У Игоря Михайловича Дятловского на редкость добрая улыбка. Она не флаг, сигнализирующий о благополучии и удачной жизни, а гораздо большее. Без нее не было бы ни портрета моего героя, ни образа. Взгляд у Дятловского терпеливый и понимающий. Какой бывает лишь у прирожденных педагогов. Из опыта знаю: такие люди охотно открываются душой. На две трети они состоят из чувств. И стоит только тронуть чуткую струну...
Кто–то из педагогов назвал школу–интернат для детей–сирот государством маленьких человечков. Наверное, в этом есть своя правда. Во всяком случае, некоторые элементы государства, как говорится, налицо. Своя территория, своя среда обитания, свои порядки, своя идея, свой народец, объединенный общей судьбой... (Судьба–то общая, но впоследствии каждый будет по–своему прокладывать свою дорогу в жизни. А чтобы она стала успешной — этому и учит детей махонькое государство — школа–интернат.)
Первое, что невольно отмечаешь: чистота и порядок. Так и хочется сказать — образцовый. А ведь поддерживать его в зданиях весьма пожилого возраста — дело непростое. (В городском поселке Радошковичи Молодечненского района детдом образован в конце пятидесятых.) Убогость и нищета не выглядывают здесь из–за каждого угла. Мебель, оборудование добротные. И одежда на детях не вызывает нареканий. Она современна и вид имеет. Что носить — каждый решает сам. И подбирает по своему вкусу. Шесть лет школа–интернат не берет «гуманитарку». Поношенная одежда с чужого плеча — все–таки унизительно... Дети это чувствуют острее, чем взрослые. Все проплаты по школе–интернату Молодечненский райисполком решает в первую очередь. Вносят свою лепту и спонсоры: МВД Беларуси, ОАО «Приорбанк», фабрика «Аладэн» из Боровлян, компания «Сузор’е Льва».
...В переходе из учебного корпуса в спальный нам повстречалась стайка малышни. Детишек десять, пожалуй. Увидев своего директора, дети с громкими восклицаниями «Игорь Михайлович!» со всех ног бросились к нему. И каждый норовил прижаться поближе или хотя бы дотронуться до него. «Ну, куда путь держим?» — «А мы уроки уже сделали!» «Нас отпустили!» «А мне Галина Григорьевна сказала, что я — хороший мальчик». «А я... а я...» Круглолицый мальчишка силился что–то сообщить Игорю Михайловичу. Надо полагать, очень важное, но слова не слушались его. Директор наклонился к малышу, заглянул ему в глаза. «Что ты, Вася, хочешь мне сказать?» — «Отметку... получил...» — «Молодец! Я очень рад за тебя!» (Когда Вася поступил в школу–интернат, он не умел говорить. Мычал, как зверек. А здесь оттаяла душа маленького человечка. И слова выплыли из сознания.) Я смотрел на Игоря Михайловича и откровенно любовался им. Его глаза, его улыбка излучали столько тепла и света! Волны доброты исходили от него. И дети купались в них, как воробушки в солнечных лучах. А если бы сейчас, подумалось мне, директор взглянул на себя глазами этих детей? Что он почувствовал бы? Радость. От того, что есть кого любить... Что есть, то есть: в школе–интернате обитают свыше 120 учеников. Но откуда, из каких недр педагогам и воспитателям черпать душевные силы? Чтобы хватило на всех? И как разумно распределить их на длинные годы? Ведь не для красного словца придумано определение «профессиональное выгорание...»
Наверное, не с этих вопросов следовало начинать беседу с директором Радошковичской школы–интерната для детей–сирот и детей, оставшихся без попечения родителей (это длинное название когда–то вмещалось в одно короткое, как выстрел, слово — «детдом»). Но что сделано, то сделано...
Игорь Михайлович не раздумывал над ответами. Он давно их знал.
— Здесь учителя и воспитатели работают либо до пенсии и после нее, либо задерживаются на год. Максимум — на два. А что вы хотите? Немного найдется таких людей, кто останется в школе–интернате в ущерб личной жизни. Кто добровольно рискнет своей семьей, как, скажем, Зоя Михайловна Маклюк? Она когда–то была моим заместителем. В восемь утра уже здесь. В восемь вечера все еще в интернате. Я, бывало, не выдержу: «Зоя Михайловна, да идите же вы домой! У вас свой сын...» Она посмотрит на меня такими глазами... Как будто полоснет взглядом по сердцу: «Свой подождет... А как я оставлю их одних?» — «Да не одних! Вы прекрасно знаете, что воспитатели будут с ними всю ночь». — «Все равно нельзя оставлять...» И не оставит. Пока однажды не убедится, что свой ребенок недополучил материнского тепла и любви. Если говорить откровенно, я своих детей частично потерял. Старший сын Станислав после пятого класса поступил в суворовское училище. Вместо безмятежного детства — военная дисциплина. Муштра... А младший, Матвей, когда был маленьким (теперь ему уже 19 лет), не раз задавал мне вопрос: «Папа, а почему ты вечером со мной не разговариваешь?» А у меня, честное слово, для своего ребенка сил уже не остается. Жена тоже весь день в интернате. Она преподает историю...
Когда–то великий педагог Януш Корчак высказал мысль, которая и сегодня не потеряла своей актуальности. По его словам, даже у самых порядочных людей могут вырасти дурные дети. А случается это потому, что в какой–то момент отец разочаровался в сыне. И оставил его одного перед лицом жизни. Душой оставил... Нет более печальной истории, чем разочароваться в детях. И нет более горькой вины, чем оставить ребенка перед лицом жизни...
Ну вот, подумал я, есть начало педагогического монолога. Теперь только успевай записывать...
— Осмысление жизни — поиск ответов на непростые вопросы: кто я? зачем живу на свете? кем хочу стать? — не имеет возраста. Об этом можно задумываться и в пять лет, и в десять. А может случиться и так, что, достигнув совершеннолетия, смысла совершенно не постигнешь. Все зависит от внутреннего содержания человека. Так вот, моя детская мечта вроде бы и не связана с учительством. Хотя предпосылки для этого были явные. Мой отец Михаил Павлович преподавал биологию и трудовое обучение в средней школе городского поселка Богушевск Сенненского района. Это моя малая родина. А мама Ченя Андреевна была директором универмага. Может быть, в моих глазах мамина профессия как–то перевесила отцовскую. Вот и решил я поступать в нархоз на торговый факультет. Когда мама об этом узнала, горько улыбнулась: «Сынок, да тебя через год посадят. Ты такой доверчивый...» С поступлением вышла осечка: недобрал баллов. Честно говоря, меня это не сильно обескуражило. А родители переживали. Да и молва кругом. Лидер класса, везде первый — и на тебе... Неудача постигла и двух девочек–отличниц. А 24 выпускника поступили. Пошел я работать дворником в Богушевскую санаторно–лесную школу. В мои обязанности входило не только подметать двор, но и снабжать столовую хлебом, картошкой. Стал я задерживаться на кухне. То подсоблю в чем–то, то самостоятельно что–то сделаю. Директор видит: пользы от меня больше на кухне, чем во дворе с метлой. Оформили поваром. Ученики младших классов после уроков частенько заглядывали в столовую. Помогал им делать домашние задания. Очевидно, что–то притягивало их ко мне. Но сам этого я пока не чувствовал. После службы в армии — опять в нархоз. Но оказалось, что учиться на том факультете можно только заочно. А я хотел быть полноценным студентом. Нельзя свою жизнь лишать того, что потом будет долго греть душу... И ноги сами привели меня на подготовительное отделение Минского пединститута. Сдав экзамены, я стал студентом факультета естествознания. От судьбы не уйдешь. Судьбу не обманешь.
За годы учебы прошел все общественные должности: староста группы, курса; председатель профкома, секретарь комитета комсомола факультета, командир стройотряда. Общественные нагрузки меня вовсе не загружали. Мне это нравилось. Мне это было по душе...
Преддипломную практику я проходил в Олтушской средней школе Малоритского района. Места там чудные. Одно озеро чего стоит! А учителя в школе были и профессионалами высочайшего класса, и людьми настоящими. Директор школы Николай Сергеевич Онищук предложил мне, студенту, должность своего заместителя по воспитательной работе. «Переведитесь на заочное обучение, — посоветовал Николай Сергеевич. — И жене вашей найдем часы. А там и дом получите». Это было в пресловутом 1991 году. Когда все рушилось и привычная почва уходила из–под ног. Когда каждый думал о себе и никому ни до кого не было дела. А тут такое великодушие... Одиннадцать лет отдал я школе в сельской глубинке. Вел уроки географии. Увлеченность этим предметом, наверное, передалась и школьникам. 22 моих ученика стали географами. Мы создали танцевальный коллектив, который объездил с концертами пол–Беларуси. Много раз выступал он и в Украине. Но меня не покидало чувство, что где–то я нужнее, чем в школе с налаженным ритмом жизни. Хотелось встрясок. Хотелось преодоления. И я получил все это выше головы, когда стал директором Семковской санаторно–лесной школы. Все было здесь в таком запустении, что я ощутил себя на краю бездны педагогического отчаяния. Но не рухнул. Не сдался. За год сформировал свой педколлектив. И жизнь стала потихоньку налаживаться. А в сентябре 2003 года меня назначили директором Радошковичской школы–интерната для детей–сирот. И тех, кто остался без попечения родителей. И замелькали годы, которые слились в один бесконечный, как Вселенная, день. Да и ночь, пожалуй. Потому что директор 24 часа в сутки несет ответственность за каждую вверенную ему жизнь. И маленькую, и большую. В семье возраст детей не имеет значения. Каждый ребенок — равный нам, взрослым. И надо обладать мужеством, чтобы любить их такими, какие они есть. С недостатками, проступками, вредными характерами. И надо уметь понимать их больше, чем самих себя.
Нынешний год для меня поистине счастливый. Я удостоен высочайшей награды — премии Президента «За духовное возрождение». Меня могут спросить: а есть ли место для духовности в работе директора школы–интерната? Организатор, руководитель, администратор, хозяйственник, педагог, воспитатель — это все о нем, о директоре. Но разве любить своих ближних — не проявление духовности? Тем более таких, как наши дети. Они все — подранки. И вылечить их могут только любовь и ласка.
Советская Белоруссия №106 (24243). Среда, 12 июня 2013 года.
