Для одних Александр Адабашьян — тот самый Бэрримор, истязавший сэра Генри овсянкой в истории о собаке Баскервилей. Или циник Берлиоз из телеверсии о Мастере и Маргарите... Для других он — тонкий сценарист, автор «Неоконченной пьесы для механического пианино» и «Пяти вечеров»... Для третьих — эталон художника, создавшего неподражаемую атмосферу в таких культовых картинах, как «Раба любви» или «Сибириада»... А для кого–то — режиссер, первым экранизировавший детективы Бориса Акунина... Гости Минского кинофестиваля «Лiстапад» в своих интервью то и дело ссылались на Адабашьяна, цитировали Адабашьяна, восхищались Адабашьяном... Сегодня Александр Адабашьян — наш гость.
— Александр Артемович, знаю, что недавно вы перенесли серьезную операцию на сердце...
— Сейчас, слава Богу, все хорошо.
— Значит, уже приступили к съемкам? Слышала, новый сценарий по чеховским произведениям у вас давно готов — решили сделать зрителям подарок к юбилею классика?
— Просто получилось такое интересное стечение обстоятельств... Этот сценарий мы написали вместе с режиссером Анной Черноковой, которая в 1993 году сняла «Вишневый сад». Но картины в общем–то не существовало. Если помните, это было такое время, когда все фильмы будто проваливались в черную дыру, — проката не было, все рушилось... И вот однажды Анна обратилась ко мне с предложением что–нибудь придумать, чтобы та ее давняя работа не сгинула бесследно. Ну и сочинили мы с ней новую историю, вполне современную, в определенном смысле даже триллер, куда органично вошла и та картина 1993 года...
— То есть вам просто захотелось помочь коллеге?
— Не в этом дело. Захотелось снять вот такой фильм... Знаете, к любой картине я подхожу с одинаковыми мерками — если это не сделано средствами искусства, то никакого разговора дальше вести нет смысла. И никакие аргументы, что это важная тема или что художник тяжело болен и нуждается в поддержке, тут не работают. Это все разговоры, что называется, мимо кассы.
— Не планируете возобновить сотрудничество с Никитой Михалковым?
— Мы замечательно сотрудничаем — я снимался у него и в «12», и вот сейчас, в его «Утомленных солнцем–2» у нас очень смешной эпизод с Машей Шукшиной...
— Я имею в виду создание совместных сценариев, как раньше.
— Пока таких планов у нас нет.
— Интересно, а почему вы так часто работаете над сценариями в соавторстве?
— Заметьте: не просто в соавторстве, а в соавторстве с режиссерами! И всем сценаристам советую следовать моему примеру. Потому что, когда историю, с которой ты сжился, где тебе дорога каждая фраза, режиссер начнет ломать через колено, это очень болезненный процесс... И потом, кино, с моей точки зрения, это не совсем искусство. Там же такое количество посредников между авторами и конечным результатом! Вот, скажем, художник написал картину, повесил на стену — я прихожу на нее посмотреть, и нам никто не мешает. Ни оператор, ни гримеры, ни костюмеры, а дальше ведь еще будут монтаж, запись, перезапись звука, печать копий... Сотни людей доводят твой замысел до финала.
— В работе над оперным спектаклем посредников, конечно же, меньше — может быть, еще вернетесь к оперным постановкам? Все–таки мало кто способен поставить полноценную оперу за неделю с небольшим, как это было в вашем случае...
— Ну, это была чистая авантюра... Действительно, до фестиваля «Белые ночи», куда Гергиев обещал привезти оперу «Борис Годунов», оставалось 12 дней. Уже и билеты на спектакль были распроданы... Но у режиссера, который должен был ставить спектакль, что–то не сложилось. И вот совершенно случайно мы оказались в одном самолете с Юрием Башметом, я напросился на репетиции к Гергиеву... Словом, цепь случайностей и привела к тому, что Гергиев предложил мне взяться за постановку «Годунова»...
— Да уж, «Вы умеете играть на скрипке? — Не знаю, пока не пробовал»...
— Ну, почти как в анекдоте... И все–таки на скрипке нужно играть, имея хорошее музыкальное образование, я так считаю. Поэтому оперных постановок в моих планах больше нет. Хотя спектакль вроде получился, во всяком случае, функцию свою выполнил. «Годунова» сыграли и на «Белых ночах», и в Равенне, съездили с ним во Францию, Англию, Голландию, Чили, Аргентину... Уже всего и не вспомню. Но музыкальная часть там была замечательно сделана и до нас, так что главная наша задача — моя и художника Игоря Макарова — заключалась в том, чтобы не мешать людям петь.
— Сейчас много разговоров о кризисе в кино — отразился ли он на ваших творческих планах?
— Кризис, конечно, есть, причем во всех областях жизни... Но в конце концов, думаю, все это скоро пойдет на спад. Только не сразу, потому что огромному количеству народа он выгоден. Точно так же, как все эти гриппы — «птичий», «свиной» и тот, который еще придумают. Где–то ушлые люди заметили, что эпидемия–то каждый год, но до сих пор никто на этом не зарабатывает! Вот и оседлали эту тему... В Москве сейчас настоящая паника, в аптеках ничего противогриппозного не купить, а если что и появляется, цены сразу — астрономические... Но меня все это мало интересует. У меня — Чехов... Ну и дальше есть несколько интересных предложений, в том числе у вас, в Беларуси.
— И еще... Вас не обижает, что узнают вас чаще по сакраментальной фразе «Овсянка, сэр»?
— Ничуть. Тут ведь кому как повезет... Вот сейчас ехали в поезде с Натальей Варлей, разговорились — у нее тоже не вполне все гладко со здоровьем. Говорит, однажды даже поехала к знахарю, который, только увидев ее, воскликнул: «О, где–то на белом свете!»... Или вот как Раневскую всю жизнь преследовало — Муля... Никогда не знаешь, что и когда станет твоей визитной карточкой. Можешь воображать себя серьезным художником, а окажется: все, что ты сделал, — всего–то одна фраза... Тем не менее меня это никак не раздражает и не обижает. Что уж теперь...
