузилась в кромешную тьму. Осторожно, боясь спровоцировать новый обвал, стал потихоньку шевелиться, освобождая себя из–под завала. Долго, как слепой крот, полз на четвереньках, а потом еще дольше шел на своих двоих. Меня спасло то, что я хорошо знал шахту, не поддался панике, не впал в отчаяние.
Честно говоря, за себя я не испытывал страха. Может быть, и по молодости. Когда не верится, что с тобой может случиться нечто плохое. Главным для меня было, чтобы не пострадал никто из моих рабочих. Какая–то непонятная сила приводила меня в нужное место и в нужный момент, когда людей надо было спасать от беды...
Но вот случилось ЧП. Пожилой рабочий, прислонившись спиной к стойке, ночью уснул. А ноги вытянул на рельсы. Машинист электропоезда Галиев успел резко контртоком затормозить. Одна нога рабочего покалечилась, а вторая благодаря мгновенной реакции машиниста была спасена. Виноват во всем был сам пострадавший. Тем не менее он обратился в суд, который приговорил машиниста Галиева к двум годам тюремного заключения. На защиту машиниста встали все шахтеры. Однако суд даже не рассматривал наше ходатайство. И тогда я решил обратиться в республиканскую молодежную газету «Комсомолец Таджикистана», где уже печатались мои снимки. Писал всю ночь. Взвешивал каждую фразу. Искал самые точные и убедительные слова. Через три дня мой материал опубликовали. А через неделю на самом видном месте газета поместила уведомление председателя верховного суда Таджикистана: приговор в отношении Галиева отменен.
Моя душа пела и ликовала. Я по–настоящему был счастлив. Справедливость восторжествовала: невинный человек спасен от тюрьмы. Вот тогда я и понял, какой великой силой обладает печатное слово. Журналистика — это как раз то, что мне нужно, сделал я для себя вывод. И принял решение поступать на заочное отделение факультета журналистики... Московского государственного университета. Выдержав серьезный конкурс — 10 человек на место, — поступил с первого раза. Это была огромная победа! С шахтой, где я проработал 8 лет, конечно же, распрощался, хотя она никак не хотела меня отпускать. Некоторое время в Магнитогорске был на телевидении. Неожиданно для себя увлекся фотографией. И, как оказалось, всерьез и надолго. Меня приглашали штатным фотокором центральные и республиканские газеты, даже ТАСС. Но я отказывался от самых выгодных предложений: моя милая Беларусь все чаще снилась мне по ночам. Домой! В любую газету — только домой! И когда мне предложили пойти в штат «Чырвонай змены», согласился не задумываясь. Оттуда перешел в «Звязду», которой отдал 30 лет своей жизни. «Звязда» стала звездой и моей судьбы, и моей любви, и моей радости.
Я — счастливый человек.
