Нельзя вспомнить то, чего в памяти не существует. Когда его там просто нет. Но почему тогда событие давних лет заявляет о себе как реально пережитое? Как жгучая капля прошлого, от которой нет избавления...
Ивана Нестеровича Иваненко из деревни Ясени Брагинского района арестовали, когда его сына Петра еще не было не свете. Он родится в июне 1929 года. Отец Ивана Нестеровича служил в церкви. Он был не священником, а всего лишь церковнослужителем. Но и этого оказалось достаточно, чтобы Иваненко арестовать и выслать в Котлас. А через некоторое время вслед за ним в Архангельскую область вышлют его жену Прасковью Ивановну с грудным младенцем на руках. (Старших сыновей — Николая, Ивана и Василия — разберут по своим семьям родственники.) Им повезло: дело семьи Иваненко пересмотрят в области, и Прасковья Ивановна с малышом вернется в свои Ясени. А Иван Нестерович пропал, как будто и вовсе не жил на свете. Сколько потом Петр Иванович ни пытался отыскать следы отца, ни к чему это не привело...
Дом у них отобрали, и возвращать его никто не собирался. Жили у родителей мамы. А когда старшие братья подзаработали — кто хлеба, кто денег, — купили развалюху. Подлатали, как старую одежку, и стали жить под своей стрехой.
Человек устроен так, что чем дольше длится его век, тем чаще в мыслях возвращается он в свое детство. Там — истоки. Там — лица и голоса родных людей, когда все были вместе. Там всегда тепло и солнечно. «А было ли у меня детство? — не раз спрашивал себя Петр Иванович. — Было. Но какое–то измученное, опозоренное. И воспоминания о нем остались тяжкие и горькие...» Как только нацисты появлялись в деревне, люди, побросав все дела, прятались по хатам. Им казалось, что дом, как крепость, спасет от беды. Петя и его однокашник, выглядывая из–за угла хаты, наблюдали за происходившим на улице. Фашист заметил их и подозвал к себе. Велел привести пару лошадей, которые паслись за деревней на выгоне. А не приведете... И указал на ручной пулемет. Как только пацаны вышли на дорогу за гумнами, не сговариваясь, бросились врассыпную. Друг Пети удачно свернул в ложбину, поросшую кустарником. А Пете прятаться было негде. Пули просвистели над его головой. Уткнувшись лицом в горячую пыль дороги, он пополз к обочине. Пулеметная очередь прошила землю сзади, и комья ударили по его пяткам. А через минуту–другую пули скосили траву перед самыми глазами. «Беги! Беги от смерти! Следующая очередь будет твоя!» — властно прозвучала команда внутри. Он вскочил на ноги и что было сил рванул по дороге. Смерть не настигла его... А второй раз от верной пули Петю спасла жена брата Василия. (Брат воевал в Сталинграде. Погиб под Ригой.) Это случилось в 1944 году, когда оккупанты лютовали с особой яростью. С нашего самолета сбросили листовки. Ветер разнес их по всей окрестности. Петя подобрал несколько листовок, сунул в карман: «Почитаю дома». У своего дома наткнулся на гитлеровца. Тот, увидя листовки, завопил: «Партизан! Партизан!» И вскинул автомат. Одно мгновение — и... Братиха была во дворе. С криком: «Это — киндер!» — бросилась к фашисту и отвела в сторону ствол автомата...
«Если какая–то сила, спасая человека от смерти, дарует ему жизнь, значит, эту жизнь надо прожить достойно! Она — как награда». Вот такая, совсем не детская мысль родилась в голове подростка. Эта внутренняя установка во многом определила и его характер, и линию поведения.
Делать все добротно и основательно, относиться ко всему исключительно добросовестно — это, пожалуй, главное, что характеризует Петра Ивановича. А еще — человечность. Он убежден, что коэффициент полезного действия человека не количество и качество работы, не его отдача, а проявление человечности. Только вот что надо принять за единицу ее измерения?..
После службы в армии Петр Иванович без всяких колебаний вернулся в свой колхоз «Заветы Ленина». Каким было село в послевоенные годы, говорить не приходится. Рослый, сильный, красивый парень мог легко найти работу на любой стройке. (А стройкой была вся страна.) Или на заводе. Мог. Но, по его убеждению, крестьянский сын должен трудиться не земле. Решил твердо: буду трактористом. Поступил учиться в Рудаковское училище механизации. Как лучший его выпускник был направлен в Кустанайскую область на целину. На спокойного, самостоятельного, уверенного в своих силах и знаниях парня обратили внимание. И назначили Петра помощником бригадира тракторной бригады. Так что целина стала для Петра Иваненко и профессиональной школой, и наукой руководства людьми.
В родном колхозе вручили целиннику МТЗ–5 (в те времена это был лучший в стране трактор по надежности, экономичности, простоте управления и обслуживания). Работал на нем Петр Иванович с радостью и удовольствием. Но вот как–то вызывает его к себе председатель колхоза Григорий Кузьмич Ермоленко и без всяких предисловий заявляет: «Иванович, будешь бригадиром тракторной бригады». Петр Иванович не стал отнекиваться. Надо — значит, буду. Он знал, что справится. И хоть были в бригаде механизаторы значительно старше его по возрасту, до конфликта дело никогда не доходило. И вовсе не потому, что Петр Иванович — человек бесконфликтный. Он умел затронуть в душе каждого только ему одному присущую струнку. И это срабатывало. Иваненко верили. Его признали. С ним считались. Не так уж и мало для руководителя... А когда Петр Иванович заочно окончил Буда–Кошелевский техникум механизации, его назначили главным инженером колхоза. И это было справедливо.
Петр Иваненко женился на девушке из соседнего села Соне Коваль. Появился на свет сын. За ним — второй. Построили новый дом. Добротный, красивый. Мама попросила: «Сынок, не делай шиферную крышу. Пусть она будет из железа». Прасковья Ивановна всю жизнь мечтала о доме под железной крышей. Только в таком гнездышке, считала она, поселится семейное счастье. И будут там надежность и зажиточность. Как и просила мама, крыша нового дома из оцинкованного железа. И тихое семейное счастье надежно жило под ней. Но грянул Чернобыль...
Прекрасный новый дом под железной крышей бросили. Каким же мучительно трудным было расставание с ним! Мама и жена плакали. У Петра Ивановича ком в горле. А на душе такое чувство, как будто он совершил предательство... Через год он приедет в Ясени и застынет у калитки не в силах подняться на крыльцо. Мертвый дом страшнее мертвого человека... И сами по себе возникли строки: «Здравствуй, дом мой красивый, родной!/ Я приехал на встречу с тобой./ Ты стоишь, ожидая нас,/ но свет в окнах навеки погас...»
Поселят семью Иваненко в деревне Турин Пуховичского района. Дом кирпичный, просторный. Но — чужой, чужой... И мастерская местного колхоза, где Петр Иванович будет заведующим, тоже чужая. (Потом его назначат главным инженером колхоза.)
Кому–то из великих принадлежат слова: человек есть существо, ко всему привыкающее. И это действительно так. Дом обжили. Работа привычная. Жизнь, выбитая из колеи тяжелым испытанием, потихоньку налаживается. Но никому не дано знать, какие новые испытания готовит судьба через день, год или через десять лет. И к ним нельзя, невозможно подготовиться...
Погиб старший сын. Жутко. Нелепо. Ехал из Минска проведать родителей. За Марьиной Горкой его ограбили и убили... Как перенести родителям непереносимое горе? Где найти силы, чтобы жить? И зачем жить? Смерть сына подкосила милую Соню. Уже три года нет ее на свете. И остался Петр Иванович один в гулкой тишине опустевшего дома. «Когда не стало Сони, — скажет он, — в душе возник озноб. Моя душа все время зябнет. Это страшно... Страшно, когда наступает утро без света и ночь без сна...»
В маленькой кухоньке, давно не чувствовавшей женских рук, тепло. В мастерской СПК, где свирепствуют сквозняки (Петр Иванович там работает слесарем), не выдержать, пожалуй, и 15 минут. А мы тут беседуем уже три часа...
Во дворе залился яростным лаем Барс. (Собака, кот Барсик да кошка — вот и вся живность Петра Ивановича.) «Есть ли кто–нибудь дома?» — чей–то голос с веранды. Петр Иванович вышел. Заглянув на кухоньку, извинился: «Из Минска приехали. Я немножко полечу парня». «А можно посмотреть?» — «Да ради бога».
Парню лет тридцать. Лицо серое, будто присыпанное пеплом. Петр Иванович усадил его на табуретку и стал усиленно массажировать шею, плечи, колени, позвоночник. «У тебя предынфарктное состояние. Еще несколько дней — и мы бы с тобой не разговаривали. Лежал бы, как бревно...» — «Да не пугайте вы мужика, Петр Иванович». — «Какое там пугайте! Довел себя до последней черты. Сигареты смолит беспрерывно. Пьет по–черному. Разве не так?» «Так», — кивнул парень. И вдруг лицо его стало белее бумаги. Тело затряслось. Голова откинулась на плечо. У Петра Ивановича не дрогнула ни одна жилка. Одну руку он положил на затылок, другую — на лоб парня. Прошло не более минуты, и тот открыл глаза: «Что это со мной было? Я отрубился?» «Всего на минуту. А мог навсегда, если бы приехал ко мне через пару дней. Тебе бы уже никто не помог... Теперь легче?» — «Легче, Петр Иванович, легче... Спасибо вам!»
«Как же у вас это получается, Петр Иванович?» — «Обыкновенно. Болевые точки... Биополе... Я не просто делаю массаж, а разрушаю все вредное, что мешает организму. Этому нельзя научиться. Им надо обладать». — «И давно вы открыли у себя этот дар?» — «Да, пожалуй, лет 50 тому назад. Только помогал я людям втихаря. Иначе сразу бы повесили ярлык: шарлатан. А я ведь был членом КПСС. Сколько я людей вылечил от радикулита, грыжи на позвоночнике, сколько спас от операций, сколько обезноженных поставил на ноги... Никогда об этом не задумывался. Сделал человеку приятное — и радуюсь вместе с ним». — «И все это за спасибо?» — «У меня нет таксы. Кто сколько положит на стол — и ладно. Эти деньги я отдаю в церковь».
Помолчал. Задумался: «Все пройдет. И мы пройдем. И дела наши пройдут. Но нельзя уйти, не сотворив добра. Вот я по мере своих сил и творю его».
Фото автора.
