То, что поэт Виктор Шнип пишет песни для «Евровидения» и, кстати, недорого берет, я узнал не от него лично. Хотя с писателем мы знакомы давно. И на этом основании он мог бы уже поделиться эксклюзивной информацией. Но скромность не позволяет. «Ну и что тут такого? Попросили — написал», — отговаривается мой тезка. Тем не менее засвечивает этот эпизод в своем дневнике, который публикует книгой, и факт становится всем известен. Из обнародованного блокнота Шнипа я узнаю, что на моей улице Панченко есть музей, посвященный Пимену Емельяновичу. И это становится еще одним откровением: живу рядом, а в упор не вижу. Впрочем, Виктор меня успокаивает: «А не надо все видеть и знать. Нет человека, который бы мог объять необъятное». Это становится прологом к нашему разговору об известности, которая вовсе не преследует известного поэта на улице, но парадоксальным образом находит его, например, в школьных классах.
— Так что заставило вас, автора многих поэтических сборников, издать прозаическую книгу откровений «Пугачоўскi цырульнiк»?
— Это не мемуары, как кто–то может подумать. И не «прощальная записка» перед уходом из жизни. Я остаюсь с вами. А воспоминания обязательно напишу на пенсии. А пока не пришло время почивать на диване, веду дневниковые записи в Живом журнале, которые и стали основой для книги.
— Дневники до эпохи интернета писали?
— Я фиксирую все, что случается в жизни, с 1978 года, то есть с 18 лет. В одной тетради, только с разных сторон, записываю стихи и наблюдения за происходящим вокруг. Слушаю, кто что про кого говорит, какую интересную мысль высказал. И если вы спросите, что было такого–то числа в такое–то время, например, в 1982 году, я смогу заглянуть в тетрадь и все восстановить до мельчайших подробностей: когда я пересматриваю скупые записи, память раскрывается, как парашют. Я могу даже рассказать, какая была в тот день погода.
— Многие ли из ваших коллег по литературному цеху ведут дневники?
— В Живом журнале регулярно пишут из моего поколения Глобус, Степан, Кислицына, я. Публиковался Федаренко, но теперь работает в стол.
— А в архивах много сохранилось дневников классиков?
— Я знаю, что есть записи Адамчика, Брыля, Бондарь. Кстати, я в Живом журнале сразу побаивался делиться мыслями. Вдруг кто–нибудь напишет в комментах гадость и сразу испортит настроение. Потом вспомнил мудрое: не страшно, когда критикуют, страшно, когда ничего не пишут, — ни хорошо, ни плохо. Да и что значит мнение одного человека и даже тысячи. Это же не миллионы!
— Но ведь важно и то, кто именно о тебе говорит?
— Вот именно. Поэтому мне смешно, когда старших критикуют молодые. Потому что сам когда–то был зеленым и набрасывался на зубров. Но быстро понял: себе дороже.
— Как вы это поняли?
— Когда мне было 20 с хвостиком, я остался без средств к существованию. Стихами на хлеб насущный не заработаешь: каждый из толстых журналов напечатает максимум раз в год. Поэтому пошел в отдел критики, где нужны были авторы рецензий. Помню, что под мое перо попали книги Артура Вольского, Олега Лойко. На старших коллег считалось нормальным нападать: например, подсчитать, сколько раз в книге повторяется одно и то же слово «солнце», «вода», «любовь», «Родина». Верх мастерства на то время — подловить автора на повторах. Зато когда в 1987 году вышла моя книга, ее кто–то так же «подсчитал». Мне в голову ударило бумерангом, и я протрезвел. С тех пор вообще никого не критикую. Даже у графоманов ищу достойные строки, чтобы воодушевить людей, дать им надежду на то, что со временем их слог станет ровнее, лучше и они тоже смогут внести свою лепту в литературу. Творческого человека грех рубить на корню. Ведь, во–первых, он может сильно обидеться и даже покончить с собой — все от впечатлительности. Во–вторых, есть и мстительные личности...
— В ваших дневниках есть упоминание о том, что Максим Танк был очень разочарован в конце жизни тем, что его творчество якобы не востребовано массами. С другой стороны, вы много пишете о том, что нынешние школьники, на удивление, хорошо знают нашу литературу. Танк зря огорчался?
— Я думаю, что школьники в любом случае больше читают, чем кто–либо. Так как человек, становясь взрослым, зачастую перестает обращаться к книге, полагая, что уже изучил жизнь вдоль и поперек и советчики ему не нужны. И все–таки не перестаю удивляться, когда, приходя в какую–нибудь школу, вижу полные залы ребят, которые уже читали мои стихи, которые, мне кажется, знают обо мне все. Я даже теряюсь, спрашиваю: «Что вам рассказать? Вы и так в курсе всего». А они бьют вопросом в лоб: «А почему вы не написали балладу о Людвике Нарбуте?» Это сын историка Теодора Нарбута, участник восстания 1863 года. Многие ли о нем знают? Пришлось покопаться в источниках, раскрыть личность и сочинить балладу. Поэтому я не согласен, когда говорят, что молодежь ничем не интересуется. Более того, многие ребята пишут стихи на белорусском.
— Что бы вы ответили тем, кто упрекает современных писателей в том, что, мол, никто их не знает, потому что они «плохо, неинтересно» пишут?
— Начнем с того, что писатель не может часто о себе заявлять: у него книга выходит раз в несколько лет. А журналисты, от которых чаще всего исходит подобного рода критика, появляются на страницах газет, сайтов чуть ли не ежедневно. Давайте тогда выйдем на улицу и спросим, многих ли журналистов знают люди. Окажется, что нет. Значит ли, что репортеры плохо работают? Нет. Дело не в этом. Ведь не каждый человек интересуется театром или спортом. Многие не слышали о знаменитых спортсменах и актерах. Поэтому не стоит вменять кому–то в вину неосведомленность о том или ином сегменте жизни общества. Большинство людей вообще ничем не интересуются, живя по принципу «дом — работа — дом». Это их право. Надо уважать друг друга, выбор каждого из нас, не противопоставлять одних другим, а вежливо подсказывать ближнему что–то новое, чем можно обогатить жизнь, — будь то книга или песня.
— Как вы попали со своей песней на «Евровидение»?
— Мне позвонили на работу и попросили срочно написать что–то на тему ангелов. Я даже не сразу понял, куда и для чего. Пришел домой, мне прислали английский вариант, и я сочинил текст на белорусском языке. А когда спросили, какой я хочу гонорар, то назвал сумму 100 тысяч. Не долларов, а рублей. Песня прозвучала на телевидении. Звонили знакомые, поздравляли. Но в последний момент ее заменили. Появился Макс Фадеев и предложил свою композицию. У него купили песню, но уже про бабочек. Мне приятно, что с песнями на мои слова многие артисты побеждали на других форумах. В начале 90–х Алена Сауленайте на фестивале «Маладзечна» выиграла в качестве приза машину. Вообще, то время было щедрое на заказы: приходилось много писать для эстрады. Помню, на одном конкурсе в музтеатре я только успевал запихивать по карманам конверты с гонорарами. Тогда такая практика была: выступил исполнитель, и спонсор сразу вручал деньги авторам композиции и певцу. Я несколько раз бегал домой, чтобы оставить деньги. В каждом конверте было по месячной зарплате.
— А сейчас почему не пишете для большой сцены?
— А не хочется. «Я тебя люблю, ту–ру–ру», — теперь же всем нужно только это. Глубокие тексты не востребованы. А конъюнктурщину гнать неинтересно. Лучше я послушаю Мулявина, Утесова. Вот это — на века. А то, что теперь звучит в эфире, вряд ли долговечно.
— В любом случае, чтобы пробиться, наверное, надо иметь связи?
— В первую очередь — талант. Потому что если продюсер хочет с артистом добиться успеха, он будет смотреть, есть дарование или нет. Без этого никаких вершин не покоришь. Бездарности пробиваются, но невысоко и быстро скатываются.
— А что такое талант? Вы сами говорили, что когда–то считалось верхом мастерства подметить повторяющиеся слова в книге. А сейчас?
— Скажу одно: талант не всегда признается при жизни. Были времена, когда Демьян Бедный заслонял собой Мандельштама и Ахматову. Но теперь–то все стало на свои места. Поэтому тот, кто сегодня загребает все, еще не факт, что завтра останется в памяти потомков.
— Сейчас издательство «Мастацкая лiтаратура», в котором вы работаете главным редактором, издает собрание сочинений Владимира Короткевича. В то же время появляются сообщения в прессе об открытиях неизвестных рукописей писателя. Сможете ли собрать и издать действительно все?
— Собирает произведения Короткевича литературовед Анатолий Верабей. И он говорит, что сделает все, чтобы опубликовать все известные творения классика. Из–за того, что недавно обнаружились новые материалы, после издания первого и второго томов мы пропускаем третий и готовим четвертый и пятый. Третий появится позже: Верабей его дорабатывает, дополняет.
— Вы живете и пишете для себя или для людей?
— Я живу для своих близких, родных людей. Это в первую очередь. Потому что жить для себя — значит затвориться в четырех стенах и никуда не выходить. А если ты оказался на улице и к тебе подошли спросить, который час или как пройти в библиотеку, то, подсказывая, помогая другому человеку, ты уже не для себя живешь, а и для него. На работу тоже ходишь, чтобы заниматься с коллегами общим делом. Все мы связаны между собой, как пальцы в кулаке. Когда эта связь прочная, мы сильны и очень много можем сделать вместе.
Советская Белоруссия №117 (24254). Четверг, 27 июня 2013 года.
